Взлёт

      Нет! В армии праздники – это мука. Они терроризируют командиров, подбивают на нарушения неустойчивых к «радостям свободы» подчинённых, губят массу нужного [для полётов] времени. Сколько налетали бы за эти три дня! И какая дивная погода стояла в эти дни! А с этой точки зрения первомайские праздники прошли в полном бездействии.
      В Круче в увольнение нас не отпускают, выдерживая уставной срок¹. Да и ходить-то здесь не куда! Куда в деревне Великая Круча пойдёшь? А в Пирятин не отпустят – далеко! Поэтому в казарме каждый занимался, кто во что горазд: днём кто спал, кто загорал, кто в кино, библиотеку ходил.
      У меня лично было и первое, и второе, и третье с четвёртым!
      …Я досматривал уже пятый сон, когда сквозь дрёму услышал голос Хотеева. Его-то противный голосок я узнаю и через тысячу лет!
      Он методично, со знанием дела отчитывал дневального, который, видя перед собой в лице Хотеева дежурного по полку, подал команду «Смирно!»².
       — Утром дежурный по полку был?
       — Был!
       —  Командир полка был?
       — Так точно, товарищ капитан!
       — Какого чёрта орёшь «Смирно!»? Кого предупреждаешь о моём появлении?
      Дальше командир звена приближается к койкам со спящими:
       — Та-ак! Первое звено спит!?! Вместо того чтобы «Инструкцию [лётчиков]» читать и полёт по кругу учить?!!
      Никогда не поймёшь, шутит он или говорит в серьёз. Звено начало быстро просыпаться и “вращать бочки” в кроватях.
      На следующий день, сдав дежурство, Хотеев по тревоге собрал наше звено в классе и четыре раза кряду сам рассказывал полёт по кругу, работу с арматурой кабины, распределение внимания при полёте. [А ведь он, наверное, устал после наряда!]
      Хотеев – умный мужик! – всё же заметил перемену в моём отношении к нему. И, вероятно, даже догадался о причине (разговор в автобусе). На днях заходит в лётную столовую. Мы экипажем только уселись, буквально за минуту до его появления (припёрлись без строя). Он:
       — Что, опять есть пришли? Бездельники! Я вам дам! — Взгляд его останавливается на мне: — И особенно тому, который в углу. Поулыбайся мне! А то надулся, ишь! Поулыбайся, поулыбайся!..
      …Со второго на третье заступил дневальным по эскадрильи. Этому даже обрадовался: отстою в наряде на праздники и не буду полёты пропускать. Да и стоять во внутреннем наряде – никакое сравнение с Роганью! Отстоял своё, и гуляй Вася, занимайся, чем хочешь! Хотя и дневальными здесь ходят не по трое, а по двое! Работы по поддержанию чистоты и порядка – тоже минимум. И не придираемся друг к другу – ведь сегодня ты принимаешь наряд у меня, а завтра я или мои товарищи будем принимать у тебя! В Рогани было не так! Там наш 4й взвод принимал дежурство у 3го взвода (нынешней 1й аэ). А у нас принимал 1й взвод, у того – 2й. Вот Слюнько (был такой младший сержант в 1м взводе, из солдат, всё строил из себя «деда авиации» и хотел, чтобы его все вокруг «дедушкой» называли) и изгалялся: краники ему начисти, полы плохо в умывальнике вымыты, здесь пыль на перилах. «Пыль» он даже чистым подворотничком снимал, чтобы показать, как здесь грязно! А какие должны быть перила на лестничной клетке, чистые что ли?
      Кстати, этот самый Слюнько среди первых наших уже списан то ли по нелётности, то ли по здоровью, то ли по дисциплине (скорее, по пьянке). Видел я его уже здесь, в гарнизоне, в солдатской робе. Уже отчислили из училища!
      Мы шли с Витюлей Самойченко в чайную подкрепиться до ужина песочным печеньем и попить лимонадика. Тут из казармы роты охраны выходит этот самый Слюнько, без стеснения устроив ор на какого-то бойца:
      — Тебе «дедушка» что сказал? Ты, х*йло, почему не постирал до сих пор мою гимнастёрку? П*здюлей давно не получал? — орал он.
      Заметив нас, Слюнько повернулся всем корпусом в нашу сторону, заулыбался, очевидно, думал, поздороваемся, подскочим к нему с лобызаниями и слезами умиления на глазах. И боец увидит, каким авторитетом «дедушка» пользуется у курсантов! Мы с Витей прошли мимо, продолжая свой разговор, – ни здрасти, ни жеста рукой, ни кивка головы, даже не улыбнулись ему в ответ. (Мало ли солдат в гарнизоне? Для нас Слюнько был одним из них!) У этого хлюста даже брови вверх подскочили. Хотел что-то нам сказать, но промолчал: не то его ещё на х*й пошлём!
      …Вообще в наряде интересно за нами всеми со стороны наблюдать. Вот первая эскадра с ума сходит. Зияев и Парлышев поймали за руки, за ноги нашего Юрку Делябина, а его тёзка Юра Чёрлый, пользуясь безнаказанностью, щекотал и мучил пленника. Смеху, крику много! Сквозь гогот Дерябин орёт:
       — Теперь я понял, почему в Америке негров убивают!.. Уйди, Чёрлый-гад!.. Ничего, я с вами поодиночке, как с предателями, расквитаюсь! Да пустите же, черти, наконец! Пустите, не то сам вырвусь!..
      Решил навести порядок в своих бумагах. Ведь иногда для маскировки я записывал свои наблюдения и мысли не в дневник, а на листочке. А потом переносил. Вот использованные листики я и стал сжигать в урне.
      Подходит Славик Мишин. Стоял, смотрел-смотрел, а потом и говорит:
      — Юр, давай бросим в огонь гильзу от мелкашки! — достаёт её из кармана. — У неё капсуль целый! Стрельнет!
      У меня тоже заиграло в ж*пе детство:
      — Давай!
      И через пару минут окрестности гарнизона огласил звук выстрела.
      Когда мои «улики» были сожжены, довольный, иду к своему напарнику по наряду Володе Ласетному. И, не учитывая, что рядом, в Ленкомнате кто-то может сидеть (а там всё хорошо слышно, ибо внутренние переборки здесь, в щитовой казарме очень тонкие по причине «изделия из фанеры и дерева»), громко говорю Вовке:
      — Вовик, слыхал выстрел?
      — Ну?
      — Так это Ёсипов застрелился!
      За стеной послышалось:
      — Гм-гм!
      Вовка захихикал и тихо сказал:
      — А он как раз в Ленкомнате сидит и тоже тебя слышит!
      Опять! Вот тебе и радиоосмотрительность!
      …Наряд прошёл нормально, если не считать, что мы со Степаном Липодецким выбили небольшое стёклышко на торцевой двери в спальном помещении казармы 1й эскадры.
      А случилось это так. Чтобы занять курсантов чем-то, командование решило провести два часа каких-то занятий. На перемене Степан вбежал в казарму с банкой, чтобы набрать воды. Он отпускает в мой адрес шуточку:
      — Ты чего замер у тумбочки, как саксаул-аксакал?
      Я, шутя, устремляюсь на обидчика – «оскорбление» дневального при исполнении служебных обязанностей! Степан бросается от меня, я – вдогонку. Ни шинели на вешалке, ни табуретки, которые он перемещает мне под ноги, не помогают ему – расстояние сокращается. Путь к выходу перекрыт. В кубрике 1й эскадры Степан кидается к застеклённой двери, ошибочно считая, что она открыта. И тем самым загоняет себя в угол.
      — Попался, шершень! Теперь не убежишь!
      Я наступаю на Степана, готовясь к решающему броску, он спиной отступает к двери. Я делаю выпад вперёд, Стёпик инстинктивно делает рывок животом назад и задницей выбивает (а не выдавливает!) стекло на двери. Осколки со звоном падают на пол.
      Я начинаю дико хохотать. Сквозь гогот причитаю:
      — Вот это торец! Степан, никогда не подумал бы, что у тебя такой костистый зад!
      Стёпик, смутившись, и тоже смеясь, убегает. А я, посмеиваясь, иду за веником и совком, чтобы убрать осколки до того, как первая эскадрилья вернётся в казарму и кто-то обнаружит разбитое стекло.
      Однако тут не вовремя в спальное помещение возвращается Парлышев из 1й эскадры. И видит меня за работой. Поэтому при смене в 17 часов Кодтов, заступающий дневальным, в ожидании моих оправданий мне начинает выговаривать:
      — Зачем ты стекло разбил?
      — Кто разбил? Я? Ты видел? А, может, это ты разбил да на меня пытаешься свалить? Если я подметал осколки, то это совсем не значит, что я его и разбил!..
      Ну, в самом деле, не моей же задницей было разбито это самое злополучное стекло! Да и оправдываться не хотелось!

