Эпизод \\\\[148й]//// РАЗБОР ПОЛЁТОВ
•>> Портрет в интерьере: КЗ капитан Хотеев (продолжение)
•>> Расстрел за поломку самолёта
•>> «П*здец тебе, сын мой!..»
•>> «Я справлюсь, товарищ капитан!!»
•>> Курсант Равиль Хотеев
•>> «Капитан Кошевой… с мясом»
•>> Предсказания кэзэ
•>> «Спокойно, товарищ, спокойно!..»
14 октября 1972 г. (суббота)
— Джентльмены, этот эксперимент начинался вполне благородно, но неудача вполне очевидна!Из америк. худ. к/ф-ма «Пилоты Таскиги»
— Всё бывает! Всё!Из худ. к/ф-ма «Двенадцать»
Суббота. В армии это – обычный день. Ничем непримечательный и ничем не отличающийся от других.
Сегодня, например, – предварительная подготовка к полётам в первую смену на понедельник. Правда, все лётчики эскадрильи улетели на вертолёте на побывку домой. Как сказал старший лейтенант Пособилов, «чтобы бросить пару палок своим жёнам». «На хозяйстве» остались лишь командиры звеньев для проведения предварительной с курсантами.
Сегодня, например, – предварительная подготовка к полётам в первую смену на понедельник. Правда, все лётчики эскадрильи улетели на вертолёте на побывку домой. Как сказал старший лейтенант Пособилов, «чтобы бросить пару палок своим жёнам». «На хозяйстве» остались лишь командиры звеньев для проведения предварительной с курсантами.
Rara temporum felicitas, ubi quae velis sentire et quae sentias dicere licet¹
ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ
••>> Командир звена капитан Хотеев <<••
(продолжение)
— Завтра нас расстреляют! И не будет ни правых, ни виноватых!
— Всегда будут правые и виноватые!Из худ. сериала «Гости из будущего»
— Птицы, покайтесь в своих грехах публично!Илья ИЛЬФ и Евгений ПЕТРОВ, «Двенадцать стульев»
— 18й! Ёлки-палки! Что это за посадки? — с этого начался разбор полётов в звене.
Это Равиль Хотеев. Между прочим, совершенно справедливо сердится.
Повинуясь субординации, я тяжело поднимаюсь.
— Я спрашиваю: что за посадки? О чём ты думаешь, когда сажаешь самолёт? Почему взмыл?
Я молчу.
— Взгляд перенёс вперёд или что?
Отмолчаться не удалось.
— Отвечать!
— По-видимому, не туда посмотрел…
— А куда? — не унимается кэзэ.
— Не помню. Но, наверное, близко к самолёту. Земля показалась рядом, думал: уже сяду… Подошёл к выравниванию, чуть на повышенной скорости. А ручку брал на себя, как для скорости нормальной. Ну и… Я это уже продумал… Для себя…
— Ну! Умеешь правильно анализировать свои ошибки в полёте! Чего в воздухе сразу не дошло?
К нашему огромному столу, за которым сидят курсанты звена, подходит молодой лейтенант. Он только-только окончил лётное училище и его направили в полк инструктором. На всю свою жизнь теперь «шкрабом» и останется. Эх, не повезло парню!
— Вот тебе звено. Сейчас я закончу разбор и лупи их как следует! — улыбнулся ему Хотеев.
Он посмотрел в свои записи в рабочем блокноте. Потом снова поднимает на меня глаза.
— Ну, как можно относиться так к подготовке к полётам?.. Чего лыбишься? Если бы у тебя была рука в кармане, я бы подумал, что ты там кукиш мне показываешь…
«Это что, ваши приёмчики, товарищ капитан? В вашу бытность курсантом и “покорения Крыма”? И вы думаете, что и я такой?»
— Не понимаю я вашего отношения, товарищ курсант! Ну хорошо, у каждого свои недостатки. У каждого свой характер. Но надо же приспосабливаться!.. Вон даже Журавлин, к моему характеру приспособился!
«Приспособился! Если б с Галагой не пил, так бы и приспособился!..»
— Я не говорю о твоей излишней принципиальности, которая не нравится, кстати сказать, окружающим…
«Я не понял: это разбор полётов или обсасывание моих личных недостатков?»
Хотеев помолчал. У него такая манера говорить. Кажется, уже всё, закончил. Но тут он спохватывается, продолжает дальше, иногда повторяя ту же мысль, но уже другими словами.
«А может, так оно тебе и надо? — спросил я себя. — Пусть поубавится гордости!»
Так было и сейчас. Я стоял, был у всех на виду. И мне в какой-то мере это было неловко перед своими. Я ни в кого конкретно не всматривался, зато, как мне казалось, на меня смотрели все. Всё же делаю усилие и взглянул на окружающих – для своих записок, а заодно, чтобы проверить: правильно ли мне кажется. Да и хоть какое-то развлечение в этой долбаной ситуации.
Наши из экипажа были серьёзны. Галага улыбался, судя по всему, радовался этому пореву. Да и у Получкина кривая усмешка не сходила с губ. (И что ему надо? Наши отношения особо и не пересекались. Ну, кроме того случая с уборкой у пилотов. Так, тогда ему другого напарника дали! А вот, подишь ты!) Юра Гонтаренко хмурился. Белобородько что-то прошептал Слону и засмеялся своим бархатным смешком. На прошлом разборе Бороде тоже досталось. Он разогнал самолёт на предпосадочном планировании и сел (уронив Эл о бетон) с огромным перелётом – в районе РСП. А это почти середина полосы! Если бы не длина ВПП почти в 3000 метров, мог бы и не вписаться! Однако вот, смеётся сейчас! А Слона пороли за «козление» на посадке на прошлой неделе. Хотя нет, не пороли, а так, можно сказать, пожурили. Просто перечислили в общем контексте, что была такая ошибка! А ведь отмочить «козла» на посадке опаснее, чем взмыть – можно отбить переднюю стойку шасси! Но особого разговора, как сейчас со мной, не было! А тут…
Да мало ли у нас ошибок на полётах! Взять Витюлю Самойченко, Вовку Журавлина или Юрия Изюмова, Юру Делябина, Галагу, Ёсипова, Бархомова, Домкратова, Липодецкого, того же Получкина – да можно назвать всё звено! А посмотреть на посадки курсантов в других звеньях!.. Кто у нас летает без ошибок и, притом довольно серьёзных?.. Да не хочу об этом! Я специально не писал о недочётах других в своём дневнике. А то получается, что веду его, чтобы фиксировать чужие огрехи, за которые курсантов пороли на разборах!.. Но если сейчас об этом не упомянуть, получится, что ошибки бывают лишь у меня! Конечно, проще всего в своём дневничке умолчать о своих проколах в полётах. Просто пропустить эти дни, как это делают другие авторы. Но ведь выйдет тогда, что учиться летать – это так просто! Непросто, ребята! Далеко непросто! И ошибки бывают, и натягивают за них туго и регулярно!
Однако самолёт никто не ломал! Никто! Ну, кроме Мамотова (тот, что Вячеслав), который ещё в Круче приземлился на колпаки ограничения ВПП и здорово погнул щитки колёс и стоек. Славку списали по нелётной, перевели в Багерово на штурманский факультет Качинского училища. Но списан он не за «погнутку» щитков, а потому как этому накаченному здоровяку с трудом давалась лётная подготовка. Вячеславу, с его бицепсами и трицепсами, штанги на соревнованиях поднимать, а он в полёте шурует ручкой управления, как грифом от штанги!
От моих невесёлых мыслей меня отрывает голос командира звена. Он мерно, со знанием дела, продолжал моё порево:
— Ну, почему ты не такой, как Передышко?.. Или хотя бы Журавлин?
«Чего?»
— Или как Гонтаренко? Или Слон?
Хотеев иногда применял в разговоре используемые нами между собой клички, искренне считая, что они (клички) нравятся и тем, кого так называют.
— Ну, сделал какую-нибудь каку. Думаешь про тебя: бывает со всяким. Прощаешь всё. А тут новая гадость! Сколько я давал тебе возможности реабилитироваться! А ты её не используешь!..
«А вы хотите этого?» — дерзко я спросил про себя, как маленький мальчишка, который только и пытается оправдаться перед собой или сдерзить старшему в ответ. На копейку, но что-то вякну в пику! Пусть даже мысленно!
— Характер у тебя плохой!
Я насторожился: та-ак, начинается самая неприятная часть разговора. И выслушивать всё это перед новым человеком (молодым лейтенантом), появившемся в звене, не очень-то хотелось. Ведь он приглядывается к людям. А тут…
— Ехидный ты очень!
Промолчать – значит, тем самым, подтвердить это. Я поднял бровь и посмотрел Хотееву в глаза:
— Что? — громко спрашиваю я.
Мой вопрос остался без ответа. Хотеев будто и не слышал его!
— Сказали тебе, что ты ехидный, раз, второй. Со стороны же виднее! Так оцени же себя! Надо же исправляться!.. — тут командир звена что-то вспомнил. — Я ведь вижу: ты стараешься! Стараешься, чтобы о тебе думали лучше, стараешься быть лучше… Я вижу! Это Самойченко – так ему всё до задницы! Ему всё равно, что о нём подумают!
— Мне тоже всё равно, что обо мне подумают, товарищ капитан! — проговорил я с вызовом, глядя на кэзэ прямо в глаза – это во мне заговорил Рак, мой знак Зодиака.
— Не наговаривай на себя! Ты не такой!
