Взлёт

      Нет! Всё же! Остаётся что-то недосказанное! Надо признать: не ладится у меня кое с кем в коллективе. Ситуация, можно сказать, «дохлый Бобик»! Что-то не то, что-то не так.
      Возможно, всё из-за моей принципиальности? А в чём она проявляется? Что не пью, когда предлагают, со всеми, кто не предложит? Может, действительно дурной характер? Который требуется исправлять. А что исправлять? На удар по щеке подставлять другую щёку? Не иметь своего мнения и всегда поддакивать большинству? Неужели такие всем нравятся? Но ведь везде на комсомольских и открытых партийных собраниях кричат: «Принципиальность!», «Принципиальность!», «Будьте принципиальными!..» Но почему я не могу открыто высказать своё мнение, пусть даже отличное от мнения коллектива? Ведь в споре рождается истина!
      ••>> >> [Чуть позже я пойму, что на практике, в жизни в споре рождается не истина, а ненависть. Но это придёт с опытом.] << <<••
      Вот и сегодня. После косметического ремонта маленькой комнаты, назначенной быть Ленкомнатой эскадрильи, капитан Капланов после возвращения эскадрильи из «аэропорта» подозвал меня к себе и дал задание: вымыть полы, убрать по углам паутину, расставить столы, стулья.
      — Товарищ капитан! — скорчил я недовольную рожу. — Только приехали с аэродрома! Ну что, мне отдохнуть со всеми не хочется? Чуть что – сразу Кручинин! Другие есть курсанты в эскадрилье или нет?
      Этим грязным делом заниматься откровенно не хотелось. Было желание со всеми просто посидеть в курилке, потравить анекдоты, послушать других, до ужина постучать костяшками домино или сразиться в партию шахмат (и выиграть!). А вместо этого…
      — Ничего! После ужина отдохнёшь! Надо, Кручинин! Понимаешь? Надо! Ты ведь будущий коммунист!
      Будущий коммунист тяжело вздыхает и принимается за дело, всё же пробурчав:
      — Узнать бы, кто придумал это слово «надо», да руки-ноги обломать!
      «Мгм! А о моём заявлении в партию уже ни слуху, ни духу! Как будто и не писал я этого заявления!»
      Я решил управиться со всем до ужина (чтобы потом отдохнуть за книгой). Как это всё надоело, а приходится! Да и Капланов находился рядом, и надо было показать, что его приказ понят мною верно.
      Наматываю тряпку на швабру и начинаю убирать паутину.
      Вроде всё. Так нет! Получил задание побелить гипсовую статуэтку Ленина. Курсанты-штурмана, прибывшие на стажировку в полк из Багерово (не наши бывшие товарищи, другие) и получившие задание здесь же оформлять стенды, помогли установить метровую статуэтку на газеты, и я приступил к покраске. Замполит сказал, что при этом надо запирать двери, т.к. «побелка статуи вождя мирового пролетариата – политическое мероприятие».
      — Ведь тебе придётся белить и его интимные места! — пояснил Капланов.
      Затем подмёл, вымыл полы. Капланов, довольный проделанной мной работой, ушёл.
      Однако после ужина отдохнуть так и не пришлось. Начали распределять работу по звеньям. У меня мелькнула мысль: пойду-ка я в Ленкомнату, там у меня есть работа. Во всяком случае, найду себе её. Говоря по правде, просто не хотелось махать веником на территории или мыть полы в казарме после того, как отпахал в то время, когда другие отдыхали! Я посчитал, что сачкануть в этой ситуации было бы для меня справедливо!
      Подошёл к Галаге:
      — Старший лейтенант Капланов приказал мне работать в Ленкомнате.
      — А что ты там будешь делать?
      — Вытру пыль со стендов, уберу паутину, расставлю мебель, вымою полы, — перечисляю я то, что мной уже было сделано в тот период, когда перед ужином все бездельничали.
      — Пойдёшь на территорию!
      — Да х*р с тобой! — делаю равнодушное лицо. Отступать мне было некуда. — Только всю работу там тебе придётся делать тебе!
      Галага кивает.
      И я, матерясь в душе, отправился на территорию. Почитал, ети его лети!
      А вечером после вечерней проверки Галага задержал звено и ласково-елейным голосом обращается ко мне:
      — Так что ты должен был делать после ужина в Ленкомнате? Выходи сюда!
      Мне ничего не оставалось делать, как стать перед строем.
      Начинаю перечислять.
      — Мне штурмана сказали, что ты перед ужином уже всё это сделал!
      Можно было, конечно, отшутиться, но не хотелось.
      — Что сделал?
      — Ты врёшь даже уже мне!
      — Но ведь сделал же! — вспыхиваю я.
      — Кому ты врёшь? Мне?
      — Тебе? Если я захочу, чтобы мне кто-то перегрыз вены зубами, то это будешь именно ты, Галага!.. — у Румына брови мгновенно прыгнули вверх.
      — Ничего себе! — ухмыльнулся вслух Борода, видимо, чтобы подлить масло в огонь.
      Бросаю быстрый взгляд на строй.
      Витька Мамонов расширил глаза, Вовка Получкин приоткрыл рот, наверное, чтобы что-то сказать, Юрий Гонтаренко закусил нижнюю губу.
      Больше я ничего не успеваю отметить. И чтобы Получкин не вставил свою реплику, я быстро добавляю:
      — Не ясно? Когда все отдыхали, я работал в Ленкомнате! Тебе сказали, что это было так? Что тебе ещё от меня надо? Объявить наряд? Объявляй!
      Петро сделал кислую румынскую физиономию и протянул:
      — Да зачем ты мне нужен?
      — Не понял! Что, зачем?
      Тут Получкин всё же выкрикнул из строя:
      — Алё! Ты не прав! Все должны пахать!
      — Особенно, когда «пашешь» ты! — огрызнулся я.
      — Молчи! Не оправдывайся! — подхватил Мамонов.
      Я посмотрел на недовольную моську Получкина и ликующую Витькину физию.
      «А! Вот о чём ты мечтаешь! Чтобы я оправдывался перед тобой!..»
      И просто перевёл взгляд на Галагу, ожидая продолжения.
      — Нужен ты мне очень! — повторил Галага. — Разойдись!
      И он сплюнул в сторону. Прямо на только что вымытые курсантами полы.
      (Как-то никому не было дела до того, что, когда все отдыхали после полётов, я всё-таки работал…)
      М-да, положение патовое.
      Я пошёл к своей коечке. Мамонов, опёршись о стену, с идиотской улыбочкой продолжал за мной наблюдать. Юрий Белобородько тоже, расстилал постель и посматривал на меня, растянув свои узкие губы в довольной гримасе.
      Да пошли вы все!..
      По-видимому, чтобы как-то психологически мне помочь и перевести моё настроение на нейтральные рельсы, Шурко Передышко и Вовка Журавлин что-то меня спрашивали. Я утвердительно кивал или мотал головой – говорить не хотелось.
      Сходил в умывальник, тщательно вычистил зубы, ледяной водой вымыл ноги. Улёгся. Видеть никого не хотелось. Дневальный прокричал «отбой», и на моё счастье в кубриках быстро погасили свет.

      ••>> Я слишком долго всех любил… Спасибо, отучили, суки!

Из записных книжек офицера

<<•>••<•>>

      …Безотчётная тоска называется смертной. Невесёлые думы лезли в голову. Честно говоря, было стыдно перед товарищами. Не перед теми, кто сам не прочь сачкануть (типа Получкина, Липодецкого, Изюмова), а перед ребятами, которые не боятся труда. Таких не так уж у нас много. Хотя бы тот же Юран Делябин, Юра Гонтаренко.
      Невольно подумалось, что самым выигрышным был бы для меня вариант, если бы Капланов на завтра начал бы меня ругать за плохую уборку Ленкомнаты. И даже наказал бы меня! Это бы меня реабилитировало в глазах товарищей. Но, увы, убирал я на совесть, ругать меня не за что…
      В общем, стыд! Чертовски неприятно! Галаге-таки, удалось подставить и натравить на меня коллектив.
      Сосед по койке слева Юра Гонтаренко, наверное, понимая моё состояние, пытался меня отвлечь от невесёлых дум, задавал какие-то вопросы, сам же отвечал на них и тут же смеялся, предлагая тем самым повеселиться и мне.
      Спасибо тебе, Юра!
      Мне стало ещё более неудобно, ибо в это время припомнил, как год назад обидел его, поставив в дурацкое положение.