••>>Вова Кодтов <<••

      Поскольку вряд ли мы встретимся с этим парнем на страницах моих курсантских записок опять, здесь будет уместно рассказать о таком феномене, как Владимир Кодтов. На примере этого человека вы сможете сделать для себя вывод: а так уж ли редко встречается этот тип военнослужащего в армии и в жизни?
      В училище курсант Вова был «как все». Пожалуй, «выделялся» только тем, что очень уж старался не выделиться из общей массы. Один из преподавателей кафедры Боевого применения средств поражения приметил скромного и миловидного курсанта. А так как у друга этого подполковника (или его дальнего родственника – я так и не разобрался) была дочь, давно засидевшаяся в девках, то этот самый друг попросил найти ей порядочного жениха-«лётчика». Препод выбрал Кодтова, провёл соответствующую работу. Знакомство Вовы с девицей состоялось. Но, как рассказывал сам Кодтов, хорошо подвыпив, потом, в Монголии, где мы служили лейтенантами, эта «старая дева» ему откровенно не понравилась.
      Надо отметить, что любителем спиртного его не назовёшь – чего не было, того не было! И сие являлось положительной чертой его характера. Но иногда подзалёт за компанию с ним случался (нельзя же выделяться!), тогда он уже ни себя, ни свои речи не контролировал. По-видимому, эти уходы от действительности периодически (да, очень редко), но ему были всё-таки нужны.
      После выпуска из училища мы попали служить с ним в один полк. Через семь месяцев я уже был назначен на должность командира звена. Моё назначение состоялось, когда я был в отпуске. Вернувшись, обрадовался, конечно, повышению, но с неудовлетворением узнаю, что в моё звено простым лётчиком (даже не старшим) назначен и Володя Кодтов. Я сунулся, было, к командиру аэ, чтобы как-то это изменить (всё же с одного выпуска, а тут надо что-то спрашивать, проверять, требовать), но комэск подполковник Трофимов заметил:
      — Разберёшься, где требовать, где стукнуть кулаком по столу, а где и закрыть глаза!
      А Вова Кодтов в первый же день моего выхода на службу сам подошёл ко мне:
      — Вместе летать будем? Хорошо!
      В душе я порадовался, что Володя так легко отнёсся к тому, что я стал его командиром.
      И началась наша служба. По боевому расчёту летали мы с Вовкой в паре: я – ведущим, он – ведомым. Но, видимо, страсти внутри моего подчинённого бушевали. И я стал замечать, что Кодтов старается меня при случае подставить.
      Сейчас я перелистал свой лейтенантский дневник за тот период. Насчитал таких подстав двенадцать (некоторые из них я в то время, правда, не считал подставой, понимание этого пришло позже) и бросил подсчитывать – таких случаев оказалось немало. То при роспуске, при проходе над полосой на глазах у группы руководства полётами держится с принижением относительно ведущего (а на малых и предельно-малых высотах ведомым положено держаться с превышением: за выдерживанием высоты следит ведущий, а ведомый только сохраняет своё место в строю), и РП фиксирует эту ошибку в своём журнале за пару или звено, а на разборе меня начинают пороть, как мальчишку, что не учу своих лётчиков. (Вова же при этом сидит и сияет от удовольствия, как новый пятак!) То в воскресенье его назначают ответственным в казарму, а он не приходит. Начальник политотдела проверяет – во всех эскадрильях ответственные есть, а в нашей – нет. Вызывают командира эскадрильи, тот – Кодтова. Вова делает круглые глаза и в присутствии начПО заявляет, что ему никто не говорил, что он в воскресенье назначен ответственным в казарме. (А на следующий день, опустив взор в пол, оправдывается передо мной: «Да я просто забыл»!) В понедельник на совещании у командира полка начинают пороть комэску, тот объявляет выговор мне. Я – Кодтову. Но маленькая деталь: мне взыскание заносят в Лист поощрений и взысканий (как и положено, по уставу), а я свой выговор Кодтову – нет. Просто думал: поймёт и оценит, но, как оказалось, этого Вовик и добивался…
      Или такая вот подстава! Наш полк летал в горной местности. И поэтому при полёте на учениях планшетисты КП, из-за гор, не наблюдая отметки от наших самолётов на экране локаторов, вели лишь штилевую прокладку. Этим пользовались все лётчики в полку. Уклониться от маршрута чуть вправо или влево и пролететь над горным плато фактически на предельно-малой высоте – это было шиком. На высотомере высота 900 м и бортовой самописец фиксирует эту высоту (т.к. высотомер отсчитывает высоту от уровня аэродрома), а истинная высота под нашими крыльями – 100, 50 и ниже метров! Только потом, разумеется, болтать об этом не нужно! Добавлю, что все лётчики в нашем звене были подготовлены к полётам на предельно-малых высотах.
      Ну, так вот! После такого полёта Вова, стоя в кругу лётчиков, может во всеуслышание запросто выразить своё «восхищение»:
      — А здорово мы пронеслись на 20 метрах!