«Спасибо за комплимент! Вот только я в нём не нуждаюсь!»
— Были здесь лётчики-инструкторы из Купянска. Вот и они сказали, что наши курсанты – наглецы: арбуз им не отдали! Это, между прочим, о тебе! Купянчане говорят: кого вы здесь воспитываете! Наши ответили им, что все эти курсанты через пару лет попадут к ним, в Купянск. Попробуйте их перевоспитать. Правда, они не «наглецы» сказали, а как-то по-другому. Я уже забыл, как…
— Тот арбуз, товарищ капитан, был лейтенанта Трескова! Он приказал никому его не отдавать! Мы… вернее, я и не отдал! И, насколько мне известно, потом его с удовольствием съели все лётчики звена. Кажется, вы на поедании арбуза тоже там были!.. Или я ошибаюсь? Вам бы хотелось, чтобы тот «фрукт» съели инструкторы из Купянска?
Последняя фраза была из области предположения. Но, сдаётся мне, я здесь угадал!
Этот шар был мной отбит и Хотеев шмыгнул носом. Он в раздумье постучал корочками блокнота о стол. И возвращается к моему пореву:
— …Сколько можно тебя учить? И чему – как сажать самолёт! Это же не май месяц, когда вы все вылетали самостоятельно! Это уже октябрь! У тебя самостоятельный налёт – ого-го! А тебя приходится еб*ть, как желторотого птенца, что садиться не умеет!
Удача в предыдущем раунде меня окрылила, я почувствовал вдохновение. И потому решаюсь на дерзость.
— Товарищ капитан! За что еб*ть-то? Ну что, я хотел взмыть? Или что? Ну, получилось так! Ну так, расстреляйте меня за это!
— А что! В 1941 году в боях под Москвой, так и было! Когда самолётов не хватало, когда командование буквально поштучно их по фронту распределяло… Поломал лётчик самолёт при приземлении – и за капонир! Как врага народа, или как какого-нибудь там немецкого диверсанта!
— Молодцы! — проговорил я и посмотрел в окно. — Немцы за это, наверное, памятник таким нашим начальникам должны были поставить – своих уже худо-бедно подготовленных пилотов расстреливать ни за что!
— А ты как думал! Наш народ ночи не досыпает, впроголодь живёт, самолёты штампует, «всё для фронта, всё для победы!», а тут ястребок повредили! Не в бою, а на посадке!.. Лётчиков много, а самолётов не хватает! Расстреляли нескольких неумех – все сразу должны проникнуться!
— И это вместо того, чтобы учить! У них за плечами полугодичная лётная школа! Какой опыт? Ничего себе, расстреливать пилотов!..
— …А в сорок третьем, уже лётчиков не хватает, а самолётов полно!..
— Ещё бы! Тех лётчиков, «которых не хватает», ведь расстреляли! — возмущённо развёл я руками. — Мозгов-то подумать о перспективе нет… — довольно отчётливо комментирую я, глядя не на Хотеева, а в окно.
Честно говоря, я развивал эту тему, чтобы Равиль перестал прилюдно смаковать мои недостатки.
Кэзэ не слышит или делает вид, что не слышит, продолжает свою мысль:
— …Поломал самолёт – хрен с ним! Самолёт – в ТЭЧ полка или, как там оно называлось тогда? ПАРМ, или там ДАРМ². А лётчику дают другой самолёт, исправный. Садись и лети, бей фашистов!
— Но я-то самолёт не поломал! За что меня пороть-то? — я посмотрел на командира звена.
— Вот наглец! — отчётливо проговорил Галага, усиливая и без того напряжённую обстановку.
— Ты слышал, что о тебе сейчас твои товарищи говорят? Говорят, что ты – наглец! — с хитрецой лыбится Хотеев.
Я не выдерживаю:
— Никак нет, товарищ капитан! Я – не наглец!
— Алё! Молчи уже! — это Получкин.
Психологически его поведение было мне понятно. С одной стороны я должен был вести себя так, как вёл себя он, когда его пороли, т.е. молчал. С другой стороны, показать, что в тот раз он вёл себя «правильно», не так как я. Но есть ещё третья сторона: ему, по-видимому, уж больно хочется прогнуться перед кэзэ. Как же без этого! А тут такая возможность!
Зыркнул в его сторону:
— Молчать должны те, с кем не разговаривают! Командир звена говорит со мной! Это не митинг, образца 1918 года! Всё равно вам не удастся довести меня до… — и осёкся.
Хотеев склонил голову в сторону и внимательно посмотрел на меня:
— «До»..?
— До-о-о…
— Ну давай, договаривай! «До»..?
— …до неконтролируемого состояния!
И, не делая паузы (чтобы не было вставок со стороны), обращаюсь к Хотееву с нажимом:
— Я не наглец, товарищ капитан! Я хочу понять, за что меня дерут! Это же не пьянка! Там идёшь квасить – так, я считаю, это будет сознательным нарушением воинской дисциплины! И там нельзя сказать: «во-от, получилось», «так вы-ышло», «ничего не мог поде-елать»!.. Потому как знаешь, что нельзя, а собираешь вокруг себя желающих и «страждущих», взимаешь деньги вскладчину, посылаешь за водкой или самогоном подчинённых, потом со всеми идёшь в кусты, чтобы заложить за воротник! Хотя без этого вполне можно обойтись! А всё равно пьёшь, удаль самому себе показываешь, кураж, «смелость»!
Звено зашумело. «Удаль самому себе», «кураж» и «смелость» здесь показывали уже многие, в том числе и те, которые не попадались! Безусловно, своей репликой я противопоставлял себя многим в звене, и, прежде всего Галаге. И в его лице наживал себе ещё большего врага – он ведь намёк понял!
— Наглец! Скажи! — громко бросает Румын, будто не Хотееву, а Журавлю через стол.
О, как ему хотелось, чтобы кэзэ снова назвал меня наглецом! Вроде как прислушался к нему.
Но в этот раз Равиль на его реплику не обратил внимания. А Вовка Журавлин промолчал.
— Так! Тихо! — прикрикнул Хотеев на курсантов за столом и пристукнул костяшками пальцев левой руки по столу. — Галдёж! Прекратить радиообмен со стороны!
«Вот это грамотная команда!»
Равиль хотел ещё что-то сказать, но я его опередил:
— И над кем это я когда-нибудь ехидничал, товарищ капитан? Кто здесь может сказать, что я когда-либо кого-нибудь обидно подкалывал, глупо смеялся, или там радовался чужой ошибке? Ну, давайте!.. — я сделал паузу для вставки со стороны и посмотрел на своих товарищей. — Что я подходил к какому-либо инструктору не своему, или даже своему! Командиру звена, штурману аэ, комэске. И нашёптывал не только кто и что из курсантов говорил между собой, но и придумывал нечто, вкладывая эти самые слова, которые никем не произносились, в чужие уста? Просто так, чтобы кому-то подгадить. А себя показать в глазах начальства оч-чень дисциплинированным и «своим». Особенно после собственных пьяных загулов…
И быстро глянул на Румына, давая понять, что мне всё известно. Тот заметно потемнел лицом и пот обильно стал выступать над верхней губой. Заволновался он, конечно, не от моих слов, его тревожило, что я по этому поводу могу сказать дальше!
Хотеев перехватывает этот мой взгляд. А за столом стало тихо-тихо…
— Ну, не ехидный… Я не так выразился!
«Так надо выражаться точно, еб*на вошь!!» — чуть не закричал я.
Вместо этого говорю:
— Да. Кажется, ещё Рене Декарт сказал: «Верно определяйте слова, и вы освободите мир от половины недоразумений»! Поэтому я не понимаю, за что меня дерут! И сейчас силюсь это понять!
— А разве командир эскадрильи не убедительно говорил о том, что могло случиться у тебя, когда ты потерял скорость после взмывания? — поднял брови Равиль.
— Но ничего же этого не случилось, товарищ капитан! Нельзя же пороть подчинённого за то, чего не произошло! Я справился! Допустил ошибку и грамотно исправил её. И, насколько мне известно, вполне благополучно – мягко посадил самолёт, и сам, без подсказки РП.
— Не благополучно! Ты попал в журнал РП, в эскадрильский разбор [полётов]! И мне это было неприятно там выслушивать!
«Ах, вот оно в чём дело! Ну, это само собой! И мне было бы неприятно!»
— Кроме того, тебя натягивают за взмывание на посадке, а не за то, чего не случилось! Или взмывания не было? И затем… Когда что-то серьёзное произойдёт, потом уже поздно будет. И с тебя уже не спросишь! Спросят с инструктора, спросят с меня: почему выпустили в полёт неподготовленного курсанта? А ты что, неподготовленный? Налёт, в том числе самостоятельный у тебя большой, влётанность есть. А взмываешь! Как же тебя не драть?.. Драл, деру и буду впредь еб*ть, чтобы неповадно было! Понял?.. Погоди, погоди! Я сразу не сообразил! Ты что, себе, дорогому и любимому, здесь оговариваешь право на ошибку?
— Ничего я не оговариваю, товарищ капитан, а просто пытаюсь понять! Я – не лётчик первого класса! Я – курсант первого года лётного обучения. И ошибки курсантов вполне возможны по статистике. Об этом написано в главе «Психологические особенности обучаемости курсантов» Методического пособия по технике пилотирования самолёта Л-29.
— Та-ак! Какого чёрта ты тратишь время на чтение того, что тебе читать не положено? Это написано для инструкторов, а не для курсантов! Ёб твою, ты посмотри, что он читает!