      …Однажды на первом курсе вечером была тревога. Все быстренько оделись, схватили в оружейной комнате карабины и противогазы и выбежали из казармы. Бегом прибыли к месту рассредоточения. Заняли оборону у КПП.
      Мороз пробирался через тёплые портянки в сапоги. Я стоял рядом с Юрием. Разговорились, что, если бы была установлена сигнализация, можно было бы не торчать нам здесь на холоде, а кричать нам команду «в ружьё!», если только сработал сигнал «Тревога». (О том, что кроме обороны цель нашего броска за пределы периметра училища может быть ещё и рассредоточение личного состава и сохранение наших жизней от ударов с воздуха, почему-то в голову нам не приходила.)
      К слову о сигнализации Гонтаренко вспомнил якобы чей-то рассказ о шпионе, который перешёл границу, на рубеже, где была подключена система сигнализации, и не было пограничников. Лазутчик перемкнул провода накоротко – она, якобы, и не сработала. Того шпиона будто бы потом заловили в другом месте и от него всё и узнали.
      Не знаю, читал ли он это или придумал (что, скорее всего), но я не согласился с ним, доказывая, что пограничную систему сигнализации обмануть трудно. Если закоротить провода, она сразу же сработает! Чтобы наколоть систему, надо знать некоторые её параметры: например, сопротивление, силу тока, напряжение, ёмкость, кодировку и прочее.
      — Что это за сигнализация, которую так легко преодолеть – замкнул два провода и гуляй, Вася, по всему Союзу!
      Юрий упорно стоял на своём и не сдавался. Меня это злило, ибо нелепости «случая со шпионом» были на лицо. В конце концов, я предложил:
      — Давай, расскажем ребятам! Пусть выскажутся. Может, прав ты, может, я! — предлагаю, прекрасно зная, что все будут на моей стороне.
      — Зачем? — начал отступать Юрий.
      — Боишься? — расплылся я в хамоватой улыбке.
      — Нет. Не хочу.
      Тревога закончилась. Нас захлестнули будни учёбы в УЛО. Но спор сей в памяти у меня остался.
      И много позже на ночной чистке картошки я снова с Юрой поспорил о чём-то. Уже совсем по другому поводу. Не помню, о чём был спор, но, следует отметить, что в этот раз не прав был я!
      И, не найдя других аргументов, я тогда в запале выкрикнул:
      — А помнишь, на тревоге ты рассказывал про свою дурацкую сигнализацию!..
      Мы сидели в кругу ребят отделения и все сразу притихли, прислушиваясь к нашим дебатам.
      Я глянул в лицо Гонтаренко. Оно тут же потемнело. Видно было, что Юра априори уже признал свою неправоту в «случае со шпионом», которому так легко было обмануть систему сигнализации на государственной границе Советского Союза. И в ту секунду он, видимо, надеялся на мою добропорядочность. Признаться, я сам тогда засомневался: а стоит ли выносить наш давешний спор на суждение коллектива? Но «давления» в тормозной системе у меня явно не хватило и я, ехидно улыбаясь, рассказал всем о нашем споре, о чём впоследствии всегда жалел. Но слово – не воробей!
      Конечно, все согласились со мной, что система сигнализации, которую так легко «закоротить» (т.е. обмануть) ничего не стоит, никуда не годится!
      Юре, видно, стало неудобно. И он в запале выкрикнул:
      — А помнишь, зимой ты писал письмо матери?..
      До меня дошло, что он хочет сказать!
      Сейчас, используя дневниковую запись за первый курс, расскажу о том случае и вам.

 

•• >> Полковник Галатюк << ••

      В первый каникулярный отпуск меня домой не отпустили из-за двух, якобы неснятых моих взысканий от наших сержантов. Начальник курса майор Ледченко давно нас, первокурсников, предупреждал: те, у кого к каникулам будут два и более неснятых взыскания, домой не поедут. Вот с подачи моих младших командиров Сидодченко und, конечно, Ёсипова меня и притормозили, не смотря на то, что все три экзамена и три зачёта мной были успешно и своевременно сданы. Однако насколько я помнил, у меня неснятое взыскание было только одно.
      Я ходил, доказывал, даже пошёл к Паше Ледченко – всё без толку.
      «Второе тоже не снято! — говорили мне. — Всё!»
      По утрам мы, оставшиеся в казарме, вставали на час позже обычного (по воскресному распорядку), на зарядку нас не гоняли. Потом завтракали. На курсе нас осталось человек двадцать пять. Кто-то пересдавал экзамены и зачёты (как, например, наш вечный тупо-тупой Белобородько). Игорь Фотинцев² из первой роты всё пытался пересдать двойку по физкультуре – никак не мог продержать 12 секунд угол в упоре. Наших по дисциплине, кроме меня, оставили шесть человек – в основном те, кто в процессе учёбы подзалетел на самоволках и пьянках. Из тех, кто имел просто «два взыскания и более» был я, Котиевский, который где-то дорогу перешёл старшине Ёсипову и командиру отделению Вове Мусиевичу и, кажется, ещё кто-то.
      После завтрака двоечники шли долбить науки в УЛО и своей покладистостью демонстрировать преподавателям любовь к тем наукам, по которым они имели «неуды», Игорёк отправлялся в спортзал качать пресс и уговаривать препода поставить ему троечку, а мы шли убирать территорию. А потом нас Паша Ледченко, нехотя, как будто от сердца отрывал, отпускал в увольнение.
      Однажды ко мне в училище приехала мама. Она хотела решить вопрос с моим отпуском через Филиппа Степановича или генерала Забродина. Филипп Степанович позвонил бы своему фронтовому другу Герою Советского Союза полковнику Родину Н.И., который был начальником политотдела нашего училища, а генерал Забродин мелочиться бы не стал и переговорил бы с начальником училища генералом А.Д. Машкеем. И, я думаю, вопрос был бы моментально решён в один миг. То, что он был бы решён положительно, я почему-то не сомневаюсь ни на минуту! Тем паче, что я не такой уж и нарушитель – пьянок, самоволок, гауптвахт за мной не числится! Есть здесь те, которые думают иначе?
      Но я категорически запретил матери это делать, хотя поехать домой на две недели мне очень хотелось! Хотя бы для того, чтобы ложиться спать, когда вздумается, а не после вечерней проверки; чтобы вставать, когда высплюсь, а не по кукареку дневального.
      Буквально через несколько дней почти все мои собратья по «недисциплинированному несчастью» были отпущены по домам, т.к. за ними приехали их папы. Каждый из отцов беседовал с начальником курса в его кабинете с глазу на глаз. После разговора «тет-а-тет» с очередным пап? Паша Ледченко быстренько мотался в штаб, и разгильдяям, попавшимся в первом семестре на употреблении спиртных напитков и отсидевшим несколько суток на губе, вручались отпускные билеты. Парни скоренько собирали свои чемоданы, получали парадки и, довольные, что всё-таки едут в отпуск, благополучно убывали домой. А я со своей дурацкой честностью и принципиальностью (во всяком случае, я так сам о себе думал) оставался в казарме, наивно полагая, что на эти мои «высокие» качества кто-нибудь из начальства да обратит внимание, поймёт и оценит!
      Мгм! Как же! Щаз-з-з!
      В один распрекрасный вечерок все, оставшиеся на каникулах при училище, стояли на вечерней проверке. В этот момент на курс прибыл заместитель начальника училища по учебной части полковник Галатюк.
      Дневальный гаркнул «смирно», полковнику, как водится, доложили о проведенной вечерней проверке и что при проверке все оставшиеся на каникулах курсанты оказались налицо. Он кивнул, обвёл взглядом строй, явно кого-то отыскивая. Остановил свой тяжёлый, бычий, из-под седых бровей взгляд на моей персоне (наверное, узнав по фото из личного дела). И вдруг ни с того, ни с сего вывел меня из строя и устроил мне, ничего не понимающему, разнос! Сквозь несдержанные вскрики полковника до меня, наконец, дошло, что речь идёт о каком-то письме моей матери.
      Оказалось, моя мамочка, не советуясь со мной (зная, что я отнесусь к этому отрицательно), сама написала письмо начальнику политотдела училища полковнику Родину без ссылки на его фронтового друга Филиппа Степановича. В письме она спрашивала, почему её сына не отпустили в каникулярный отпуск домой? Почему его числят в числе самых недисциплинированных?
      «Он что, пьёт спиртное? Ходит в самоволки? Сидит по гауптвахтам? Он плохо учится?» — как потом я узнал, интересовалась в письме моя мама.
      Если бы письмо писалось с моей подачи, там обязательно было бы упоминание о том, что наши курсовые алканавты, в том числе и те, кто побывал на «губе», после приезда их отцов благополучно отбыли по домам. Но как раз об этом в письме не было ни строчки – мама об этом ничего не знала! Чтобы не расстраивать, я ей просто об этом не говорил! Иначе она бы точно, не взирая на моё вето, обратилась к генералу Засорину или Филиппу Степановичу.
      Ну, так вот! Полковник Родин поручил разобраться в ситуации полковнику Галатюку, отвечавшему за учебный процесс. И тот разобрался!
      Прочитав письмо моей матери, замначальника училища, даже не поговорив со мной, «сразу понял», что это с моей подачи мамочка обратилась с воззванием, куда следует. Галатюк был так возмущён, а, поставив меня перед строем, так орал на меня своим громовым голосом, что я стоял перед строем буквально, как обоср*нный. С его слов выходило, что именно я просил маман написать сие письмо и не кому-нибудь, а именно начальнику политотдела училища! (По-видимому, на моём месте Галатюк только так бы и поступил!)
      — Это не по-мужски и, тем более не по-курсантски! — разносилось по казарме клокочущее полковничье возмущение. — Военнослужащий, к тому же будущий офицер и военный лётчик-истребитель, должен стойко переносить все тяготы армейской службы!
      Меня давило чувство бессилия за несправедливый разнос, устроенный, к тому же, публично, и тем паче перед строем. Мне захотелось до боли стиснуть зубы и сжать кулаки. Однако усилием воли пресекаю сии предательские желания, так как знал, что сжатые кисти рук и сильно стиснутые челюсти по желвакам на скулах со стороны моментально будут считаны моими товарищами, стоявшими в строю. А показывать свои эмоции я не желал!
      Я, правда, попытался вставить, что впервые сейчас слышу об этом письме, но меня грубо оборвали:
      — Прекратите пререкаться! Когда заместитель начальника училища ещё не кончил!.. Перед строем!..
      И, видя, как я от этих его слов, в общем-то, в серьёзной ситуации, не сумел подавить свой смешок (я даже прикрыл рот рукой), начальство для пущей убедительности пригрозило:
      — И глупо ухмыляться! Иначе пойдёте на гауптвахту! Вас, Кручинин, не отпустили домой на каникулы правильно! Что это за курсант, который пререкается со своими сержантами, вовремя не подшивает подворотничок и прочее? Вы даже со мной, целым полковником, — Галатюк поднял указательный палец кверху, — не имеете выдержки и сейчас пререкаетесь! Что говорить о младших командирах! Вас не отпустили, но это не значит, что родителей надо просить писать письма руководству училища! У начальника политотдела и без того дел хватает! Это очень занятый человек! Это Герой Советского Союза! — снова палец вверх.
      Сей Галатюк не знал, что у моей матери в руках были совсем иные рычаги, чтобы решить вопрос с моим отпуском. И он (вопрос) на все четыре года пребывания в ХВВАУЛ был бы решён, как надо, уж будьте уверены!
      А пока меня распекали вовсю.
      Здесь мне до жути захотелось перевернуть ситуацию в свою пользу. Да так, чтобы «целый полковник» пожалел об этом моменте.
      А как перевернуть? Кто мне подскажет? Как?!
      Галатюк уже собирался уйти, даже повернулся в сторону выхода, но сообразил, что и мне надо предоставить кусочек возможности что-то плачевно пролепетать в своё жалкое оправдание.
      Он возвращает своё плотное тело в исходное положение и обращается ко мне:
      — Теперь я вас слушаю!
      Данное мне право говорить было столь же неожиданным, как и само порево.
      Я стоял перед строем, на меня смотрели два десятка моих товарищей, и мне надо было что-то щебетать.
      Глотаю нечто большое, горькое, застрявшее у меня в горле.
      — Я… — тихо говорю, пожав плечами и пытаясь подобрать убедительные слова. — Дело в том, ч-ч-что-о-о…
      И в ту минуту до моих напряжённых нерешаемой дилеммой мозгов доходит, что меня заставляют оправдываться. Что мне всё равно сейчас не поверят, чтобы я не сказал.
      Всё уже без меня решено: виноват! казнить!! нельзя помиловать!!!
      Поэтому замолчал.
      И вдруг понял одну неприхотливую мысль, из которой сформулировалось кредо на всю оставшуюся жизнь: никогда, никогда не оправдывайся – друзьям сие не нужно, а недруги всё равно не оценят это и не поймут!
      И от того, что это стало ясным и понятным, я ощутил удивительное спокойствие. Смущения – как ни бывало! Что будет со мной потом, мне было совершенно безразлично! Если вы хотели бы узнать, что означает выражение «до лампочки», вам надо было в те мгновения посмотреть на меня!
      «Я всегда замечал, что для успеха в свете надо иметь придурковатый вид и не быть умным», — писал Шарль де Монтескье в своём просвещённом веке. Эта фраза в ту же секунду тоже всплыла у меня в памяти.
      — Что вы хотите сказать в своё оправдание? — грозно вопрошают меня. — М-м-м?
      В оправдание? Он хочет-таки, чтобы я оправдывался перед ним. И… и перед строем.
      Решение пришло само. И я, вытянувшись в струну по стойке «смирно» и поддавшись вперёд, что было мочи, отчётливо, очень отчётливо и тщательно выговаривая каждое слово, на всю казарму буквально заорал «командирским» голосом:
      — Ничего, товарищ полковник!!!
      Седые брови товарища полковника прыгнули вверх, он даже отшатнулся от моего крика. Поморщился:
      — Не орать, Кручинин! Не орать!
      — Есть, товарищ полковник!!!!!! — ещё громче кричу.