      Ну, ладно, когда стоят одни лётчики. Но Кодтов восхищался нашими 20ю метрами, как правило, только тогда, когда среди всех нас стоит замполит эскадрильи майор Магнев. А в полку только ленивый не болтал о том, что милейший Михал-Ваныч стучит сразу в три адреса: командиру и в два отдела – Политический и Особый. И Володя Кодтов это прекрасно знал!
      Конечно, через полчаса меня отзывает в сторону командир эскадрильи майор Орлов и в присутствии Магнева начинает допытываться: а где это мы звеном носились на 20 метрах, тогда как в задании на маршруте у нас высота 900 метров?
      — Так над полигоном! — делаю я удивлённое лицо. — Мы же бомбили бомбами с тормозными устройствами с 20 метров!
      Когда разочарованный Магнев отходит, комэск замечает:
      — Ты это… Поосторожнее с Кодтовым! Неужели ты не видишь, что он тебя подставляет? Я не хочу передавать, что он о тебе болтает у тебя за спиной… Ты присмотрись: когда тебя за что-нибудь поднимают на разборе, он сияет, будто его рублём на ярмарке одарили!.. Надо, Юра, уже соображать, где и с кем носиться на 20 метрах!
      Ну, и «хулиганить» при полёте с Кодтовым я перестал. Положено по маршруту 900 метров – 900 и держим! Перед нами возникает горушка высотой 1100 м – доложил на КП и набираю 2000: чтобы под крылом было 900! И никаких уклонений влево-вправо!
      Однажды он было, оставив своё место в строю, нырнул к горам, чтобы пролететь над ними пониже, но я был начеку:
      — 646й! Сохранять своё место в строю! Держаться сомкнутым строем!
      А на земле строго отчитал Вову за самовольный выход из строя.
      И Вовочка Кодтов стал жаловаться другим пилотам, что Кручинин – трус! Не устраивало парня, что не мог никому рассказать о нарушениях режима полёта его командиром звена. Два других лётчика моего звена только плечами пожимали – с ними я почему-то «трусом» не был!.. Но что-либо рассказывать Кодтову я запретил категорически!
      Или такой вот очень характерный случай. Как-то возвращались мы парой с Кодтовым после маршрута и атак целей на огневом полигоне парой со сложных видов маневра. Заход на посадку по заданию у нас был по системе с прямой, посадка парой. Идём на привод на высоте 3600.
      Вижу в перископ⁴ – отстаёт мой ведомый! Отстаёт, отстаёт и потом далеко держится. Не стал ничего говорить в эфир – разберёмся после посадки. Зачем, чтобы другие об этом знали?
      Иного мнения был мой ведомый. Он нажимает кнопку передатчика и орёт в эфир возмущённым голосом:
      — 645й!!! Какие ты обороты держишь?! У меня максимал и догнать тебя не могу!!! Мне что, форсаж включать?!! Надо же и о ведомом думать!!!
      Ну, прямо разбор полётов устроил в воздухе, а заодно и отпорол прилюдно своего командира звена!
      Подивился я этому вскрику и этой ситуации. Во-первых, чего орать об этом во всю Ивановскую? Чтобы все об этом знали и моя «ошибка» попала на разбор? А во-вторых, чего это он меня на максимале догнать не может? Присмотрелся в перископ, а у ведомого «лопухи» во все стороны торчат: перед этим, догоняя меня, он тормозные щитки выпустил, чтобы сохранить место в строю и не обогнать, а убрать забыл! Вот и не хватает ему тяги движка на максимале!
      Что ж, ты так, и мне надо себя реабилитировать в эфире. И я спокойно говорю:
      — 646й! А ты тормозные щитки убери на своём самолёте! И сразу догонишь! У меня обороты – 87%!
      Попал в ту смену в журнал РП. Но не я, а мой дражайший подчинённый! Хорошо его выпороли на полковом разборе! А я потом на звеньевом добавил! Как говорится, не рой другому яму…
      Ну, и как контраст приведу другой пример. О серьёзной ошибке Кодтова, которая нам обоим едва не обошлась столкновением в воздухе.
      Идут полковые учения. Отработали на полигоне эскадрильей. Заходим на роспуск. Наше звено идёт вторым за звеном управления. Проходим над полосой на высоте 100 м и на скорости 1000 км/час, комэск гаркнул: «Роспуск!», и пошли один за другим веером с набором высоты 300 м через шесть секунд к третьему развороту. С земли посмотреть – красиво получается! Рассчитано: дистанция между самолётами после роспуска на посадке должна быть 2,5-3 км – шесть секунд эту дистанцию как раз и обеспечивают.
      Я строю заход за начальником штаба эскадрильи Валентином Косыгиным. Кодтов, как мой ведомый, само собой, должен быть за мной.
      Тут, признаться честно, момент, когда мой ведомый сзади стал со мной сближаться, я в перископ не увидел! Через сколько секунд он на роспуске пошёл к третьему, какую держал скорость, как этот «найк» сблизился со мной – не знаю!
      Дело в том, что по лётным канонам после роспуска группы за соблюдение дистанции за впереди  летящим самолётом отвечает сам лётчик, а не тот, кто летит впереди него. Однако после третьего разворота я поднял глаза в перископ и обмер: летит мой Вова Кодтов с выпущенными шасси в правом пеленге на одной со мной высоте и… в двадцати метрах от меня! Стоит, как проклятый! Я даже заклёпки на его самолёте могу посчитать! Дистанция и интервал между нами были такие же, как для захода на посадку парой! В общем, как говорят лётчики, «сосёт крыло».