Я пожал плечами:
— Интересно ведь! Да и потом, надо же знать свои особенности, чтобы попытаться спрогнозировать возможные ошибки.
— Тебе, щегол, это пока не удаётся!
— Не удаётся, — согласился я. — Пока… Или, может, наоборот, удаётся и ошибок было бы больше, если бы этого я не знал!
— Что? — Хотеев вопросительно уставился на меня. — Ишь, перевернул как! Лучше бы Инструкцию лётчика читал!
— А я и Инструкцию читаю! — и с вызовом посмотрел на командира звена.
Это было правдой. Я ведь действительно хорошо знаю и Инструкцию лётчикам самолёта Л-29, и действия экипажа в особых случаях полёта. Имею право так сказать! И Хотееву, и всем курсантам это было известно.
Инициатива переходила ко мне. И кэзэ откашлялся в кулак:
— Гм-гм… Сколько же тебе надо дать контрольных [полётов], чтобы восстановить твои [лётные] навыки, «нелётчик первого класса»?
Я снова пожал плечами:
— Не знаю. Одного, наверное, хватит.
— Не понял! Пять?
— Не надо контрольных! — уже громко говорю я.
— Восемь?
Это уже похоже на издевательство. Я молчу.
— Ты же не справишься!
Выдыхаю:
— Справлюсь…
— Не слышу, курсант! — повышает голос Хотеев и закусил свою нижнюю губу.
Принимаю строевую стойку и ору чуть ли не на всю казарму:
— Я справлюсь, товарищ капитан!!
— Вот теперь похоже на то! Даже Станиславский сказал бы: «Верю!» Сначала я хотел тебе дать штук десять контрольных полётов, — это он так шутит! Где ему взять столько самолёто-вылетов? — А потом подумал и плюнул: чёрт с тобой! Плохо посадишь – вообще не будешь летать в этом году, кто бы и что не требовал из Рогани! Так комэск и просил передать! Планировать тебя будут, и налёт писать в свою лётную книжку будешь – куда ты, на х*й, денешься с подводной лодки? А летать – нет! Понял механику? И потом… я уже набросал плановичку. — Равиль глянул в огрызок плановой таблицы. — В понедельник ты делаешь… Так, Кручинин… 18й… Делаешь… одну заправку…
— Только одну? — разочарованно слегка развожу руки и затем они безвольно опускаются к бёдрам.
Это не осталось без внимания кэзэ:
— И не надо делать удивлённых движений руками!
И в ответ на мой немой вопрос, добавляет:
— Я говорю: не маши крыльями – не с дерева падаешь!.. Ничего перепланировать, чтобы давать тебе контрольные полёты, я не собираюсь!
«Да, как же! Если бы ты не был уверен во мне, запланировал бы меня самостоятельно без провозки!»
А Равиль вздохнул:
— Лети сам, чёрт с тобой! Садись!
Я продолжаю стоять.
— Что ещё? — удивлённо поднимает на меня свои жидкие брови командир звена.
— Товарищ капитан, у меня есть последнее желание…
— Какое? Расстрелять тебя? — хихикнул кэзэ. И наши тоже засмеялись.
— Я хотел сказать: крайнее желание…
— Вот теперь правильно! «Последняя» бывает только у попа жена!
— Нельзя ли там ещё что-нибудь мне запланировать? Ну… ещё одну самостоятельную заправку по кругам или в зону там. Чтобы посадку отработать?
— Нельзя! Где я тебе самолёт возьму?..
— Вы же хотели дать мне десять контрольных полётов! — делано вскидываю я брови.
— Я тебе дам, «десять»! — прикрикнул Равиль, будто у него отнимали последнюю горбушку хлеба.
И зыркнул на меня так, что мне сразу расхотелось просить не только десять, но даже ещё один полёт.
Потом взглянул в черновик плановички за звено. И уже спокойно:
— Ладно, я посмотрю… — И, вздохнув, добавил: — Когда ты уже станешь лётчиком первого класса? Но гляди: будешь так садиться, как сел на прошлых полётах, вообще им никогда не будешь!
«Вот таким вы мне нравитесь, дядя Равиль!»
Я плюхаюсь на место и принимаюсь заполнять документацию за прошлый лётный день, расписывать подготовку к полётам. Когда сидишь и чем-то занимаешься, хоть не видишь направленных на тебя взглядов товарищей.
Впрочем, как оказалось, они на меня и не смотрели…
Вдогонку:Это Равиль Хотеев. Между прочим, совершенно справедливо сердится.
Повинуясь субординации, я тяжело поднимаюсь.
— Я спрашиваю: что за посадки? О чём ты думаешь, когда сажаешь самолёт? Почему взмыл?
Я молчу.
— Взгляд перенёс вперёд или что?
Отмолчаться не удалось.
— Отвечать!
— По-видимому, не туда посмотрел…
— А куда? — не унимается кэзэ.
— Не помню. Но, наверное, близко к самолёту. Земля показалась рядом, думал: уже сяду… Подошёл к выравниванию, чуть на повышенной скорости. А ручку брал на себя, как для скорости нормальной. Ну и… Я это уже продумал… Для себя…
— Ну! Умеешь правильно анализировать свои ошибки в полёте! Чего в воздухе сразу не дошло?
К нашему огромному столу, за которым сидят курсанты звена, подходит молодой лейтенант. Он только-только окончил лётное училище и его направили в полк инструктором. На всю свою жизнь теперь «шкрабом» и останется. Эх, не повезло парню!
— Вот тебе звено. Сейчас я закончу разбор и лупи их как следует! — улыбнулся ему Хотеев.
Он посмотрел в свои записи в рабочем блокноте. Потом снова поднимает на меня глаза.
— Ну, как можно относиться так к подготовке к полётам?.. Чего лыбишься? Если бы у тебя была рука в кармане, я бы подумал, что ты там кукиш мне показываешь…
«Это что, ваши приёмчики, товарищ капитан? В вашу бытность курсантом и “покорения Крыма”? И вы думаете, что и я такой?»
— Не понимаю я вашего отношения, товарищ курсант! Ну хорошо, у каждого свои недостатки. У каждого свой характер. Но надо же приспосабливаться!.. Вон даже Журавлин, к моему характеру приспособился!
«Приспособился! Если б с Галагой не пил, так бы и приспособился!..»
— Я не говорю о твоей излишней принципиальности, которая не нравится, кстати сказать, окружающим…
«Я не понял: это разбор полётов или обсасывание моих личных недостатков?»
Хотеев помолчал. У него такая манера говорить. Кажется, уже всё, закончил. Но тут он спохватывается, продолжает дальше, иногда повторяя ту же мысль, но уже другими словами.
«А может, так оно тебе и надо? — спросил я себя. — Пусть поубавится гордости!»
Так было и сейчас. Я стоял, был у всех на виду. И мне в какой-то мере это было неловко перед своими. Я ни в кого конкретно не всматривался, зато, как мне казалось, на меня смотрели все. Всё же делаю усилие и взглянул на окружающих – для своих записок, а заодно, чтобы проверить: правильно ли мне кажется. Да и хоть какое-то развлечение в этой долбаной ситуации.
Наши из экипажа были серьёзны. Галага улыбался, судя по всему, радовался этому пореву. Да и у Получкина кривая усмешка не сходила с губ. (И что ему надо? Наши отношения особо и не пересекались. Ну, кроме того случая с уборкой у пилотов. Так, тогда ему другого напарника дали! А вот, подишь ты!) Юра Гонтаренко хмурился. Белобородько что-то прошептал Слону и засмеялся своим бархатным смешком. На прошлом разборе Бороде тоже досталось. Он разогнал самолёт на предпосадочном планировании и сел (уронив Эл о бетон) с огромным перелётом – в районе РСП. А это почти середина полосы! Если бы не длина ВПП почти в 3000 метров, мог бы и не вписаться! Однако вот, смеётся сейчас! А Слона пороли за «козление» на посадке на прошлой неделе. Хотя нет, не пороли, а так, можно сказать, пожурили. Просто перечислили в общем контексте, что была такая ошибка! А ведь отмочить «козла» на посадке опаснее, чем взмыть – можно отбить переднюю стойку шасси! Но особого разговора, как сейчас со мной, не было! А тут…
Да мало ли у нас ошибок на полётах! Взять Витюлю Самойченко, Вовку Журавлина или Юрия Изюмова, Юру Делябина, Галагу, Ёсипова, Бархомова, Домкратова, Липодецкого, того же Получкина – да можно назвать всё звено! А посмотреть на посадки курсантов в других звеньях!.. Кто у нас летает без ошибок и, притом довольно серьёзных?.. Да не хочу об этом! Я специально не писал о недочётах других в своём дневнике. А то получается, что веду его, чтобы фиксировать чужие огрехи, за которые курсантов пороли на разборах!.. Но если сейчас об этом не упомянуть, получится, что ошибки бывают лишь у меня! Конечно, проще всего в своём дневничке умолчать о своих проколах в полётах. Просто пропустить эти дни, как это делают другие авторы. Но ведь выйдет тогда, что учиться летать – это так просто! Непросто, ребята! Далеко непросто! И ошибки бывают, и натягивают за них туго и регулярно!
Однако самолёт никто не ломал! Никто! Ну, кроме Мамотова (тот, что Вячеслав), который ещё в Круче приземлился на колпаки ограничения ВПП и здорово погнул щитки колёс и стоек. Славку списали по нелётной, перевели в Багерово на штурманский факультет Качинского училища. Но списан он не за «погнутку» щитков, а потому как этому накаченному здоровяку с трудом давалась лётная подготовка. Вячеславу, с его бицепсами и трицепсами, штанги на соревнованиях поднимать, а он в полёте шурует ручкой управления, как грифом от штанги!