      ••>> [Сейчас мне неловко за это своё поведение. Что я, мальчишка, на глазах у товарищей, перед строем, издевался над пожилым человеком, бывшим военным лётчиком, в прошлом командиром авиаполка. Но в той ситуации я посчитал правильным только такое своё поведение: ведь издевательство – единственное оружие подчинённого! Я отвечал строго по уставу. А интонация и звук голоса… Об этом в уставе ничего не сказано!] <<••

      — Вы осуждаете свой поступок и письмо вашей матери к начальнику политотдела училища?
      — Никак нет, товарищ полковник!!!!!!
      — Не осуждаете? — ещё больше набычился Галатюк, и его глаза полезли из орбит.
      — Это моя мать, товарищ полковник!!!!!!
      — Кручинин! Прекратите орать! Вы – не на плацу!
      — Так точно, товарищ полковник!!!!!! — надрываю я свои лёгкие.
      Наши в строю уже с трудом сдерживали смешки и улыбки. А я хмурил брови, чтобы не рассмеяться самому, и не сводил немигающего взора с заместителя начальника училища, что, кстати, давалось мне с трудом. Для этого я даже вытаращил свои зенки.
      Заместитель начальника училища мельком бросает взгляд на строй и, заметив всеобщее веселье, понял, что инициатива переходит в мои руки. Покачал головой:
      — Правильно вас не отпустил Ледченко! — начал заводиться он. — Вы – недисциплинированный курсант! Почему…
      Мне было всё равно, о чём меня спросят! Поэтому обрываю его на полуфразе:
      — Не могу знать, товарищ полковник!!!!!!
      На этом месте Галатюка заклинило:
      — Погодите! Что я хотел?.. Ах да! Мы с вами ещё разберёмся!!
      — Ваше право, товарищ полковник!!!!!!
      Заместитель начальника училища повернулся на каблуках и, потирая под шинелью грудь в районе сердца, недовольный, пошёл к выходу.
      — Смирно! — прокричал дежурный по курсу, вслед удаляющемуся начальству.
      — Вольно! — не оборачиваясь, махнуло начальство рукой.

      …Много позже, в военной разведке это качество – в трудной ситуации выворачивать ситуацию наизнанку в свою пользу – не раз мне поможет. Именно это свойство, усиленное моими инструкторами во время учёбы, однажды спасёт мне жизнь…
      Давайте всё же немного об этом расскажу. (Из всех, кто принимал участие в этой операции, я, пожалуй, единственный, кто ныне живёт в этом мире и может подробно обо всём рассказать.. Разумеется, изменив в рассказе то, что до сих пор является секретом военной разведки…) А здесь это будет к месту.