      Что за чёрт?! Для посадки по одному он уже отстать не успеет! Посадки парой, хотя мы и подготовлены, нет в задании, и ему РП, само собой, не разрешит! В общем, сближение самолётов на кругу! А это уже серьёзная предпосылка к лётному происшествию, за которую тогда больно били – ведь могли и столкнуться!
      Запрашиваю:
      — 646й, ты меня видишь?
      — Да вижу я тебя! Вижу! — с каким-то апломбом вякнул в эфир мой ведомый.
      Типа того: «Пошёл ты! Отъеб*сь! Чего привязался?! Тоже мне, начальник выискался!»
      И тут я понял: ни черта он меня не видит! Он наблюдает впереди летящий самолёт Косыгина, думая, что это мой истребитель и строит свой заход за ним. А я, скорее всего, нахожусь у него в т.н. «слепой зоне», которая есть в глазу каждого человека. Он сблизился со мной и даже этого не заметил! Чтобы меня ему снова увидеть, надо чуть повернуть голову в мою сторону, а не использовать периферическое зрение, тогда объект (в данном случае, мой истребитель) выйдет из «слепой зоны».
      Конечно, я мог бы заорать в эфир (как это обязательно сделал бы сам Кодтов на моём месте):
      — Да ты же сблизился со мной! Ещё немного и столкнёмся! Стоишь в двадцати метрах от меня! Смотри слева, козёл!
      Но чем тогда я буду отличаться от самого Кодтова?
      Однако и промолчать нельзя! Пока я ведомого вижу, мы не столкнёмся – я успею среагировать, но мы («парой») подходили к четвёртому развороту и я в левом крене прикрою самолёт Кодтова своим животом и не смогу уже наблюдать за его действиями. А вдруг он тоже введёт самолёт в разворот? Столкновение будет неминуемо! Не видит же он меня, шершень! Выбирать было уже не из чего! Поэтому говорю в эфир:
      — 646й, посмотри слева от тебя! Заход на посадку запрещаю! Немедленно на второй круг!
      Тут Котяра и сам, перепуганный до нельзя, заорал, как резаный:
      — Ухожу на второй круг!!!
      Перепугался он тогда, видно, здорово!  Конечно! Ничего не было, а тут вдруг рядом, впритык, откуда ни возьмись – огромный мигарь!
      Только определив, что мой бестолковый ведомый убирает шасси и переходит в набор высоты, ввожу в четвёртый разворот свой истребитель. И уже на предпосадочном планировании вижу, как Вова с рёвом двигателя проносится правее чуть выше меня.
      …После посадки я вопросительно уставился на Кодтова. Он глаза от меня свои прячет:
      — Да я тебя видел! Просто думал: от третьего [разворота] к четвёртому успею ещё отстать! — это он из себя изображает опытного пилотягу: мол, всё я видел, это не ошибка, а я специально так хотел.
      — А что ж, не отстал?..
      Молчит как рыба об лёд, ибо ответить ему нечего.
      — Знаешь, что! Ты мне здесь баки не заливай! Если не выдержал режим по времени на роспуске или по скорости на пути к третьему, или шасси выпустил позже, не в установленном месте – так и скажи! Нечего из других дураков делать! Как будто все здесь, кроме тебя, первый день в авиации!.. Видел ты меня, как же! Это я тебя, к нашему счастью, увидел сзади! А так бы сейчас гореть двум самолётам на земле в районе дальнего [привода]! И это в простейшей обстановке, при видимости миллион на миллион! Что ты себе позволяешь? Почему плохо летаешь? Почему за тобой нужен везде глаз да глаз?
      Тут в нашу сторону пошли майор Магнев и капитан Косыгин.
      — Ладно! — скомкал я разбор. — Продумай эту ошибку. Что ты делал не так при роспуске и после него. И повнимательнее впредь!..
      М-да! А поменяй нас местами, если бы я заходил на посадку и допустил подобное сближение… Думаю, об этом узнали б тут же все, кто был в тот момент в воздухе. Уж такого момента Вовочка Кодтов не упустил бы! И про сближение, и про двадцать метров сказал бы – всё, что нужно для оформления предпосылки к лётному происшествию на меня!..
      …Говорю вам: подобных случаев подстав с его стороны было не мало! Но в том-то и дело, что самого Кодтова никто в звене подставлять не собирался!
      Конечно, скрутить в бараний рог такого подчинённого, показать ему, «кто в доме хозяин», мне было проще простого! Пороть личный состав за пять лет службы в армии меня научили! Тем более, мне было совершенно наплевать, что обо мне подумают окружающие. По малейшему поводу мог бы устраивать Кодтову публичные разносы (а летал он неважно, в лётном деле звёзд с неба не хватал), накидать ему взысканий побольше! Да так, чтобы каждое было занесено в Лист поощрений и взысканий. И формулировочки подбирать не нейтральные, а покруче: «за плохую подготовку к полётам», «за плохое качество полётов», «за плохую осмотрительность и невыдерживание заданного режима после роспуска группы, что едва не привело к столкновению самолётов в воздухе»… Как говорили древние: «Наказание – есть справедливость за допущенную несправедливость». Но со своим однокашником не хотелось заниматься голым администрированием! Да и, казалось, что он поймёт, оценит отношение к нему!