От моих невесёлых мыслей меня отрывает голос командира звена. Он мерно, со знанием дела, продолжал моё порево:
— Ну, почему ты не такой, как Передышко?.. Или хотя бы Журавлин?
«Чего?»
— Или как Гонтаренко? Или Слон?
Хотеев иногда применял в разговоре используемые нами между собой клички, искренне считая, что они (клички) нравятся и тем, кого так называют.
— Ну, сделал какую-нибудь каку. Думаешь про тебя: бывает со всяким. Прощаешь всё. А тут новая гадость! Сколько я давал тебе возможности реабилитироваться! А ты её не используешь!..
«А вы хотите этого?» — дерзко я спросил про себя, как маленький мальчишка, который только и пытается оправдаться перед собой или сдерзить старшему в ответ. На копейку, но что-то вякну в пику! Пусть даже мысленно!
— Характер у тебя плохой!
Я насторожился: та-ак, начинается самая неприятная часть разговора. И выслушивать всё это перед новым человеком (молодым лейтенантом), появившемся в звене, не очень-то хотелось. Ведь он приглядывается к людям. А тут…
— Ехидный ты очень!
Промолчать – значит, тем самым, подтвердить это. Я поднял бровь и посмотрел Хотееву в глаза:
— Что? — громко спрашиваю я.
Мой вопрос остался без ответа. Хотеев будто и не слышал его!
— Сказали тебе, что ты ехидный, раз, второй. Со стороны же виднее! Так оцени же себя! Надо же исправляться!.. — тут командир звена что-то вспомнил. — Я ведь вижу: ты стараешься! Стараешься, чтобы о тебе думали лучше, стараешься быть лучше… Я вижу! Это Самойченко – так ему всё до задницы! Ему всё равно, что о нём подумают!
— Мне тоже всё равно, что обо мне подумают, товарищ капитан! — проговорил я с вызовом, глядя на кэзэ прямо в глаза – это во мне заговорил Рак, мой знак Зодиака.
— Не наговаривай на себя! Ты не такой!
«Спасибо за комплимент! Вот только я в нём не нуждаюсь!»
— Были здесь лётчики-инструкторы из Купянска. Вот и они сказали, что наши курсанты – наглецы: арбуз им не отдали! Это, между прочим, о тебе! Купянчане говорят: кого вы здесь воспитываете! Наши ответили им, что все эти курсанты через пару лет попадут к ним, в Купянск. Попробуйте их перевоспитать. Правда, они не «наглецы» сказали, а как-то по-другому. Я уже забыл, как…
— Тот арбуз, товарищ капитан, был лейтенанта Трескова! Он приказал никому его не отдавать! Мы… вернее, я и не отдал! И, насколько мне известно, потом его с удовольствием съели все лётчики звена. Кажется, вы на поедании арбуза тоже там были!.. Или я ошибаюсь? Вам бы хотелось, чтобы тот «фрукт» съели инструкторы из Купянска?
Последняя фраза была из области предположения. Но, сдаётся мне, я здесь угадал!
Этот шар был мной отбит и Хотеев шмыгнул носом. Он в раздумье постучал корочками блокнота о стол. И возвращается к моему пореву:
— …Сколько можно тебя учить? И чему – как сажать самолёт! Это же не май месяц, когда вы все вылетали самостоятельно! Это уже октябрь! У тебя самостоятельный налёт – ого-го! А тебя приходится еб*ть, как желторотого птенца, что садиться не умеет!
Удача в предыдущем раунде меня окрылила, я почувствовал вдохновение. И потому решаюсь на дерзость.
— Товарищ капитан! За что еб*ть-то? Ну что, я хотел взмыть? Или что? Ну, получилось так! Ну так, расстреляйте меня за это!
— А что! В 1941 году в боях под Москвой, так и было! Когда самолётов не хватало, когда командование буквально поштучно их по фронту распределяло… Поломал лётчик самолёт при приземлении – и за капонир! Как врага народа, или как какого-нибудь там немецкого диверсанта!
— Молодцы! — проговорил я и посмотрел в окно. — Немцы за это, наверное, памятник таким нашим начальникам должны были поставить – своих уже худо-бедно подготовленных пилотов расстреливать ни за что!
— А ты как думал! Наш народ ночи не досыпает, впроголодь живёт, самолёты штампует, «всё для фронта, всё для победы!», а тут ястребок повредили! Не в бою, а на посадке!.. Лётчиков много, а самолётов не хватает! Расстреляли нескольких неумех – все сразу должны проникнуться!
— И это вместо того, чтобы учить! У них за плечами полугодичная лётная школа! Какой опыт? Ничего себе, расстреливать пилотов!..
— …А в сорок третьем, уже лётчиков не хватает, а самолётов полно!..
— Ещё бы! Тех лётчиков, «которых не хватает», ведь расстреляли! — возмущённо развёл я руками. — Мозгов-то подумать о перспективе нет… — довольно отчётливо комментирую я, глядя не на Хотеева, а в окно.
Честно говоря, я развивал эту тему, чтобы Равиль перестал прилюдно смаковать мои недостатки.
Кэзэ не слышит или делает вид, что не слышит, продолжает свою мысль:
— …Поломал самолёт – хрен с ним! Самолёт – в ТЭЧ полка или, как там оно называлось тогда? ПАРМ, или там ДАРМ². А лётчику дают другой самолёт, исправный. Садись и лети, бей фашистов!
— Но я-то самолёт не поломал! За что меня пороть-то? — я посмотрел на командира звена.
— Вот наглец! — отчётливо проговорил Галага, усиливая и без того напряжённую обстановку.
— Ты слышал, что о тебе сейчас твои товарищи говорят? Говорят, что ты – наглец! — с хитрецой лыбится Хотеев.
Я не выдерживаю:
— Никак нет, товарищ капитан! Я – не наглец!
— Алё! Молчи уже! — это Получкин.
Психологически его поведение было мне понятно. С одной стороны я должен был вести себя так, как вёл себя он, когда его пороли, т.е. молчал. С другой стороны, показать, что в тот раз он вёл себя «правильно», не так как я. Но есть ещё третья сторона: ему, по-видимому, уж больно хочется прогнуться перед кэзэ. Как же без этого! А тут такая возможность!
Зыркнул в его сторону:
— Молчать должны те, с кем не разговаривают! Командир звена говорит со мной! Это не митинг, образца 1918 года! Всё равно вам не удастся довести меня до… — и осёкся.
Хотеев склонил голову в сторону и внимательно посмотрел на меня:
— «До»..?
— До-о-о…
— Ну давай, договаривай! «До»..?
— …до неконтролируемого состояния!
И, не делая паузы (чтобы не было вставок со стороны), обращаюсь к Хотееву с нажимом:
— Я не наглец, товарищ капитан! Я хочу понять, за что меня дерут! Это же не пьянка! Там идёшь квасить – так, я считаю, это будет сознательным нарушением воинской дисциплины! И там нельзя сказать: «во-от, получилось», «так вы-ышло», «ничего не мог поде-елать»!.. Потому как знаешь, что нельзя, а собираешь вокруг себя желающих и «страждущих», взимаешь деньги вскладчину, посылаешь за водкой или самогоном подчинённых, потом со всеми идёшь в кусты, чтобы заложить за воротник! Хотя без этого вполне можно обойтись! А всё равно пьёшь, удаль самому себе показываешь, кураж, «смелость»!
Звено зашумело. «Удаль самому себе», «кураж» и «смелость» здесь показывали уже многие, в том числе и те, которые не попадались! Безусловно, своей репликой я противопоставлял себя многим в звене, и, прежде всего Галаге. И в его лице наживал себе ещё большего врага – он ведь намёк понял!
— Наглец! Скажи! — громко бросает Румын, будто не Хотееву, а Журавлю через стол.
О, как ему хотелось, чтобы кэзэ снова назвал меня наглецом! Вроде как прислушался к нему.
Но в этот раз Равиль на его реплику не обратил внимания. А Вовка Журавлин промолчал.
— Так! Тихо! — прикрикнул Хотеев на курсантов за столом и пристукнул костяшками пальцев левой руки по столу. — Галдёж! Прекратить радиообмен со стороны!
«Вот это грамотная команда!»
Равиль хотел ещё что-то сказать, но я его опередил:
— И над кем это я когда-нибудь ехидничал, товарищ капитан? Кто здесь может сказать, что я когда-либо кого-нибудь обидно подкалывал, глупо смеялся, или там радовался чужой ошибке? Ну, давайте!.. — я сделал паузу для вставки со стороны и посмотрел на своих товарищей. — Что я подходил к какому-либо инструктору не своему, или даже своему! Командиру звена, штурману аэ, комэске. И нашёптывал не только кто и что из курсантов говорил между собой, но и придумывал нечто, вкладывая эти самые слова, которые никем не произносились, в чужие уста? Просто так, чтобы кому-то подгадить. А себя показать в глазах начальства оч-чень дисциплинированным и «своим». Особенно после собственных пьяных загулов…
И быстро глянул на Румына, давая понять, что мне всё известно. Тот заметно потемнел лицом и пот обильно стал выступать над верхней губой. Заволновался он, конечно, не от моих слов, его тревожило, что я по этому поводу могу сказать дальше!