•• >> Офицер военной разведки << ••

      Офицер военной разведки…
      Ни для кого не секрет, что разведчик должен не просто обладать холодным и острым умом, стальными нервами, идеальным актёрским талантом, быстрой и безошибочной реакцией, прекрасным знанием человеческой психологии, развитой интуицией, он должен быть ещё и в ладах с Фортуной. Разведчик должен постоянно, непрерывно проявлять эти качества, быть в тонусе почти все 24 часа в сутки. Его работа ведь связана с постоянным риском, зачастую смертельным, потому что с вычисленными шпионами обычно не очень церемонятся.
      Впрочем, это только в книжках разведчик звучит романтично. А в жизни офицер разведки – это периодическая постановка на прослушивание твоих телефонов (и рабочего, и домашнего, а то и обоих сразу – и не дай бог какой-то телефонный контакт окажется непонятным твоим кураторам, не дай бог! Разведчик тут же попадает в очень серьёзную разработку своей родной контрразведки.). Это бесчисленные проверки тебя (не будем уточнять, на что и как) и твоё участие в проверках твоих коллег. Это постоянный возможный вызов на службу в любую минуту: в выходной, поздно вечером из дома, из отпуска, из санатория, днём или ночью.
      Чтобы потом бросить тебя чёрту на рога.
      Так было и перед той операцией. Меня выдернули ночью из палаты черноморского военного санатория (собирая в номере вещи, я с сожалением глянул на «протекавшее» за окном море). Повезли на служебной «Волге» местного КГБ. И я невольно подумал, что это смахивает на арест. Начал в уме перечислять те операции, в которых я недавно участвовал или которые консультировал. Но там, вроде, должно быть всё чисто. Да и если бы меня «брали», то обязательно дали бы догулять отпуск, поставив под неусыпный контроль. А сейчас… Меня даже не обыскали, что при аресте было бы грубой ошибкой сотрудников КГБ: мало ли что арестованному взбредёт в голову в машине – одному мне и богу известно!
      «Нет, это не арест! И меня не за что арестовывать!» — решаю я, успокаиваясь.
      Так и оказалось. Вашего покорного слугу доставили на военный аэродром и через пару часов я предстал пред очами родного начальства в Москве, по которому, если честно, ещё не успел соскучиться…
      Тогда в сложной оперативной игре со многими для нас неизвестными мне предстояло работать «под чужим флагом». Всё дело было в том, что я внешне очень походил на того человека, который после ареста умер на допросе в КГБ. Не от пыток умер – сердце у него оказалось слабым. Медикам спасти арестованного не удалось.
      И мне, офицеру военной разведки, практически из другой «конторы», надо было перед противником играть роль человека, о жизни которого на Западе в наших спецслужбах почти ничего не знали. Только самый минимум.
      Это была рискованная игра. Но времени на сбор информации не было. А попасть в группу было очень нужно! Ой, как нужно! Группа была опасной, в неё входили опытные агентуристы и диверсанты – специалисты по ведению химической и бактериологической войны. Кроме всего прочего, они впритык подошли к раскрытию одной из самых тщательно охраняемых тайн Советского Союза. А, поскольку, по этому вопросу мы гнали дезу на Запад, разгадка нашего секрета, вдобавок, подставляла под удар внедрённого к ним на самый верх очень ценного агента ГРУ.
      И ещё. Группа проверяла заложенные ранее другими агентами, и закладывали на берегах водозаборов новые капсулы с сильнодействующим ядом. В случае начала войны по радиосигналу со спутника, срабатывал детонатор и направленный взрыв вбрасывал яд в воду. Население целых городов могло погибнуть, а оставшиеся в живых остаться без воды. Этот факт, кстати, говорит о том, что Запад в случае военного конфликта не собирался оккупировать Россию, он собирался её уничтожить!
      Попутно замечу, что политическое руководство Советского Союза, видя эти жестокие диверсионные реальности, не собиралось сидеть, сложа руки и ждать, когда население нашей страны станут методично уничтожать. Силовому блоку было поручено принять ответные меры, чтобы в случае чего, население агрессора получило бы то же самое, в том же виде, тем же самым концом и по такому же месту.
      Получив приказ, в Генеральном штабе и КГБ крепко задумались. И тут вспомнили об изобретениях группы молодых учёных, которые были отвергнуты пару лет назад как фантастические и, если хотите, очень жестокие. Эти учёные разработали лучи, которые позволяли с больших расстояний очищать воду от многих смертоносных составляющих. Достаточно было в течение короткого времени обработать воду водоёма этим лучом, и начиналась сильная необратимая реакция от одной частицы воды к другой: водоёмы самоочищались, при этом благоприятно воздействуя на флору и фауну. Но стоило эти лучи видоизменить, и вода таким же путём превращалась в гной, смертоносную отраву: попав на слизистую человека или животного, она убивала, спасти не удавалось никого, всё живое через несколько суток погибало.
      Скажу больше! У наших военных при помощи другого изобретения появилась возможность со спутников менять розу ветров на большой высоте! Вы думаете, это мелочь? Непосвящённым разъясняю: изменив вроде бы такую «мелочь», как розу ветров, можно вызвать в заданном районе засуху, в другом – наводнение от беспрерывных дождей, в третьем – смерчи, торнадо, ураганы. Десяток смерчей, торнадо и ураганов, а потом всё залить потопом – и в этой местности не нужна никакая ядерная бомба!..
      Это было одно из первых использований того, что сейчас называется «нана-технологией» в разведывательных или, если хотите, диверсионных целях. Об этом втором виде оружия мне мало что известно. А вот о первых лучах немного расскажу.
      Молодые учёные доказывали, что изобретение их лаборатории может стать мощным оружием. Им не верили. Тогда учёные назвали свои смертоносные лучи «3В-икс». (Почему именно так названы эти лучи – об этом чуть ниже.) Учёным только улыбались: что, сидеть на берегу и светить на воду? Они стояли на своём, утверждали, что водоёмы можно обрабатывать лучами 3В-икс с большой точностью прямо со спутников!..
      Вот об этих чудо-лучах и вспомнили, получив приказ от руководства страны. Если всё обстоит так, как утверждали учёные, то тогда ведь не надо никаких засылок диверсантов, которым пришлось бы опираться на уже внедрённую агентуру, тем самым в случае провала подставляя их контрразведке противника. Не нужно никаких капсул, фактически не существовало никакого риска для наших разведчиков!
      Сперва, как было сказано, наши военные и разведчики отнеслись к изобретению с большим скепсисом, не верилось, что такое вообще возможно – слишком всё легко получается. Но учёные стояли на своём. Решили провести опытный запуск спутника с аппаратурой. А в различных районах казахстанской степи предварительно отрывались и цементировались несколько бассейнов, глубиной по три метра и для точности эксперимента небольших размеров: 50х50, 25х25, 10х10, 5х5 и даже 2х2. В них запускалась различная живность. Эти бассейны на удалении 1-5 метров окапывались вкруговую пятиметровыми каналами, глубиной в три метра, тоже с водой и живностью. После пролёта спутника и прицельной обработки воды бассейнов-целей, в них всё погибло, а вода превратилась в отраву. А вот в пограничных каналах вода осталась пригодна для питья, и всё в них продолжало жить! Для спутниковых высот это была снайперская работа! (После эксперимента все бассейны были тщательно взрыты и уничтожены.)
      Провели подобные эксперименты в сибирской тайге. Деревья не помогли спасти воду бассейнов-целей от прицельной обработки! Главное – знать координаты водоёмов и подать команду на спутник на включение аппаратуры возмездия.
      Надо ли добавлять, что координаты всех водозаборов Запада, в том числе всегда враждебной России Англии, в Советском Союзе имелись?
      А теперь о странном названии смертоносных лучей «3В-икс».
      Всё просто, остроумно (если можно допустить остроумие в столь серьёзном деле, как оружие массового уничтожения противника) и, если хотите, грубо! «3В» представляются, как три буквы «В», т.е. «ВВВ», а эти буквы расшифровывались так: «Вместо Воды Вам — …» «Икс», т.е. латинская буква «Х» модифицировалась в такую же букву кириллицы, внешне очень похожую на «икс», а дальше… Дальше нетрудно представить, какое нецензурное русское слово может скрываться за этой маленькой русской буковкой! Оно (слово) состоит из трёх букв и его часто невоспитанные дети пишут на заборах. (Только не подумайте, что это слово – «мир»!) Есть ли надобность приводить полностью название изобретённых лучей?
      Название нового оружия нашим высокопоставленным военным и руководству госбезопасности понравилось ничуть не меньше, чем само оружие! Говорят, даже интеллигентный Председатель КГБ улыбнулся и ничего не возразил. Наши военные и комитетчики поняли, что в их руки действительно попало оружие возмездия! В верхних эшелонах власти даже обсуждался вопрос: не следует ли оповестить мир о наличии такого оружия в СССР (чтобы агрессор боялся принимать какие-либо военные меры против Союза). Возобладала точка зрения, что всё следует оставить в тайне, чтобы на Западе не придумали что-то ещё более страшное…
      Подчеркну: это было ещё в Советском Союзе! Ничего подобного в западных странах с тех пор так и не появилось! Надо ли говорить, насколько это оружие сейчас может быть усовершенствовано? Я даже не знаю, насколько оно в настоящее время видоизменено! И не удивлюсь, если станет известно, что теперь с помощью модифицированных ВВВ-ху… тьфу, чёрт, т.е. 3В-икс, воду можно будет превращать в отраву через крыши домов, в недрах земли или там, в забетонированных водоёмах! Или однажды после пролёта спутника «связи» на столе какого-нибудь президента, который собирает рать против России, или какой-нибудь королевы, которую уже давно пора отправить в дом для престарелых, но которая по-прежнему подписывает документы на финансирование т.н. «внутренней оппозиции» России, и первое блюдо в супнице, подлива к гарниру, компот и минеральная вода в запечатанной бутылке вдруг окажутся смертоносным ядом!
      Поэтому, боже упаси Западу попытаться решать какой-либо вопрос с Россией военной силой и организовать отравление её населения путём диверсий на водоёмах Российской Федерации и её союзников! Или Саудовской Аравии, Иордании и иже с ними по приказу из Лондона и Вашингтона пытаться продолжать финансирование исламских боевиков, которым удастся какая-нибудь крупномасштабная техногенная диверсия-катастрофа против народов православного славянства! Боже упаси! Думаю, ответ последует незамедлительно! И тогда «аллах-амбар» вам всем! Население страны-агрессора и его сателлитов тут же пожалеет, что когда-то доверило решение внешней политики этому своему безмозглому правительству, а королеву не отправили своевременно на «пенсион» и которые попытались разговаривать с Великой Россией языком силы, диверсионных групп и тупоголовых исламских боевиков! С этой точки зрения я восхищаюсь дальновидностью правительств Швеции и Финляндии, которые в течение десятков лет проводят политику нейтралитета! Вот, кто думает о безопасности своих государств и о будущем своих народов!..