      Однако об этом Кодтов думать не хотел. Моё поведение на уровне щадящего режима он воспринимал как должное! Его оплошности должны прощаться или, ещё лучше, непосредственным начальником не замечаться! А сам старался вовсю, чтобы командование «поняло» ошибочность моего назначения на должность командира звена. («Меня, меня ставить надо, а не этого Кручинина!») И почему-то думал, что всего этого никто со стороны не замечает!
      И понял я: от такого ведомого надо избавляться – не надёжен в мирное время, а тем более в бою! Из зависти ли, из мести ли, не только не прикроет, но и сам при случае собьёт! Чтобы должность командира звена освободить себе, любимому!
      Вот это «невыносимое» положение, когда он, Вова Кодтов, вынужден стать подчинённым у своего однокашника, и заставило, наверное, пересмотреть своё отношение к дочери друга преподавателя из училища. Тем более что Вовка знал – отец этой девы кем-то служит в Военно-Воздушной академии им. Гагарина. А это может пригодиться!
      — Да чёрт с ней! Женюсь, а там видно будет! — в очередной раз по-пьяни за столом в присутствии других лётчиков болтал он. — Надоело быть одному! — почему-то за рюмкой Кодтов считал нужным оправдаться за свои действия в личной жизни. Кстати, не скрывал и служебного положения своего будущего тестя. Будучи недалёким человеком, хотелось похвастаться!
      И в следующем отпуске Вовка женился. Видел его супругу, симпатичная на вид женщина, приятная в общении…
      Тут мне подошла замена в другой округ. Одновременно в нашей аэ освобождалась должность командира звена.
      — А не поставить ли Кодтова? Как твоё мнение? — спросило командование у меня.
      Я обещал подумать. И вечером отозвал Вовку в сторону и серьёзно поговорил с ним. Указал на его недостатки: злопамятность, мстительность, порой наплевательское отношение к подготовке к полётам, невнимательность к выдерживанию заданных параметров полёта, желание выдвинуться за счёт подставы другого.
      — Если ты всерьёз отнесёшься к устранению этих негативных качеств и исправишь перечисленные недостатки, из тебя может получиться неплохой командир звена! — говорил я. — Знания у тебя есть. Инструкцию самолёта сейчас знаешь хорошо. Действия в особых случаях полёта отработаны.
      — Да что ты мне!.. — огрызнулся Вовка.
      Он почему-то считал своё назначение уже предрешённым.
      — Знаешь что! — не выдержал я. — Если ты меня сейчас не поймёшь, я не подпишу тебе представление на должность командира звена! Не подпишу! Ты меня знаешь! Или, наоборот, в характеристике перечислю эти все недостатки, а в качестве вывода укажу, что занимаемой должности соответствуешь, но выдвижению на должность командира звена по своим моральным и деловым качествам не достоин!
      И Вова тут же испугался и отработал назад:
      — Да понял я, Юра, понял!..
      Ну, понял, значит, хорошо! А мне больше ничего и не нужно! Хотя его интонация меня и насторожила. Но я предпочёл на это глаза закрыть. Написал ему представление, все эти отрицательные черты характера не стал указывать, ограничившись завуалированной фразой: «Свои недостатки знает, работает над их устранением».
      И уехал по замене.
      Остановим повествование. И зададимся вопросом: как же всё-таки надо действовать командиру со своим однокашником по училищу, ставшим волею случая вашим подчинённым, если вы видите, что он вас «подставляет» почти в каждой ситуации? Я вам отвечу, как! Не жалеть! Ибо он вас не жалеет, о вашем реноме не думает и никогда не пожалеет в будущем! И на каждую его маленькую подлость отвечать командирской жёсткостью! А придраться можно и к столбу! По крайней мере, потом вы хоть будете знать, за что он вам мстит!
      Да, ну так вот! Лет 8-9 мы с Кодтовым не виделись.
      Я летал. Периодически подавал рапорты с просьбой направить меня на учёбу в Военно-воздушную академию. Но не получалось. То разнарядки не было, то просто не отпускали.
      Однажды в наш полк из ВВА им. Гагарина прибыли на лётную стажировку два слушателя, оба подполковника. Меня закрепили за ними в качестве инструктора. Пришлось отставить свои полёты на подтверждение класса и возиться со слушателями, как с курсантами: полёты по кругам, в зону, на полигон, парой. От них узнаю, что с ними учится и мой бывший однокашник, незабвенный Вова Кодтов.
      Ну, учится, пусть учится! Флаг ему в руки! Удачи ему! («Вот и тесть пригодился!» — подумал я, усмехнувшись.)