Хотеев перехватывает этот мой взгляд. А за столом стало тихо-тихо…
— Ну, не ехидный… Я не так выразился!
«Так надо выражаться точно, еб*на вошь!!» — чуть не закричал я.
Вместо этого говорю:
— Да. Кажется, ещё Рене Декарт сказал: «Верно определяйте слова, и вы освободите мир от половины недоразумений»! Поэтому я не понимаю, за что меня дерут! И сейчас силюсь это понять!
— А разве командир эскадрильи не убедительно говорил о том, что могло случиться у тебя, когда ты потерял скорость после взмывания? — поднял брови Равиль.
— Но ничего же этого не случилось, товарищ капитан! Нельзя же пороть подчинённого за то, чего не произошло! Я справился! Допустил ошибку и грамотно исправил её. И, насколько мне известно, вполне благополучно – мягко посадил самолёт, и сам, без подсказки РП.
— Не благополучно! Ты попал в журнал РП, в эскадрильский разбор [полётов]! И мне это было неприятно там выслушивать!
«Ах, вот оно в чём дело! Ну, это само собой! И мне было бы неприятно!»
— Кроме того, тебя натягивают за взмывание на посадке, а не за то, чего не случилось! Или взмывания не было? И затем… Когда что-то серьёзное произойдёт, потом уже поздно будет. И с тебя уже не спросишь! Спросят с инструктора, спросят с меня: почему выпустили в полёт неподготовленного курсанта? А ты что, неподготовленный? Налёт, в том числе самостоятельный у тебя большой, влётанность есть. А взмываешь! Как же тебя не драть?.. Драл, деру и буду впредь еб*ть, чтобы неповадно было! Понял?.. Погоди, погоди! Я сразу не сообразил! Ты что, себе, дорогому и любимому, здесь оговариваешь право на ошибку?
— Ничего я не оговариваю, товарищ капитан, а просто пытаюсь понять! Я – не лётчик первого класса! Я – курсант первого года лётного обучения. И ошибки курсантов вполне возможны по статистике. Об этом написано в главе «Психологические особенности обучаемости курсантов» Методического пособия по технике пилотирования самолёта Л-29.
— Та-ак! Какого чёрта ты тратишь время на чтение того, что тебе читать не положено? Это написано для инструкторов, а не для курсантов! Ёб твою, ты посмотри, что он читает!
Я пожал плечами:
— Интересно ведь! Да и потом, надо же знать свои особенности, чтобы попытаться спрогнозировать возможные ошибки.
— Тебе, щегол, это пока не удаётся!
— Не удаётся, — согласился я. — Пока… Или, может, наоборот, удаётся и ошибок было бы больше, если бы этого я не знал!
— Что? — Хотеев вопросительно уставился на меня. — Ишь, перевернул как! Лучше бы Инструкцию лётчика читал!
— А я и Инструкцию читаю! — и с вызовом посмотрел на командира звена.
Это было правдой. Я ведь действительно хорошо знаю и Инструкцию лётчикам самолёта Л-29, и действия экипажа в особых случаях полёта. Имею право так сказать! И Хотееву, и всем курсантам это было известно.
Инициатива переходила ко мне. И кэзэ откашлялся в кулак:
— Гм-гм… Сколько же тебе надо дать контрольных [полётов], чтобы восстановить твои [лётные] навыки, «нелётчик первого класса»?
Я снова пожал плечами:
— Не знаю. Одного, наверное, хватит.
— Не понял! Пять?
— Не надо контрольных! — уже громко говорю я.
— Восемь?
Это уже похоже на издевательство. Я молчу.
— Ты же не справишься!
Выдыхаю:
— Справлюсь…
— Не слышу, курсант! — повышает голос Хотеев и закусил свою нижнюю губу.
Принимаю строевую стойку и ору чуть ли не на всю казарму:
— Я справлюсь, товарищ капитан!!
— Вот теперь похоже на то! Даже Станиславский сказал бы: «Верю!» Сначала я хотел тебе дать штук десять контрольных полётов, — это он так шутит! Где ему взять столько самолёто-вылетов? — А потом подумал и плюнул: чёрт с тобой! Плохо посадишь – вообще не будешь летать в этом году, кто бы и что не требовал из Рогани! Так комэск и просил передать! Планировать тебя будут, и налёт писать в свою лётную книжку будешь – куда ты, на х*й, денешься с подводной лодки? А летать – нет! Понял механику? И потом… я уже набросал плановичку. — Равиль глянул в огрызок плановой таблицы. — В понедельник ты делаешь… Так, Кручинин… 18й… Делаешь… одну заправку…
— Только одну? — разочарованно слегка развожу руки и затем они безвольно опускаются к бёдрам.
Это не осталось без внимания кэзэ:
— И не надо делать удивлённых движений руками!
И в ответ на мой немой вопрос, добавляет:
— Я говорю: не маши крыльями – не с дерева падаешь!.. Ничего перепланировать, чтобы давать тебе контрольные полёты, я не собираюсь!
«Да, как же! Если бы ты не был уверен во мне, запланировал бы меня самостоятельно без провозки!»
А Равиль вздохнул:
— Лети сам, чёрт с тобой! Садись!
Я продолжаю стоять.
— Что ещё? — удивлённо поднимает на меня свои жидкие брови командир звена.
— Товарищ капитан, у меня есть последнее желание…
— Какое? Расстрелять тебя? — хихикнул кэзэ. И наши тоже засмеялись.
— Я хотел сказать: крайнее желание…
— Вот теперь правильно! «Последняя» бывает только у попа жена!
— Нельзя ли там ещё что-нибудь мне запланировать? Ну… ещё одну самостоятельную заправку по кругам или в зону там. Чтобы посадку отработать?
— Нельзя! Где я тебе самолёт возьму?..
— Вы же хотели дать мне десять контрольных полётов! — делано вскидываю я брови.
— Я тебе дам, «десять»! — прикрикнул Равиль, будто у него отнимали последнюю горбушку хлеба.
И зыркнул на меня так, что мне сразу расхотелось просить не только десять, но даже ещё один полёт.
Потом взглянул в черновик плановички за звено. И уже спокойно:
— Ладно, я посмотрю… — И, вздохнув, добавил: — Когда ты уже станешь лётчиком первого класса? Но гляди: будешь так садиться, как сел на прошлых полётах, вообще им никогда не будешь!
«Вот таким вы мне нравитесь, дядя Равиль!»
Я плюхаюсь на место и принимаюсь заполнять документацию за прошлый лётный день, расписывать подготовку к полётам. Когда сидишь и чем-то занимаешься, хоть не видишь направленных на тебя взглядов товарищей.
Впрочем, как оказалось, они на меня и не смотрели…
••>> Святой отец учит:
— Ну всё, дети мои! Кто теперь будет материться, того буду еб*шить кадилом!
— Но, отец наш! Вы же сами сейчас сказали «еб*шить»!..
— П*здец тебе, сын мой!..
Анекдот 90х гг. ХХ века
••>> — Если кратко, я виноват! Со мной за последнее время столько чего случилось!
Из америк. худ. сериала «Доктор Хаус»
Аdversa fortuna³
<<•>> Способность к негодованию составляет важнейшую часть вооружения всякого честного человека.
Джеймс Расселл ЛОУЭЛЛ
<<•><•><•>>
<<•>> У меня такое мироощущение, что лучше бы его вовсе не было.
Авессалом ПОДВОДНЫЙ
<<•><•><•>>
<<•>> Моралисты походят на химиков, которые приготовляют лекарства для других, а сами редко ими пользуются.
Из курсантских записных книжек
<<•><•><•>>
<<•>> Большая разница – не хотеть и не уметь согрешить.
СЕНЕКА-младший
<<•><•><•>>
<<•>> — Плохие волосы стрижкой не исправишь!
Из америк. худ. сериала «Доктор Хаус»
<<•><•><•>>
<<•>> — Зачем?
— Думаешь, я понимаю? Я тогда не понимал, и сейчас не понимаю! Но когда я это вспоминаю, от этих воспоминаний мне так тошно, так стыдно и так больно!..
— Думаешь, я понимаю? Я тогда не понимал, и сейчас не понимаю! Но когда я это вспоминаю, от этих воспоминаний мне так тошно, так стыдно и так больно!..
Из худ. к/ф-ма «Сатисфакция»
<<•><•><•>>
<<•>> — Прости меня! Я хотел доказать свою правоту! Хотел быть прав! А в итоге вовлёк тебя в опасную ситуацию, с которой не мог справиться! И ты пострадал! И это я виноват! И я сожалею!
Из америк. худ. сериала «Доктор Хаус»
<<•><•><•>>
<<•>> — Неужели ты не видишь, что это всё плохо? Я – самый обыкновенный неудачник!
— Ты меня извини, но ты сам знаешь, я в этом слабо разбираюсь! Но, на мой взгляд, это всё не так безнадёжно!
— Ты меня извини, но ты сам знаешь, я в этом слабо разбираюсь! Но, на мой взгляд, это всё не так безнадёжно!
Из худ. к/ф-ма «Дети Дон-Кихота»
<<•><•><•>>
<<•>> — Хаус, я знаю, в сложных ситуациях ты всё только усугубляешь и свою вину тоже!
Из америк. худ. сериала «Доктор Хаус»
<<•><•><•>>
<<•>> — Я кровью смою!
— Да не нужна нам твоя кровь!
— Да не нужна нам твоя кровь!