      <<•>> Единственный урок, который можно извлечь из истории, состоит в том, что люди не извлекают из истории никаких уроков.

Бернард ШОУ

<<•><><•>>

      <<•>> Мы не знаем, долго ли просуществуют земля и небо, но знаем, что всегда 3 и 7 будет 10.

АВГУСТИН

<<•><><•>>

      <<•>> Где умирает надежда, там возникает пустота.

Леонардо да ВИНЧИ

<<•><><•>>

      <<•>> Кто живёт надеждой, рискует умереть с голоду.

Бенджамин ФРАНКЛИН

<<•><><•>>

      <<•>> У меня нет страха, мне некого бояться и нечего терять. У меня нет цели, я их давно достиг или потерял. У меня нет веры, она умерла вместе с надеждой и любовью. Есть только жизнь, но для чего она? или для кого?

NN, «Полёт камикадзе»

<<•><><•>>

      <<•>> — Если бы не КГБ, разве я был бы в таком порядке? Если бы не КГБ, я бы до сих пор мучился доцентом в Одесском университете.

Из худ. к/ф-ма «На Дерибасовской хорошая погода или На Брайтон-бич опять идут дожди»

<<•><><•>>

      <<•>> — Я не понимаю, зачем вам знать о моём детстве?
      — Детство – ключ ко всему. Чтобы понять тебя, я должен знать, откуда ты родом.
      — Мне трудно об этом говорить.
      — Значит, это тем более необходимо.

Из худ. америк. сериала «Андромеда»

<<•><><•>>

      <<•>> — Да ладно тебе, Арсений! Ты не пропадёшь! Вот такие, как ты, за гроши не пропадают!

Из тел. худ. сериала «Цыганки»

<<•><><><><•>>

      Но вернёмся к той операции.
      Так вот! Необходимо было не только защитить наши секреты, оградить от провала нашего парня в их рядах, выяснить пути поставки капсул из-за границы, но и завести группу в засаду, чтобы потом ликвидировать всех. Да и места закладок надо было знать. Ибо после ареста на допросах информация не обо всех смертоносных точках могла бы всплыть.
      Моя подготовка по спецпрограмме заняла несколько дней. На большее просто не было времени. Со мной по уплотнённому графику работали и контрразведчики, и психологи – профессионалы высочайшего класса. Много места уделялось психологической, психофизической и оперативной подготовке…
      А потом началась совместная операция КГБ и ГРУ, которая была названа «Круг».
      Постановка проверочных сигналов, мой визуальный контакт с одним из агентов, переход в контрольное место встречи, обмен паролями и внедрение в группу прошли без осложнений. Но я, уже находясь в стае, в разговоре допустил ошибку – проявил чуть большую осведомлённость о «шефе»; а об этом могли знать только те, кто посылал эту группу, может быть, знали в нашей контрразведке, но никак не человек, вышедший к ним на связь!
      Меня «супостаты» тут же заподозрили в подставе, оголили стволы в мою сторону. И…
      Эх, не писать бы мне сейчас эти строки! А я тогда выкрутился!
      Каким-то чутьём правильно ответил на контрольный вопрос, хотя ответа на него у меня не было.
      (Почему я назвал именно этот город – не знаю! Может, потому что подростком когда-то читал о нём и мечтал там побывать? Тогда, мальчиком, я и не знал, что чтение той книги, моё природное любопытство сыграют такую значительную для меня роль и сохранят мне жизнь!)
      Был ещё один контрольный вопрос: какой университет закончил дед человека, под личиной которого я прибыл (который умер на допросе)? Как вы понимаете, и тут, если я – есть я, времени на раздумье не было! А ответ на сей вопрос я, разумеется, тоже не знал! Но почему-то смекнул, что вопросец с подвохом. И поэтому почти сразу сделал удивлённое лицо: а разве мой дед заканчивал университет?
      (А что мне ещё оставалось?)
      И попал в точку!
      (Вы заметили? В моём недоумении были: завуалированный запрос информации от противника и попытка выгадать время!)
      Тогда Лиминг («шеф») улыбнулся, спрятал ствол (остальные убрали оружие тоже), примирительно обнял меня за плечи и сказал:
      — Всё правильно! Человеку, который закончил железнодорожный ВУЗ не надо идти в университет!
      И здесь я почему-то решил, что проверка продолжается. А примирительный тон, дружеская рука на плече и улыбка являются маскировкой, провокацией – чтобы меня после основательного напряжения хорошо расслабить и я внутренне облегчённо вздохнул: ведь всё так хорошо обошлось!
      Я всей своей шкурой почувствовал: меня продолжают проверять! Ведь я на его месте именно так бы и поступил! Поэтому сбросил руку Лиминга со своих плеч, развернувшись, отработанным приёмом резко пытался двинуть ему прямыми пальцами в болевую точку под дых.
      Он, видимо, внутренне был к этому готов. Всё верно: удар от противника всегда надо ждать! Тем паче в такой ситуации. Поэтому в самый последний момент успел подвернуться и сделать шаг вправо от меня. И я, теряя равновесие, попал лишь рядом с болевой точкой. И его это не вырубило, на что я рассчитывал, а только скрючило.
      Отскакиваю в сторону и, сунув руку в карман, оттопырил его авторучкой (вроде как у меня там ствол, хотя я был без оружия – этот жест был нужен, чтобы меня сразу, навскидку не пристрелили!) и с подозрением, нажимно, с безумной тоской и яростью загнанного зверя хрипло заорал:
      — Стоять!! Ну!!!
      Все сперва потянулись к оружию, а затем замерли. Каждый из них готов был, не задумываясь, убить любого, кто окажется у них на пути. И поэтому, само собой, такое же качество они видели во мне! У них не было оснований сомневаться в моей решимости начать палить по тому, кого я посчитаю для себя опасным. Вот почему все четверо замерли, никому из них не хотелось проверять на себе мою решимость и умение стрелять из того, что у меня в кармане…
      Только после этого я, разделяя каждое слово, чётко проговорил:
      — Мой дед ни один, ни второй никогда не были железнодорожниками!.. Кто вы?? Быстро!!.
      И закусил воротник рубахи.
      (Там у меня была вшита крохотная ампула, понятное дело, с чем!)
      На счёт продолжавшейся проверки я угадал и здесь! Диверсанты стояли, опасаясь шевельнуться. Будто в детской игре я скомандовал: «Замри!». Отдышавшись после удара, усилием воли Лиминг выпрямился. Он и все остальные уставились не на меня, они заворожено смотрели на мою правую руку в кармане! А ведь меня перед встречей с «шефом» тщательно обыскивали! Но моё поведение, мой вид, моя интонация говорили о том, что, судя по всему, кому-то из них, находящимся у меня «на мушке» осталось жить лишь несколько секунд! Только дёрнитесь! И ещё была одна психологическая тонкость, которая работала на меня: я снова правильно ответил! А раз так, то, следовательно, и в кармане у меня именно то, что я имею в виду – как минимум что-то стреляющее!..
      Теперь уже Лимингу пришлось правильно отвечать на вопрос, какой именно ВУЗ заканчивали оба «мои» деда – а что ему ещё оставалось делать, чтобы успокоить пришельца из центра! Чёрт его знает, что у него на уме! И это избавляло меня от угадываний дальше. Хотя, в принципе, у него больше ничего в запасе и не было. Ему сообщили данные лишь по «моему» деду – для проверки связника. Сообщать же всю подноготную того, кто выйдет к ним на связь и станет проводником, – это не в правилах разведок!
      Правильными ответами, своим выверенным поведением (в том числе и, в случае если это подстава, покончить с собой) я надломил ситуацию в свою сторону.
      (Почему мне всё это удалось – понятия не имею! Я ведь не верю ни в бога, ни в чёрта, ни в какие высшие силы! Но, быть может, какое-то проведение под названием «Смертельная Опасность – Психологическая Подготовка – Чувство Родины – Обострённая Интуиция – Необыкновенная Удача» меня всё же вело?)
      А затем я перешёл в наступление, не оставляя никому времени на раздумье.
      Во-первых, дал понять, что моё положение гораздо выше, чем им кажется – вот почему я лучше информирован! (Это была попытка задним числом оправдать мою сверхинформированность.)
      А во-вторых, инстинктом уловив противоречия в группе, я психологически подставил вместо себя в качестве «крота» одного из руководителей группы, заместителя «шефа», который работал под псевдонимом «Венк». И на «доказательства», подсунутые мной в подкладку его одежды чуть ранее в беспечно оставленную им куртку, намекнул.
      Подкладку распороли, нашли «компромат». В создавшейся критической ситуации обвинённого мной толком даже не выслушали, потому как он, дурак, вдруг вырвался из цепких рук двоих боевиков, его державших, приёмами карате сбил с ног обоих, и схватился за оружие. (Наверное, чтобы пристрелить меня! Уж он-то понял, кто ему это подсунул!) А Лиминг решил, что «чекист» будет уходить из группы с боем и палить по всем. Поэтому ему ничего другого и не оставалось!
      И Венк глотнул свинец. Свинец, который, по сути, был предназначен мне…
      Как только обстановка разрядилась, «шеф» спросил: откуда у меня оружие?
      — Вас же обезоружили и тщательно обыскали!
      — У меня оружия нет! — пожал плечами я. И кивнул на убитого: — Надо бы его похоронить!
      — Сделают, как надо! Что там у вас? — руководитель группы кивнул на мой карман.
      Я, как бы размышляя о своём:
      — Вот она, судьба разведчика: безвестная могила в чужой стране… — потом как бы возвращаясь в реальность: — Что?
      — Давайте, давайте это сюда! — и Лиминг похлопал меня по правому карману.
      Я достал авторучку, которой изображал ствол, и протянул «шефу».
      Он повертел ручку в руках и усмехнулся, возвращая её:
      — А вы мне нравитесь!
      — Вы мне – тоже! Извините за удар! Но я… — делаю многозначительную паузу, вроде раздумываю: сказать откровенно или нет. Затем, переведя дыхание: — …испугался, что вас всех подменили!
      — Испугался? Я бы этого не сказал… Ничего! Хороший, выверенный удар. Вот только… — он помолчал, словно тоже раздумывая: говорить это мне или не говорить. Потом решил меня просветить: — Никогда не наноси удар, если потерял равновесие. Спереди надо атаковать только тогда, когда у тебя есть удобное положение. И уж надо тогда бить что есть мочи, отбросив всякую жалость, энергично, резко и так, чтобы противник не успел уклониться, а после удара уже не поднялся!.. В такие моменты надо подавить в себе всё человеческое. Вы должны быть готовы к этому! Всегда!.. Хм! Знаете, куда ударить – бьёте прямо в критическую точку!.. А с авторучкой в кармане вы нас здорово напрягли!.. — и он засмеялся каким-то нервным смехом.
      В его облике не было ни жалости к только что убитому им подчинённому, которого он знал по предыдущим операциям, ни сожаления по поводу случившегося.
      Не забыл «шеф» проверить и угол моего воротника.
      Нащупав ампулу, лишь усмехнулся. Это тоже ложилось нужной картой в алгоритм моего поведения.
      Я мягко, но настойчиво убрал руки Лиминга от воротника, а затем протянул руку открытой ладонью кверху (по языку жестов – жест на доверие):
      — Кстати, об оружии! Мой пистолет и мои патроны!
      Тем самым я как бы давал понять: все проверки закончены! Я верю вам, вы верите мне!
      Оружие и боеприпасы мне были возвращены без промедления. (Это было ещё одной ошибкой «шефа»!) И я, как само собой разумеющееся, на глазах у всей группы заменил патроны в обеих обоймах (на случай, если мне всунули туда холостые), а старые бросил далеко в реку.
      (Патроны у меня, кстати – единственного из всех, – были разрывные! Для надёжности и моего спокойствия. Но никто об этом в группе, разумеется, не знал – патроны были сделаны в Туле по спецзаказу, и по виду не отличались от обычных к этому пистолету, выпускаемых на западе. К счастью, в тот день стрелять мне не довелось.)
      И эта моя предусмотрительность тоже понравилась «шефу».
      — Вы мне нравитесь! — повторил он.
      …Ах, как он потом жалел о том, что я ему «понравился» и он мне поверил! И о том, что целиком положившись на меня, без предварительной разведки послал группу в расставленную нашими западню!
      В тот день, когда я вывернулся из сложной оперативной передряги, я понял, что самое опасное в профессии разведчика – это полагать, что у тебя всегда будет время на раздумье и принятие решения! Такая установка расслабляет. Сколько прекрасных разведчиков погибло из-за того, что они внутренне не были готовы к работе в режиме цейтнота!
      Помнится, ещё я подумал: как жестока наша жизнь! Но настрой у меня был такой: что будет – то и будет, вам со мной всё равно не справиться!
      И до меня дошло понимание неприхотливой истины: в критической ситуации думать о том, что ты можешь погибнуть, нельзя! Это парализует волю и приведёт к тому самому, чего ты боишься! Нельзя терять надежды, даже когда вокруг тебя всё кричит об отчаянии!..