      Через год выпросил-таки, чтобы отпустили сдавать экзамены в Монинскую академию. Отослали моё личное дело в Москву. Месяца через полтора-два личное дело вернули без объяснения причин. Даже на экзамены не вызывали!
      Ну и чёрт с вами!
      Летом в полк прибыли опять эти два слушателя-подполковника. И снова меня закрепили за ними инструктором. Опять занимаюсь только ими.
      И перед отъездом из гарнизона один из этих подполковников на сабантуе отзывает меня в сторону и говорит:
      — Игоревич! Твоё личное дело было возвращено из академии.
      — Я в курсе.
      — А ты знаешь, почему и благодаря кому?
      — Нет. А кому? — улыбнулся я.
      — Это Кодтов постарался! У него жена работает в отделе кадров, и он от неё узнал, что ты собираешься поступать. Котяра развил бурную деятельность. И через своего тестя добился того, чтобы твоё личное дело отослали обратно!
      Я не поверил:
      — Не может быть!
      — Может! Ты думаешь, что если ты порядочный человек, то и все вокруг порядочные! Не веришь? — и мой собеседник подзывает своего приятеля: — Скажи, насчёт Кодтова!
      Второй офицер подтвердил:
      — Кодтов сам бахвалился в нашем отделении, что сделал всё, чтобы твоё личное дело было возвращено! Не выдержал, выхвалился! Хотел продемонстрировать всем нам, что от него что-то зависит! А в том, что он совершил подлость по отношению к своему товарищу, однокашнику по училищу – это ему почему-то в голову не пришло!
      Всё это очень походило на правду. Всё это очень было похоже на Вову Кодтова!
      Я пожал плечами:
      — После училища мы служили вместе, волею случая он попал ко мне в звено. Летали парой, — задумчиво проговорил я. — Так, чтобы я его там драл особо за что-то… Такого не было! Наоборот, щадил, ни одного его взыскания не записал. И я от него, пожалуй, больше натерпелся, чем он от меня! Он меня всё время старался подставить! Перед отъездом подписал ему представление на командира звена!.. Зачем ему меня топить?
      — Может, испугался, что опять когда-нибудь станет твоим подчинённым? А этого ему не хочется! Да и злопамятный он! Скажи! — обращается один подполковник к другому.
      Тот кивает:
      — Ты, может, чего-то и не запомнил, а Кодтов это помнит! Да и власть он любит! А сам пресмыкается перед преподавателями. А когда они этого не слышат, обливает их за глаза грязью… Вот этого ты, Игоревич, в нём и не рассмотрел, когда был его командиром звена!..
      — Спасибо, ребята! По крайней мере, вы раскрыли мне глаза на моего бывшего однокурсника. Я вам благодарен!
      А на следующий год мы встретились с Кодтовым. Он приехал на стажировку в соседний полк. Я руководил полётами на огневом полигоне в первую смену полётов. А тот полк, к которому мой бывший однокурсник был прикреплён в качестве стажёра академии, должен был стрелять и бомбить во вторую смену. Руководил полётами у них командир полка. И с ним прилетел на вертолёте слушатель академии, уже подполковник Кодтов.
      Стояла ужасная жара, тем более на КДП, откуда осуществлялось руководство полётами. Вентиляторы гоняли горячий воздух по залу боевого управления и не спасали от духоты. Все были раздеты по пояс. Только Вова Кодтов, обильно потея, из стороны в сторону ходил по КДП в рубашке с длинными рукавами и подполковничьими погонами.
      — Чего ты! Раздевайся! Жарко ведь! — обратился к нему командир полка.
      — Да нормально! Мне не жарко! — последовал ответ.
      Полковник посмотрел на него, потом на меня и улыбнулся. А когда Кодтов вышел на балкон КДП, поинтересовался:
      — Вы случайно с ним не на одном курсе учились в училище?
      — Да, в Харьковском! Потом я был у Кодтова командиром звена!
      — Тогда понятно, почему ему… «не жарко»! — усмехнулся полковник. — Вчера фланировал здесь без рубашки!
      — Наверное, потому что меня не было?
      И мы рассмеялись.
      Полёты нашего полка на огневом полигоне завершены. И я уже собирался покинуть КДП. А поскольку при встрече я с лобзаниями к своему бывшему однокурснику не кинулся, как он, вероятно, ждал, перед моим уходом Кодтов счёл нужным подойти ко мне сам:
      — Слышал, что твоё личное дело было возвращено из академии. Жалко!
      Я посмотрел ему в глаза. Вовка взгляда моего не выдержал, свой взор опустил. И я ответил:
      — Да! Жалко! Я вижу! Особенно тебе!..  Вова…
      И «не заметив» его протянутой для прощания руки, ушёл…
      Он, скорее всего, посчитал, что я сдержан с ним из зависти к его подполковничьему званию. А что ещё может подумать такой человек?
      В качестве итога к рассказу о Вове Кодтове, так и просится на перо высказывание Андре Моруа⁵, великолепно знавшего людей:
      «Вы всю жизнь будете встречать у себя на пути людей, про которых с удивлением скажите: “За что они меня ненавидят? Я же им ничего такого не сделал!..” Ошибаетесь! Сделали! Вы нанесли им самое жестокое оскорбление: вы – не такой, как они, вы – живое отрицание их натуры!»