Из худ. сериала «Дело гастронома № 1»
<<•><><><><•>>
Torum revolutum4
ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ
•• >> Равиль << ••
(продолжение)
— Хочешь доказать, что ты лучше других?
— Плевать на других! Дело во мне!Из америк. худ. сериала «Доктор Хаус»
— Про ж*пу говорить не могу, потому что потянуло сейчас!Из худ. к/ф-ма «Двенадцать»
«Интересно, каким был в свои курсантские годы Хотеев? Ведь он, чувствую, точно не без ехидцы был! Стоп-стоп-стоп! А, может, фраза: “Ты ехидный!” – из того, что ему самому говорилось кем-то из инструкторов, может быть, даже его командиром звена? Похоже на то! Как там говорят психологи? “Других подозревают в том, что тщательно скрывается в самом себе…” М-да! И снова: понятно стало, а легче – нет!»
И тут как бы в подтверждение моих мыслей, Равиль рассказывает случай из своей курсантской жизни.
Был у них на первом курсе командиром взвода капитан Попов. (Тоже нам знакомый.) Идёт строевая подготовка. Час отзанимались – перерыв. Ну, сидят курсанты в курилке, и командир взвода здесь. Один курсант говорит: «У вас, товарищ капитан, известная фамилия. Вот, был изобретатель радио – Попов». Другой курсант: «Был такой генерал армии Попов, Герой Советского Союза, во время войны командовал дивизиями, армиями и фронтами».
— А я, — рассказывает Хотеев, — сижу и думаю: «Что же мне такого умного сказать? Кто ещё был знаменитый по фамилии “Попов”?» И говорю: «А! Клоун есть такой – Олег Попов!» Все засмеялись, а командир взвода на меня обиделся! Перекур закончился, он меня выводит перед строем и давай муштровать: «Курсант Хотеев! Напра-во!», «Нале-во!», «Начальник справа – отдание чести!», «Выше ногу, товарищ курсант!», «Кругом марш!», «Начальник слева – отдание чести!..», «Носочек тянуть!» И так далее, и в том же духе.
— Так что, клоуна Попова я запомнил хорошо! — под общий смех закончил командир звена.
Я не отвлекаюсь от самого важного для меня дела – подкрашивания своего графика личной лётной подготовки, который вклеен в лётную книжку у каждого курсанта.
— Что, 18й, сидишь, насупился? — интересуется Хотеев, видя, что не реагирую, как все, на его байку.
Поднимаю голову:
— Да я, товарищ капитан, готовлюсь к полётам. Вот, заполняю отчётную документацию…
— Ну-ну!
— А у нас на первом курсе командиром взвода был капитан Кошевой, — вступает в разговор молодой лейтенант. Капитан Кошевой – тоже знакомый нам персонаж. — Как-то курс завтракал в столовой. А Кошевой был ответственным офицером. Внезапно-негадано в столовую заходит начальник училища, тогда ещё полковник Машкей. От неожиданности всё смешалось в голове у Кошевого. Забыв, что по уставу во время приёма пищи в столовой команда «Смирно!» не подаётся, комвзвода гаркнул нам, курсантам: «Встать! Смирно!» и подкатывает к начальству на полусогнутых с докладом (тому невольно пришлось взять под козырёк): «Товарищ полковник! Первый курс находится на завтраке! На завтрак – каша и чай!» Он уже начал представляться, но тут вспомнил, что это не просто каша, а с мясом! Поэтому заключительная часть доклада вышла так: «Докладывал командир взвода капитан Кошевой… с мясом!» Весь обеденный зал охнул от хохота. А начальник училища наклонился к командиру взвода и что-то ему на ухо сказал. Кошевой даже побледнел.
В это время в помещение заходит Саня Котиевский.
— Товарищ капитан, разрешите? Мне надо книжку у Передышко забрать…
Хотеев кивает. Кот подходит к Шурко и тот из сумки достаёт книгу, отдаёт её. Котиевский выходит.
Наш кэзэ, глядя ему в спину, говорит:
— Этот будет замполитом!
Я оценивающе задумался: чёрт его знает, есть у Кота и такая жилка. Но мне почему-то казалось, что Сашке ближе командирская линия. Возможно даже, по инструкторской части. Есть у него склонность что-то рассказать, чем-то поделиться. Кстати, именно таким он мне нравится, ну, когда просто общается, не подкалывает, не насмехается! [С Котиевским мы с Хотеевым угадаем: после выпуска Саню оставят в училище лётчиком-инструктором и впоследствии он, так выйдет, станет замкомандира аэ по политчасти.]
Равиль обвёл взглядом всех нас. И затем с улыбкой продолжил:
— Самойченко выше звена не прыгнет! Передышко дослужит до комэски… [В жизни получится всё наоборот.] Липодецкий будет командовать полком. [Демобилизуется командиром звена.]
— А я? — закричал Слон, зная, что он числится у Равиля на хорошем счету и надеясь на неплохое психологическое поглаживание. (Мамонов Хотеева возненавидит как раз в эти дни чуть позже, после того, как кэзэ укажет ему на откровенную показуху, которую тот демонстрирует перед ним…)
— Ты? Ты станешь замкомдива! [Виктор Мамонов завершит службу командиром аэ.] Гонтаренко дослужится до командира эскадрильи или замкомандира полка… [Кем стал за службу Юрий, у меня данных нет. Есть информация, что первоначально он был лётчиком-инструктором в Великой Круче, а затем перевёлся в палубную авиацию.] Кручинин… — командирский взгляд останавливается на мне и Равиль с улыбкой заключает: — Этот так и останется старшим лейтенантом…
Здесь Хотеев сделал паузу, очевидно, рассчитывая на бурный хохот. Но никто даже просто не засмеялся. Все знали: зачастую мне достаётся ни за что из-за Галаги. Я продолжал оформлять свою лётную книжку, не реагируя на эту колкость. Хотя, конечно, было обидно. И тогда кэзэ, поняв, что получилось бестактно, чтобы смягчить, добавляет:
— Если не поменяет своего отношения к действительности…
Кем, по мнению Хотеева, станет Юран, нам узнать не довелось, так как в спальное помещение шумной ватагой ввалились курсанты второго и третьего звена:
— Разрешите, товарищ капитан?
— Товарищ капитан, разрешите?
— Разрешите?..
— Так! Всё! Свободны! — проговорил командир звена.
И тут как бы в подтверждение моих мыслей, Равиль рассказывает случай из своей курсантской жизни.
Был у них на первом курсе командиром взвода капитан Попов. (Тоже нам знакомый.) Идёт строевая подготовка. Час отзанимались – перерыв. Ну, сидят курсанты в курилке, и командир взвода здесь. Один курсант говорит: «У вас, товарищ капитан, известная фамилия. Вот, был изобретатель радио – Попов». Другой курсант: «Был такой генерал армии Попов, Герой Советского Союза, во время войны командовал дивизиями, армиями и фронтами».
— А я, — рассказывает Хотеев, — сижу и думаю: «Что же мне такого умного сказать? Кто ещё был знаменитый по фамилии “Попов”?» И говорю: «А! Клоун есть такой – Олег Попов!» Все засмеялись, а командир взвода на меня обиделся! Перекур закончился, он меня выводит перед строем и давай муштровать: «Курсант Хотеев! Напра-во!», «Нале-во!», «Начальник справа – отдание чести!», «Выше ногу, товарищ курсант!», «Кругом марш!», «Начальник слева – отдание чести!..», «Носочек тянуть!» И так далее, и в том же духе.
— Так что, клоуна Попова я запомнил хорошо! — под общий смех закончил командир звена.
Я не отвлекаюсь от самого важного для меня дела – подкрашивания своего графика личной лётной подготовки, который вклеен в лётную книжку у каждого курсанта.
— Что, 18й, сидишь, насупился? — интересуется Хотеев, видя, что не реагирую, как все, на его байку.
Поднимаю голову:
— Да я, товарищ капитан, готовлюсь к полётам. Вот, заполняю отчётную документацию…
— Ну-ну!
— А у нас на первом курсе командиром взвода был капитан Кошевой, — вступает в разговор молодой лейтенант. Капитан Кошевой – тоже знакомый нам персонаж. — Как-то курс завтракал в столовой. А Кошевой был ответственным офицером. Внезапно-негадано в столовую заходит начальник училища, тогда ещё полковник Машкей. От неожиданности всё смешалось в голове у Кошевого. Забыв, что по уставу во время приёма пищи в столовой команда «Смирно!» не подаётся, комвзвода гаркнул нам, курсантам: «Встать! Смирно!» и подкатывает к начальству на полусогнутых с докладом (тому невольно пришлось взять под козырёк): «Товарищ полковник! Первый курс находится на завтраке! На завтрак – каша и чай!» Он уже начал представляться, но тут вспомнил, что это не просто каша, а с мясом! Поэтому заключительная часть доклада вышла так: «Докладывал командир взвода капитан Кошевой… с мясом!» Весь обеденный зал охнул от хохота. А начальник училища наклонился к командиру взвода и что-то ему на ухо сказал. Кошевой даже побледнел.
В это время в помещение заходит Саня Котиевский.
— Товарищ капитан, разрешите? Мне надо книжку у Передышко забрать…
Хотеев кивает. Кот подходит к Шурко и тот из сумки достаёт книгу, отдаёт её. Котиевский выходит.
Наш кэзэ, глядя ему в спину, говорит:
— Этот будет замполитом!