      …После многочасового перехода (в том числе около часа по воде, а потом по одному в разных местах, выходили на сушу – ведь у группы за плечами был зарытый труп) к вечеру мы сделали привал на ночёвку.
      Перекусив, устроили чаепитие. Я из своего рюкзака достал ароматную перечную мяту. Залил её кипятком, добавил себе в чай. Тут же предложил остальным.
      Все с удовольствием присоединились, разливали завар по кружкам, кое-кто пробовал чай с мятой впервые.
      (Даже такая мелочь была предусмотрена нашей контрразведкой! По заключению ароматопсихологов, запах и вкус мяты резко снижает конфликтность и притупляет критичность.)
      Затем разместились на ночлег. Со мной в двухместной палатке был, конечно же, Лиминг.
      Улеглись в спальные мешки. Вскоре со стороны «шефа» послышалось мерное сопение.
      «Да, как же! Спишь ты уже!»
      Я прикрыл глаза. События дня калейдоскопом понеслись перед глазами вскачь.
      Нет! Только не думать о сегодняшнем дне! Мне говорили: думать об этом нельзя! Потом! Не сейчас!
      Но не вспоминать всё то, что произошло за сегодня, было выше моих сил!
      Я припомнил эксперимент психологов, о котором когда-то читал в журнале «Знание – сила». Они предлагали испытываемым – не думать о жёлтой обезьяне! Никто этого не смог!
      Как же о ней не думать? Да вот же она, вся жёлтая. И рожа у неё жёлтая, и лапы, и хвост, и задница!
      Когда я об этом читал? Не помню! Кажется, на первом курсе Харьковского ВААУЛ!..
      ХВВАУЛ! Такие родные буквы! Голубые погоны с золотым кантом. Как давно это было! Полёты… Всё-таки интересно было учиться летать! Какая красивая профессия – военный лётчик! Какого чёрта меня занесло в разведку? Мечтал… Хотел быть полезен Родине… Романтики захотелось…
      Сейчас тебе будет романтика! Нажрёшься вдоволь!.. Ещё одна ошибка и всё! Как Венка!..
      Стоп! А вот об этом запрещаю! Ты справишься! Спецы ГБ мне говорили: у меня хорошие актёрские способности и есть какая-то внутренняя сила! Даже ещё в авиации один лётчик меня однажды спросил: «Юрий Игоревич, откуда вы берёте столько сил?» Поэтому…
      Какой лётчик? Какой Юрий Игоревич? Это не я! Это не обо мне!.. Я никогда не летал! Не служил в авиации!.. Кто я? Ах, да! Я – проводник и куратор группы! Я – свой! Куратор – это моя новая роль, которую я присвоил себе сам, чтобы прикрыть свою оплошность! Такой поворот обговаривался в контрразведке, когда меня готовили. И это сработало! Они мне поверили! Почему поверили? Я сообщил такие нюансы, добытые ранее нашей военной разведкой и разведкой ПГУ КГБ, что они не могли не поверить! Но это до тех пор, пока они не выйдут на радиосвязь с центром! Передатчик группы я им вывел из строя в первый же день, капнув из корпуса своих часов спецжидкость внутрь аккумулятора. Растяпы! Нельзя радисту передатчик оставлять один на один хоть с кем-то, даже если очень хочется проср*ться (опять-таки, по моей вине)! Потом Дэн только коротко дал контрольный блок цифр, который я им написал. Это сигнал о том, что проводник прибыл и всё хорошо. (Эти цифры мы знали из допросов арестованного, моего двойника.) И всё! Передатчик Дэна, приняв подтверждение, умолк. Хорошая жидкость! Хорошее слабительное, реактивное! Молодцы наши спецы! Но у Лиминга есть радист и резервный передатчик в городе N. А встреча с радистом теперь через два дня после закладки капсул в трёх местах!
      Надо узнать, как они выходят на радиста! И не допустить сеанса радиосвязи! Как же это узнать?
      Запрос и через сутки ответная радиограмма – это конец игры!
      Хотя… Подожди, подожди! Лиминг мне поверил. Теперь доверие ко мне «шефа» психофизически подкреплено ликвидацией Венка! Психологически Лиминг на моей стороне: не поверить мне – значит признать, что Венк убит «ошибочно»! А за это закордонный центр по головке не погладит! Даже по западным меркам это – срок! Я повязал «шефа» с собой кровью Венка! Поэтому запроса-уточнения обо мне может и не быть, ибо моя роль не противоречит заданию группы и не в интересах «шефа» светится перед центром.
      Разведцентр любой армии, любой страны каждое отклонение от плана воспринимает как опасность.
      Лиминг – опытный разведчик и не может это не понимать. Проводник прибыл и всё!
      Всё идёт по плану, господа!
      И это хорошо! Скорее всего, Лиминг даже о стрельбе и гибели Венка в центр не сообщит – там могут переполошиться и воспринимать работу группы с недоверием, посчитав, что КГБ вышел на их след.
      Группе надо вести себя тихо, а пришлось стрелять и не раз!
      Всё равно, надо подстраховаться. Радист! На такой случай у них есть радист и рация!
      Ну, слушай! Опять об этом!.. Не слишком ли много на сегодня «романтики»: вывод из строя аккумуляторов… моя оплошность… мой блеф… гибель Венка… Вместо меня…
      Чччёрт! Нельзя об этом! Ведь предупреждали!..
      Так! Всё!.. Было и прошло!.. Забудь!..
      Нельзя думать о жёлтой обезьяне!..
      Венк…
      Я вспомнил, как перед тем, как покинуть то роковое место, «шеф» постоял над пятаком, где был зарыт его заместитель. Вроде, карту изучает.
      Нет, Лиминг, не карту ты изучал! Ты с ним прощался!
      (Как потом выяснилось, Венк когда-то в Южной Америке «шефу» спас жизнь… А вот ведь, пристрелил, не задумываясь!)
      Да, едрит же твою! Не думать, не думать об этом!
      Сколько будет 456 умножить на 137? Так! 456 на 100 – 45 тысяч 600. Плюс… Сколько? 456 умножаем на три! Это будет… Тысяча двести… Тысяча триста… Сколько? 1368… Значит, 13680! 45600 прибавить 13680… 58, нет 59 тысяч двести… восемьдесят… 59280!
      Теперь надо 456 умножить на семь…
      Боже, какая жёлтая рожа у этой макаки!..
      Наш путь в любом случае лежит через станцию города N. Это есть в задании. Надо садиться на поезд.
      Местные и московские чекисты там уже на ногах. Из нашей «конторы» опера тоже.
      (Сложность состояла в том, что наши никого из группы, кроме Ната, который был на первой встрече со мной, не знали. Не было информации и по другим вопросам: сколько их, как оснащены, что знают, что умеют, какая у них подготовка; как они прибыли к нам, как собирались; откуда взялись капсулы, радиостанция и снаряжение; кто источник информации по ключевому вопросу, который открывать западу нельзя?)
      Наши имеют лишь фото Ната, 37-летнего мужчины, да и то после моей встречи с ним и обменом парольным опознаванием – уж там, надо думать, госбезопасность изощрилась в фотосъёмках. Остальной состав группы для наших – пока инкогнито и, пардон, совсем не из Петербурга. Всю стаю теперь знаю только я.
      Поэтому надо всех перехитрить, выкрутиться и вернуться со щитом, а не на щите!
      Очевидно, перед городом группа рассредоточится, мы будем по одному – по два. Если наши меня увидят с сигналом опасности, то меня будут выводить из операции.
      Мои сигналы опасности: сжатые пальцы любой руки в кулак, а большой палец – с торца кулака. Или обе руки в карманах. Или попытка зацепить кого-нибудь из прохожих – наши всё сразу поймут.
      Но выходить из боя нельзя! Всё только началось!..
      Как говорит мой начальник, «начал хоровод – танцуй его до конца»⁶.
      Откуда-то издалека начинает меня лихорадить. Только не это!
      Кто пойдёт на связь с радистом?.. Как, кто? Лиминг! Он это не доверит никому! И я бы на месте «шефа» это никому не доверил! Радист – это связь, это святое! Он – нелегал и не работал, был законсервирован. Его, вероятно, только проверили, да и то, бесконтактным способом. Значит, с этой стороны провала Лимингу ждать не придётся.
      Значит, пойдёт он!
      А я?
      Меня он тоже никому не передоверит! Меня надо беречь и держать под контролем! Через меня выход на места некоторых других закладок капсул и самое главное – реализация плана возвращения группы на запад! Меня могут доверить разве что, Сферу! Ему Лиминг доверяет полностью. Сфер – убийца! По приказу Лиминга он ликвидировал парня и девушку, которые случайно оказались в месте закладки капсулы группой. Они могли что-то видеть…
      Лиминг однозначно приказал – Сфер безжалостно исполнил⁷…
      Значит, надо сделать так, чтобы  «шеф» был со мной. Или, вернее, я был с «шефом». Даже если связь с радистом у них предусмотрена через почтовый ящик! Всё равно, действия, которые будут похожи на тайниковые операции, от моего внимания не ускользнут! Даже если Лиминг попытается прилепить мелкую бумажку, свёрнутую в трубочку, к нижней части скамеечной рейки в парке. Тогда радиста возьмут! А для этого надо вернуться. Вернуться с победой!
      Или хотя бы сесть в поезд! В каждом вагоне этого поезда один из проводников будет из офицеров ГБ или «Аквариума». В каждом туалете оборудована щель-тайник, в котором есть карандаш на липкой ленте. А бумага – целый рулон туалетной бумаги, пиши – не хочу…
      Я вспомнил, что среди курсантов родного ХВВАУЛ ходил анекдот о том, как называются курсы лётного училища (по названиям кинофильмов):
      Первый курс – «Без права быть собой», второй курс – «Приказано выжить», третий – «Без права на ошибку», четвёртый – «Их знали только в лицо»…
      Я мысленно улыбнулся. Сейчас у меня второй и третий курсы вместе взятые. И я делаю всё, чтобы для диверсантов Лиминга наступил четвёртый курс!..
      Поэтому приказываю: жить! вывернуться наизнанку и жить! Ты это умеешь, Юрий!
      Как хорошо я сегодня выпутался! Везунчик!..
      Стоять, Буян, стоять!.. Ты ещё в игре! Всё только начинается!.. Но я верю в свою звезду! Фортуна на моей стороне. Однако эта дама очень капризна.
      Обезьяна, переболевшая желтухой – вся жёлтая…
      456 умножить на семь…
      Ну вот! Началось!
      Я ощутил, мелкую дрожь по всему телу…
      Что со мной?
      Лиминг, Венк, Аппи и Дэн – четыре оголённых в мою сторону ствола…
      И их глаза! Глаза шпионов и диверсантов, готовых на всё, чтобы их миссия осталась тайной! У меня была секунда-другая! И за секунду до выстрелов я нашёлся, что им сказать. Перетянул одеяло на свою сторону!