      <<•>> Берегись человека, не ответившего на твой удар: он никогда не простит тебе и не позволит простить себя.

Джордж Бернард ШОУ

<<><•><>>

      <<•>> Вы его знаете? Я знаю его так хорошо, что не разговариваю с ним уже десять лет.

Оскар УАЙЛЬД

<<><•><>>

      <<•>> Если вы хотите обидеть мало-мальски образованного человека, не называйте его негодяем; скажите лучше, что он дурно воспитан.

Сэмюэл ДЖОНСОН

<<><•><>>

      <<•>> Как тёплая одежда защищает от стужи, так выдержка защищает от обиды. Умножай терпение и спокойствие духа, и обида, как бы горька ни была, тебя не коснётся…

Леонардо да ВИНЧИ

<<><•><>>

      <<•>> Охранять тебя от бед
      Мне теперь резону нет!
      Ты за собственную подлость
      Сам должон держать ответ!..

Леонид ФИЛАТОВ, «Про Федота-стрельца, удалого молодца»

<<><•><>>

      <<•>> У него не было врагов. И все друзья ненавидели его.

Оскар УАЙЛЬД

<<><•><>>

      <<•>> Честные люди всегда имеют дурную привычку со стыдом опускать глаза перед наглою и нахальною подлостью.

Виссарион БЕЛИНСКИЙ

<<><•><>>

      <<•>> Все негодяи, к сожалению, общительны!

Артур ШОПЕНГАУЭР

<<><•><>>

      <<•>> Не может быть хорошим человек, у которого нет врагов.

Сэр Пэрэн ХОБАРД

<<><•><>>

      <<•>> Гегель страдал двойственностью. Эта двойственность заключается в том, что одной ногой он стоял в прошлом, а другой приветствовал будущее.

Из школьных сочинений

<<><•><>>

      <<•>> Ненавидеть врагов легче и увлекательнее, чем любить друзей.