Я оценивающе задумался: чёрт его знает, есть у Кота и такая жилка. Но мне почему-то казалось, что Сашке ближе командирская линия. Возможно даже, по инструкторской части. Есть у него склонность что-то рассказать, чем-то поделиться. Кстати, именно таким он мне нравится, ну, когда просто общается, не подкалывает, не насмехается! [С Котиевским мы с Хотеевым угадаем: после выпуска Саню оставят в училище лётчиком-инструктором и впоследствии он, так выйдет, станет замкомандира аэ по политчасти.]
Равиль обвёл взглядом всех нас. И затем с улыбкой продолжил:
— Самойченко выше звена не прыгнет! Передышко дослужит до комэски… [В жизни получится всё наоборот.] Липодецкий будет командовать полком. [Демобилизуется командиром звена.]
— А я? — закричал Слон, зная, что он числится у Равиля на хорошем счету и надеясь на неплохое психологическое поглаживание. (Мамонов Хотеева возненавидит как раз в эти дни чуть позже, после того, как кэзэ укажет ему на откровенную показуху, которую тот демонстрирует перед ним…)
— Ты? Ты станешь замкомдива! [Виктор Мамонов завершит службу командиром аэ.] Гонтаренко дослужится до командира эскадрильи или замкомандира полка… [Кем стал за службу Юрий, у меня данных нет. Есть информация, что первоначально он был лётчиком-инструктором в Великой Круче, а затем перевёлся в палубную авиацию.] Кручинин… — командирский взгляд останавливается на мне и Равиль с улыбкой заключает: — Этот так и останется старшим лейтенантом…
Здесь Хотеев сделал паузу, очевидно, рассчитывая на бурный хохот. Но никто даже просто не засмеялся. Все знали: зачастую мне достаётся ни за что из-за Галаги. Я продолжал оформлять свою лётную книжку, не реагируя на эту колкость. Хотя, конечно, было обидно. И тогда кэзэ, поняв, что получилось бестактно, чтобы смягчить, добавляет:
— Если не поменяет своего отношения к действительности…
•• •>> [Я, наверное, всё-таки это самое отношение поменял… Командиром звена (т.е. достигну уровня Хотеева) я стану через семь месяцев после выпуска, самым первым из всего нашего курса. Мне помогут отличное знание авиатехники, которое почерпнул в ХВВАУЛ (завоёвывал все первые места на всех конкурсах среди лётчиков), отменная техника пилотирования и, наверное, умение разбираться в людях… Но, прав был и Равиль: все воинские звания я получал со скрипом и с опозданием по срокам… Однако ответственные задания на учениях поручались именно моему звену. Так, на полк дали восемь крупных штурмовых бомб ФАБ-500ш. (23ВА их дали всего 16!) На учениях отработать методику их бомбометания в составе сомкнутых боевых порядков звена с предельно-малых высот поручили не опытным пилотягам из других звеньев, а звену лейтенанта Кручинина. Отбомбились по «Першинг-1А» с высоты 150 м на «отлично»: от цели не осталось ничего!.. Подошли неперехваченные к цели и ушли из района, где господствовали истребители «противника», и ЗУРСы по звену не сделали ни одного условного пуска! Вот такая высокая была тактическая подготовка у выпускников Харьковского ВВАУЛ!..] <<• ••— Делябин…
Кем, по мнению Хотеева, станет Юран, нам узнать не довелось, так как в спальное помещение шумной ватагой ввалились курсанты второго и третьего звена:
— Разрешите, товарищ капитан?
— Товарищ капитан, разрешите?
— Разрешите?..
— Так! Всё! Свободны! — проговорил командир звена.
Вдогонку:
••>> Спокойно, товарищ, спокойно!
У нас ещё всё впереди.
Пусть шпилем ночной колокольни
Беда ковыряет в груди.
Не путай конец и кончину –
Рассветы, как прежде, трубят.
Кручина твоя – не причина,
А только ступень для тебя.
<…>
Уже и рассветы проснулись,
Что к жизни тебя возвратят.
Уже изготовлены пули,
Что мимо тебя просвистят.
Юрий ВИЗБОР
Неудача – не преступление; преступно ставить перед собой цели ниже своих возможностей.Джеймс Расселл ЛОУЭЛЛ
— Я это чувствую профессиональным нюхом!Из худ. к/ф-ма «Двенадцать»
…После предварительной мы стали растекаться от общего стола. Настроение у меня было не ахти. Хотеев не отходит, наблюдает за мной. Этот взгляд ловит Галага. Поэтому он тоже не спешит отвалить к своей тумбочке. И эта его медлительность явно раздражает командира звена.
— Кручинин, за мной! — скомандовал Равиль и идёт к двери.
Я удивлённо посмотрел на кэзэ, затем на Галагу. И, взяв свои тетрадь подготовки к полётам и лётную книжку, иду за капитаном.
Но, по-видимому, то, что собирается мне говорить Хотеев, интересует не только меня. Тут же неподалёку всплывает и Румын. Он становится поодаль, но так, чтобы всё слышать.
— Вот что!.. — тут Хотеев повернулся и удивлённо посмотрел на Галагу: — Чего тебе?
— Товарищ капитан, — пришлось говорить тому, и он делает шаг к нам. — Я хотел… Это… Ну, ладно, потом!
— Да, потом! Дай я поговорю с Кручининым!.. — Галага делает шаг назад, но не отходит. Равиль нервно зыркнул в его сторону: — Я сказал: потом! Иди, занимайся отделением!
— Есть! — и Петро недовольно отруливает. — Делябин! — кричит издалека. — Ну-ка, поправил свою коечку!
Как же, хотел кэзэ он что-то сказать! Не сказать хотел, а послушать! Чтобы сориентироваться в поведении со мной. А заодно понять, что говорить обо мне начальству в следующий раз, чтобы мнение об этом курсанте его (начальства) совпало с поданной им информацией.
— Вот что! Я давно хотел тебе сказать! Будь проще!
— Товарищ капитан, это можно любому порекомендовать, не ошибётесь! — Я прищурился. — Ведь людей с простым внутренним миром не бывает.
— Ты не смотри на меня, как мышь на крупу!.. Зачем ты сейчас, отвечая мне, намекнул на пьянку Галаги? Не выдержал или что?
— Нечего вякать со стороны, что я наглец! Я что, в самом деле, наглец? Перед вами прогибается. Ну и чтобы мне больнее стало!.. Сволочь!
— Он же тебе этого теперь не простит!
— Ну и что? Мне с ним детей не крестить!
— М-да! Плохой у тебя, Кручинин, характер, плохой! Короче! Если после выпуска из училища по службе хочешь чего-то значительного добиться, измени свой характер! Это трудно, но менять надо! Ни один командир не любит, когда ему подчинённый что-то там вставляет в ответ на то, за что его распекают! А тем более, намекают на его собственные огрехи. Ты тоже это не будешь любить! Я знаю! Сожми свои нервы в кулак и слушай, что тебе говорят! И если рука в кармане, сверни из неё дулю начальнику. Но в кармане. Понял? Только не забудь разжать пальцы, когда руку из брюк будешь вытаскивать!
— И на выкрики: «Ты, Галага, пьяная срань!» подтверждать это своим: «Так точно, товарищ лейтенант, срань!»?
Хотеев усмехнулся:
— А что? Несправедливо? Ты ведь сам говорил, что пьянка – преднамеренное нарушение воинской дисциплины…
— Преднамеренное! Но когда тебя лично, в присутствии других оскорбляют, отвечать кротко, заискивающе и подобострастно? Может, лучше промолчать? Вам лично, товарищ капитан, нравятся подобные подчинённые? — я поднимаю бровь. — Вы считаете, что такие добьются по службе большего?
— Может быть, и так! — задумчиво проговорил Равиль. — В том смысле, что добьются большего, а не нравятся… И, бывает, добиваются! Во всяком случае, по опыту моей службы, могу сказать, что такие ответы проштрафившихся подчинённых начальникам предпочтительнее…
— Тогда мне такие вооружённые силы жаль! Ибо, как мне кажется, командиры, выдвинувшиеся таким образом, будут плодить вокруг себя себе подобных! Они обязательно захотят, чтобы перед ними пресмыкались так же! Во всяком случае, так говорится в Общей психологии.
— Опять до тебя не дошло! Запомни: начальство не любит, когда подчинённый умнее его! Понял?
— Понять-то понял, но… Как говорил Пушкин, «но быть дураком и у господа бога не желаю»… Но я вас понял, товарищ капитан!
Хотеев всматривается мне в самые зрачки: не смеюсь ли я над ним?
— Я вас действительно хорошо понял! — отвечаю на полном серьёзе. — А по службе… — и, взглянув в окно, тихо добавил: — По службе – уж как выйдет… Что ж тут сделаешь?..
— Тогда у меня всё! Давай!.. — Равиль коснулся моего плеча. — И послезавтра покажи качество на посадке! Пусть страсти по Кручинину успокоятся! Да не перестарайся, чёрт побери!..
— Кручинин, за мной! — скомандовал Равиль и идёт к двери.
Я удивлённо посмотрел на кэзэ, затем на Галагу. И, взяв свои тетрадь подготовки к полётам и лётную книжку, иду за капитаном.
Но, по-видимому, то, что собирается мне говорить Хотеев, интересует не только меня. Тут же неподалёку всплывает и Румын. Он становится поодаль, но так, чтобы всё слышать.
— Вот что!.. — тут Хотеев повернулся и удивлённо посмотрел на Галагу: — Чего тебе?
— Товарищ капитан, — пришлось говорить тому, и он делает шаг к нам. — Я хотел… Это… Ну, ладно, потом!