      Четыреста пятьдесят шесть на семь… Это сколько же будет? Вот что важно! Это сейчас самое важное!
      Но дрожь, невзирая на всю мою арифметику, овладевала уже всем телом и подкрадывалась к зубам!
      Ещё не хватает заболеть!
      Я тяжело вздохнул носом, пытаюсь закрыть любую щелочку в моём спальном мирке, чтобы согреться.
      Открываю глаза и упираюсь в колючий, внимательный взгляд Лиминга.
      Медленно прикрываю глаза – этому меня при подготовке к операции специально обучали.
      (Нельзя делать это быстро, быстро – это испуг!)
      — Выпейте аспирин!.. Не сможете завтра идти – возиться не будем!
      — Я знаю! — прохрипел я.
      «Возиться не будем!» Значит, у них есть план возвращения помимо меня! Запасной парашют? А как же! В парашютном спорте без этого нельзя! В разведке – тоже! Но они предпочитают запаску оставить на крайний случай! Зачем им запасной вариант? Они мне верят! Если бы не верили, если б сомневались, давно бы пристрелили! Не та это ситуация, где разведчик действует на «авось»!..
      Моё состояние не проходило.
      Нет, надо что-то делать! Аспирин здесь не поможет!
      Решительно расстёгиваю спальный мешок. Беру полотенце.
      Глянул на «шефа» – он лежал с закрытыми глазами и в том положении, из которого не мог за мной наблюдать.
      Сорвав травинку, подсунул стебель ему на спальный мешок под складку змейки-застёжки. И выхожу из палатки.
      Наш бивуак мы устроили на небольшой полянке.
      Между палатками горел костёр, на огне которого жарил шашлык Сфер – молодой парень, 24х лет.
      Он был широкоплеч, спортивен. Хорошо владел приёмами боевого ушу. И, насколько мне было известно, мог запросто свернуть шею любому здоровяку. Впрочем, и его хлипаком не назовёшь! Если бы в той ситуации утром на месте Аппи или Дэна Венка блокировал бы Сфер, заместитель «шефа» и не дёрнулся бы! И ещё неизвестно, как бы всё для меня обернулось!
      Меня передёрнуло…
      Сфер отлично стрелял с обеих рук и прицельно метал нож: с семи метров вбивал брошенную финку в прикреплённый к дереву спичечный коробок. И за всё время, что я был в группе, ни разу не видел, чтобы он промахнулся…
      Как тогда он быстро появился после выстрелов по Венку! И в руке нож, готовый к броску…
      Парень хорошо говорил по-русски. Впрочем, в группе все на очень приличном уровне говорили по-русски – не придерёшься. А он, кроме того, в стае был специалистом подрывного дела: во-первых, снаряжал капсулы радиовзрывателями, а во-вторых, если бы пришлось уходить в отрыв от преследования, именно Сфер должен был ставить минные ловушки на пути группы захвата.
      Молчалив, казалось, слова из него не вытянешь. Если за трапезой кто-то что-то рассказывал (как правило, о жгучих брюнетках и любвеобильных блондинках), то этот парень только слушал.
      Лиминга понимал с полуфразы, и тут же, молча, выполнял его приказ. И я заметил, что «шеф» ему благоволит.
      После того, как группа уходила с привала, именно Сфер оставался, чтобы зачистить наше место отдыха, а заодно проследить, не идёт ли кто за нами следом! А потом через 30-40 минут он догонял нас.
      Как этот парень находил группу – я не знаю, видимо, он был неплохим следопытом.
      В ту ночь первые три часа была его очередь дневалить – а по сути, быть часовым.
      Я знаю, чуть позже он, свернув в спальном мешке какую-нибудь поклажу (вроде как человек там лежит), отойдёт от костра в темноту, и оттуда будет вести наблюдение…
      Подойти, подкрасться незамеченным к палаткам при такой охране практически было невозможно.
      Увидав меня, вышедшего из палатки и направившегося к реке, он коротко бросил:
      — Момент! Подержите! — и протянул поверх костра самодельный шампур из остро отточенной палочки с кусочками полусырого мяса и помидорами.
      Возвращаюсь к костру. Внимательно смотрю Сферу в глаза и… не беру протянутый шампур.
      «Мгм! Нашёл доверчивого мальчика!»
      Не торопясь обхожу жар костра, присаживаюсь на корточки справа и чуть сзади от парня в неудобном для атаки положении. И лишь после этого принимаю шампурчик, чтобы держать его над углями.
      Почему я так поступил? В случае чего быть перехваченным за руку и оказаться брошенным лицом на угли огнища не хотелось. Бережёного бог бережёт! А вот я мог в этом положении, звезданув парня ребром ладони под затылок, грохнуть его всего в костёр.
      Сфер едва заметно усмехнулся. И было видно, что моя предусмотрительность ему по нраву!
      Он наливает в кружку чай и, не выпуская меня из поля зрения, идёт к нашей с Лимингом палатке.
      Я понял: парень хочет, проверить, всё ли в порядке, не лежит ли после моего ухода руководитель группы в палатке с ножом в горле!
      Молодой человек приоткрывает палаточный отвор:
      — Чай, шеф?
      — Нет, спасибо! — откликнулся Лиминг. — Всё в порядке, Макс!
      Парень подходит ко мне и, не говоря ни слова, берёт из моих рук доверенный мне шампур.
      — Я могу идти? — с иронией интересуюсь у Сфера.
      Он не смутился. Промолчал. И я ухожу к реке.
      Дрожа всем телом, быстро разделся догола, по холоднющей воде добрёл до стоявшей в речке большой глыбы гранита, взобрался на неё и, охнув, шагнул солдатиком вниз.
      (Потом, после операции за такой прыжок мне здорово досталось: я рисковал поранить ногу и тем самым завалить всё дело! И я тогда, на совещании мысленно ругнул себя за то, что прыгнул, и… за то, что об этом рассказал.)
      Казалось, ледяная водица впилась в меня всего! Мне показалось, что мои я*ца, от холода превратились в ушки вредного мышонка Джерри и поджались к нёбу.
      Чёртом выскакиваю из реки, хватаю полотенце и начинаю жёстко обтирать себя всего!
      Меня просто всего колотило!
      «Госссссподи! За-за-за-зааачем, за-зачем я это сэсэсэсделал?!»
      Зуб на зуб не попадал! Скорее, скорее одеваться!
      «У них ессссть ра-ра-радист! Как же на те-тебя, чёрта-та-та, выйти?»
      Краем глаза замечаю, как на фоне зарницы в стороне шевельнулась потревоженная кем-то ветка куста – за мной наблюдали. Интересно, кто? Сфер? Или Лиминг?
      Сфер-Агасфер вряд ли без приказа оставит пост на нашем бивуаке. Значит, сам? Всё ещё не доверяет?
      Ведь и в процессе перехода сюда я время от времени ловил на себе внимательно-изучающий взгляд Лиминга. А за моей спиной неотступно следовал Сфер. Нет, это неслучайно. И делать вид, что я всего этого не вижу, было бы глупо, неправдоподобно для человека с моим опытом и моей подготовкой, и это ещё больше вызвало бы подозрения!
      Я снова начал ощущать опасность. Что же придумать?
      Погоди! А как бы вёл себя настоящий посланец центра, наделённый полномочиями контроля, если бы видел, что за ним наблюдают с недоверием? Тем более что вначале он, контролёр, тоже заподозрил их в подставе!
      «Давай, думай, засланец, думай! Ты должен найти выход!» — размышлял я, шагая след в след за Дэном.
      И я стал тоже с подозрением смотреть на Лиминга, но так, чтобы «шеф» иногда ловил этот изучающий взгляд. Однако когда наши взгляды встречались, мой взор становился мягче и я, без торопливости переводил глаза на других…
      Лиминг заметно занервничал, а потом «особо наблюдать» за мной перестал.
      На очередном привале он что-то сказал Сферу и того у себя за спиной я уже не видал.
      Так ситуация снова обернулась в мою пользу.
      …Я оделся. Кинул полотенце через шею и пошёл к нашему лагерю.
      Радист! Надо получить на него зацепку.
      Присел у догорающего костра. Вытянул кисти рук к огню.
      Сфер, молча, протягивает мне палочку жареного мяса с кусочками помидоров, называемого у нас шашлыком.
      (Кстати, это я их научил жарить мясо с помидорами! Они не поверили, что это может быть вкусно. Но, распробовав, ели потом с удовольствием!)
      Я, тоже молча, отрицательно мотнул головой. Взял кружку чая, которая была налита для шефа, отстегнул с пояса флягу и плеснул из неё в чай коньяку.
      Не говоря ни слова, жестом предложил коньяк Сферу. Тот протянул свою кружку, я плеснул в чай и ему.
      «Глупышка! — подумалось мне. — Если б мне это было нужно, ты бы через десять минут уже спал без задних ног непробудным сном, пока тебя бы не взяли тёпленьким! Очнулся бы уже в камере – голым, после осмотра стоматологами полости рта и проктологами – заднего прохода!»
      Дело в том, что моя фляга, внешне напоминавшая простую армейскую флягу, была с секретом. Я мог из неё пить сам и угощать других без всяких последствий. Но достаточно было нажать на потайной выступ на фляге, открывался внутренний клапан и в кружку моего врага вместе с коньяком поступал сильнейший наркотик. И всё! Каких-то десять минут и человека скашивал непреодолимый сон!
      Я, помешивая ложечкой, маленькими глоточками выпил чай.
      Приятное тепло растекалось по всему телу. И по коже – мелкие-мелкие горячие иголочки.
      Озноба как не бывало.
      Затем пошёл спать.
      В палатке «шеф» лежал в том самом положении, в каком я его оставил. Вот только прядь волос выбивалась на лоб. И травинки, оставленной мною, под складкой застёжки не было!
      «Значит, это ты за мной следил из-за кустов!..»
      Укладываясь, отмечаю, что недуг отступил! Выкарабкался.
      Я был как огурчик – снова собран, полный жизненных сил и спокоен!
      Я – тот, кого они ждали, кому они верят; человек, который знает, что делать, который обеспечит им выполнение задания и возвращение домой!
      И перед выходом в город (чтобы сесть на поезд) я буду решать, кто и с кем пойдёт! Мягко, но настойчиво…
      Стоп! А сколько же будет четыреста пятьдесят шесть умножить на семь? Три тысячи… Три тысячи сто… девяносто два! 3192 прибавить… 59280… Это будет… Это будет… 62472!
      Облегчённо вздохнув, что задачу всё-таки за сегодня я решил правильно, я тут же уснул сном праведника…