Бертран РАССЕЛ

<<><•><>>

      <<•>> Не нужно делать гадости, не нужно. Потому что ты опускаешь себя. Это сложно. Иногда легко об этом сказать, да трудно сделать.

Анастасия ВЕРТИНСКАЯ

<<><•><>>

      …Вечером по казарме пробежал слух, что на 9 Мая курсантов везут в Пирятин на парад. Кто-то сострил:
       — Женщины потребовали показать курсантов!
      Оказалось, насчёт парада правда. Но ведь ко всякому торжественному прохождению надо готовиться! Поэтому в 17.30 командование решило провести с нами строевую подготовку.
      После наряда так не хотелось идти, чертовски устал за эти сутки, только прикорнул под шинелью, глаза слипались. Но поднялся, натянул сапоги.
      Вышел на плац. Началась проверка.
      Вдруг замечаю, что со сменившегося наряда в строю один я, дурак, стою.
      Спрашиваю у лейтенанта, ответственного за проведение строевой:
       — А что, после наряда можно отдыхать, товарищ лейтенант?
       — Положено по уставу четыре часа.
       — Разрешите выйти из строя?
       — Да-да, пожалуйста.
      Иду к казарме. Досыпать.
       — Бегом! — слышу завистливое и весёлое подначивание из строя Женьки Щербакова.
       — Отдыхать бегом не бегают! — Парирую я, широко улыбаясь в сторону строя.
      В это время оттуда подаётся голос Галаги, неофициального “старшины звена”.
      — У вас что, старшины звена нет спросить? — не к месту зло бросает он.
       «Ну, что тебе-то ещё надо?»
      Я резко обернулся. И встречаюсь взглядом с Володей Журавлиным, стоящим в начале строя. Вовка мой взгляд не выдержал, глаза опустил. Невольно подумал о том, что он о нашем разговоре на тему «Петро» командиру отделения всё-таки рассказал…
      Чувствую, как галагина злость медленно передаётся мне. Ещё немного и я отвечу этому шпыню, здесь, на плацу, при всех – при лейтенанте-инструкторе, Ёсипове-старшине, при строе. Я ведь за острым словом в карман никогда не лазил, а когда был зол, ответы мои на грубость были особенно отточенными (за что мне не раз доставалось)!
      Верите, такое зло взяло. Неужели и меня так сможет испортить власть? И я смогу привыкнуть к предательству приятеля?
      Но слышу голос Белобородько из строя:
       — Скажи, что старшина сам не знает и не напомнил, что после наряда идти на строевую не надо!
      Поддержка товарища приносит мгновенное успокоение.
       — Пожалуй, к этому мне добавить не чего! — едва обернувшись, громко проговорил я.
       — Идите! — машет рукой Галага.
      — Да, конечно, а то я тебя не спросил!
      Вот паразит! Обязательно настроение надо испортить.
      И спать уже не хочется. Пойти, позаниматься строевой, что ли? Нет, а то “старшина звена” решит, что я под него ложусь!
      Лучше пойду в наш класс, к своим запискам. Всё равно вечером надо писать. Давно не писал…

      <<•>> — Ух, и подлая же ты, Анфиска!

Из худ. к/ф-ма «Девчата»

<<><•><>>

      <<•>> — Вот он, этот тип гражданской наружности!

Из мультфильма «Трое из Простоквашино»

<<><•><>>

      <<•>> — На Руси, слава богу, дураков лет на сто припасено!

Из худ. к/ф-ма «Особенности национальной охоты»

<<><•><>>

      <<•>> — Опять двадцать пять! Я же вам сказал: не знаю никакого Шарля и Поля! Знаю лишь Шарля Любопытного! Но он не отвечает на вопросы, он сам их задаёт!

Из франко-итал. худ. к/ф-ма «Мелодии подвала»

<<><•><>>

      <<•>> — Я бы не советовала тебе так разговаривать с учителем!
      — А что такого я сказал?
      — Ничего! Но неуважительно!

Из худ. сериала «Школа»

<<><•><>>

      <<•>> — Савка?
      — Игнат?
      — Узнаёшь меня?
      — Нет!
      — И я не узнаю!

Из худ. к/ф-ма «Поэма о море»

<<><•><>>

      <<•>> — Я бы с тобой, мальчик, в разведку не пошёл!

Из худ. к/ф-ма «Тишина»

<<><•><>>

      <<•>> — Мне, по счастью, в разведку с ним ходить не надо!

Из худ. т/сериала «Следствие ведут Знатоки»

<<><•><>>

      <<•>> — Спокойнее! Простите, сэр, я вас считаю подчинённым, а не равным!

Из худ. к/ф-ма «Король Лир»

<<><•><>>

      <<•>> — Не царская у тебя физиономия!
      — Но-но! С кем говоришь, холоп!

Из худ. к/ф-ма «Иван Васильевич меняет профессию»

<<><•><>>

      <<•>> — Самозванец!
      — От самозванца слышу! Вот так вот!

Из худ. к/ф-ма «Иван Васильевич меняет профессию»

<<><•><>>

      <<•>> — Дисциплина строгая, положение военное, моё слово – закон!
      — А другие законы есть?
      — Есть! Тайга!

Из худ. к/ф-ма «Золотой капкан»