— Да, потом! Дай я поговорю с Кручининым!.. — Галага делает шаг назад, но не отходит. Равиль нервно зыркнул в его сторону: — Я сказал: потом! Иди, занимайся отделением!
— Есть! — и Петро недовольно отруливает. — Делябин! — кричит издалека. — Ну-ка, поправил свою коечку!
Как же, хотел кэзэ он что-то сказать! Не сказать хотел, а послушать! Чтобы сориентироваться в поведении со мной. А заодно понять, что говорить обо мне начальству в следующий раз, чтобы мнение об этом курсанте его (начальства) совпало с поданной им информацией.
— Вот что! Я давно хотел тебе сказать! Будь проще!
— Товарищ капитан, это можно любому порекомендовать, не ошибётесь! — Я прищурился. — Ведь людей с простым внутренним миром не бывает.
— Ты не смотри на меня, как мышь на крупу!.. Зачем ты сейчас, отвечая мне, намекнул на пьянку Галаги? Не выдержал или что?
— Нечего вякать со стороны, что я наглец! Я что, в самом деле, наглец? Перед вами прогибается. Ну и чтобы мне больнее стало!.. Сволочь!
— Он же тебе этого теперь не простит!
— Ну и что? Мне с ним детей не крестить!
— М-да! Плохой у тебя, Кручинин, характер, плохой! Короче! Если после выпуска из училища по службе хочешь чего-то значительного добиться, измени свой характер! Это трудно, но менять надо! Ни один командир не любит, когда ему подчинённый что-то там вставляет в ответ на то, за что его распекают! А тем более, намекают на его собственные огрехи. Ты тоже это не будешь любить! Я знаю! Сожми свои нервы в кулак и слушай, что тебе говорят! И если рука в кармане, сверни из неё дулю начальнику. Но в кармане. Понял? Только не забудь разжать пальцы, когда руку из брюк будешь вытаскивать!
— И на выкрики: «Ты, Галага, пьяная срань!» подтверждать это своим: «Так точно, товарищ лейтенант, срань!»?
Хотеев усмехнулся:
— А что? Несправедливо? Ты ведь сам говорил, что пьянка – преднамеренное нарушение воинской дисциплины…
— Преднамеренное! Но когда тебя лично, в присутствии других оскорбляют, отвечать кротко, заискивающе и подобострастно? Может, лучше промолчать? Вам лично, товарищ капитан, нравятся подобные подчинённые? — я поднимаю бровь. — Вы считаете, что такие добьются по службе большего?
— Может быть, и так! — задумчиво проговорил Равиль. — В том смысле, что добьются большего, а не нравятся… И, бывает, добиваются! Во всяком случае, по опыту моей службы, могу сказать, что такие ответы проштрафившихся подчинённых начальникам предпочтительнее…
— Тогда мне такие вооружённые силы жаль! Ибо, как мне кажется, командиры, выдвинувшиеся таким образом, будут плодить вокруг себя себе подобных! Они обязательно захотят, чтобы перед ними пресмыкались так же! Во всяком случае, так говорится в Общей психологии.
— Опять до тебя не дошло! Запомни: начальство не любит, когда подчинённый умнее его! Понял?
— Понять-то понял, но… Как говорил Пушкин, «но быть дураком и у господа бога не желаю»… Но я вас понял, товарищ капитан!
Хотеев всматривается мне в самые зрачки: не смеюсь ли я над ним?
— Я вас действительно хорошо понял! — отвечаю на полном серьёзе. — А по службе… — и, взглянув в окно, тихо добавил: — По службе – уж как выйдет… Что ж тут сделаешь?..
— Тогда у меня всё! Давай!.. — Равиль коснулся моего плеча. — И послезавтра покажи качество на посадке! Пусть страсти по Кручинину успокоятся! Да не перестарайся, чёрт побери!..
Вдогонку:
••>> — Я – врач, а не пёсик для федералов! Я не приношу мячик!
— Никто не указывает вам, что делать, правда, доктор Канди?
••>> — Я – врач, а не пёсик для федералов! Я не приношу мячик!
— Никто не указывает вам, что делать, правда, доктор Канди?
Из америк. худ. сериала «Доктор Хаус»
••>> — Виноват, товарищ генерал!
— Что мне делать с твоей виной? Куда мне её засунуть?
— Что мне делать с твоей виной? Куда мне её засунуть?
Из худ. сериала «Дело гастронома № 1»
••>> — Некоторым надо сказать, где я облажался, что я упускаю в жизни. Зачем вам это?
Из америк. худ. сериала «Доктор Хаус»
De te fabula narratur5
<<•>> Всё, что со мной произошло в детстве, было непреднамеренным. Меня не баловали, мне не помогали. Но никто не мешал мне по мере моих сил открывать чудеса мироздания. Меня считали тем, кем я был на самом деле – противным гадёнышем. Я не понимал, что я не похож на других людей и что я их хуже. Жизнь показала, на что я способен. Или, вернее, на что не способны другие. Я был страшно поражён…
Анатолий КТОРОВ, Народный артист Сов. Союза
<<•><•><•>>
<<•>> Давайте сохранять бодрость, помня о том, что несчастья, которые мы не в силах перенести, никогда нас не постигнут.
Джеймс Расселл ЛОУЭЛЛ
<<•><•><•>>
<<•>> Лучше потерпеть неудачу как сильное существо, чем всю жизнь прятаться, как мышь.
Стив ПАВЛИНА
<<•><•><•>>
<<•>> Возможно, молодость – порок, но только чересчур быстро излечиваемый возрастом.
Джеймс Расселл ЛОУЭЛЛ
<<•><•><•>>
<<•>> Лучшее средство от неприятностей – неудачи.
Жорж ЭЛГОЗИ
<<•><•><•>>
<<•>> Интрига составляет силу слабых. Даже у дурака хватает всегда ума, чтобы вредить.
Вильям ШЕКСПИР
<<•><•><•>>
<<•>> Людские ссоры не длились бы так долго, если бы вся вина была на одной стороне.
Франсуа де ЛАРОШФУКО
<<•><•><•>>
<<•>> Легче переносить терпеливо то, что нам не дано исправить.
ГОРАЦИЙ
<<•><•><•>>
<<•>> В чём мы можем быть совершенно уверены, так это в том, что мы чудовищно похожи на других людей.
Джеймс Расселл ЛОУЭЛЛ
<<•><•><•>>
<<•>> Потерпев крах, вы стали умнее.
Стив ПАВЛИНА
<<•><•><•>>
<<•>> Много знаний нужных и важных. Но самое главное из них – как жить.
Лев ТОЛСТОЙ
<<•><•><•>>
<<•>> Не следует искать здесь правду быта, попытайтесь ощутить истину бытия.
Б. ТОСЬЯ6
<<•><•><•>>
<<•>> Избегая неудач, вы лишь ослабляете себя.
Стив ПАВЛИНА
<<•><•><•>>
<<•>> — Личность, милостивый государь, – вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится.
Иван Сергеевич ТУРГЕНЕВ, «Отцы и дети»
<<•><•><•>>
<<•>> — Единичное добро останется всегда, потому что оно есть потребность личности, живая потребность прямого влияния одной личности на другую.
Фёдор Михайлович ДОСТОЕВСКИЙ, «Идиот»
<<•><•><•>>
<<•>> И для льва выдаются несчастливые дни, когда все идёт шиворот навыворот и на каждом шагу подстерегают злоключения.
Леонардо да ВИНЧИ
<<•><•><•>>
<<•>> Коллектив помогает выпрямлению личности.
Юрий РОГОЗИН, «Фехтование на нервах»
<<•><•><•>>
<<•>> — Толкуют – просвещенье, просвещенье, а это просвещенье – фук! Сказал бы и другое слово, да вот только что за столом неприлично.
Николай Васильевич ГОГОЛЬ, «Мёртвые души»
<<•><•><•>>
<<•>> — Дело не в том, что вы страдали, а я нет. Страдания и радости преходящи; оставим их, бог с ними. А дело в том, что мы с вами мыслим; мы видим друг в друге людей, которые способны мыслить и рассуждать, и это делает нас солидарными, как бы различны ни были наши взгляды.
Антон Павлович ЧЕХОВ, «Палата № 6»
<<•><•><•>>
<<•>> — Нельзя о себе мнить, чего нет, если на самом деле есть!
Из америк. худ. сериала «Доктор Хаус»
<<•><•><•>>
<<•>> — У человека должно быть личное пространство!
Из америк. худ. сериала «Доктор Хаус»
<<•><•><•>>
<<•>> — Арсенин интересный персонаж, интересный!
Из худ. сериала «Ликвидация»
_____________________
1 ПАРМ – полковые авиаремонтные мастерские. ДАРМ – дивизионные авиаремонтные мастерские.
2 Rara temporum felicitas, ubi quae velis sentire et quae sentias dicere licet (лат.) – Редкостны счастливые времена, когда можно думать, что хочешь, и говорить, что думаешь.
3 Аdversa Fortuna (лат.) – Злой рок.
4 Torum revolutum (лат.) – Полный сумбур.
5 De te fabula narratur (лат.) – О тебе сказка сказывается; о тебе речь идёт.
6 Фраза, которой заканчивается худ. фильм Никиты Михалкова «12». Судя по всему, Б. Тосья вымышленное имя. Некоторые критики предполагают, что это – «Бабка Тосья».
Автор: Юрий Фёдоров
Просмотров: 57
Опубликовано 12 лет назад.
Категория:
Зарницы памяти