      …Через два дня перед выходом из леса всё тщательно побрились, оделись во всё чистое, даже нижнее бельё. (Ношеное сожгли на костре.) У каждого был свой, отличный от других одеколон. Лиминг придирчиво осмотрел каждого человека. И группа рассыпалась. В городе я оказался в паре с Лимингом.
      И он никуда не спешил. Пообедали в ресторане. Посидели в парке.
      Лиминг внимательно смотрел, не ведут ли нас?.. Но как опытный разведчик он ни разу не обернулся! А чтобы, не оборачиваясь, проверить, не ведётся ли наблюдение, для этого существует целый рой приёмов: внезапный переход улицы на другую сторону, где можно мотивировано осмотреться, зеркальные витрины киосков и магазинов, якобы разговор из телефонной будки, посадка в городской транспорт и в последний момент отход от него…
      Да мало ли!..
      Господи, зачем нашим тебя вести, если рядом с тобой я?
      Хотя одну знакомую физиономию с Лубянки, которую я видел однажды на конспиративной даче КГБ в период подготовки к операции, в парке я всё-таки приметил: он изображал свидетеля жениха. Или мне показалось? Да и вся свадебная камарилья что-то подозрительно состояла сплошь из накаченных парней с квадратными подбородками. (Тут наши не доработали!) Однако я поспешно отвёл глаза от всей этой брачной шумихи. Не сомневаюсь ни на секунду, что вся свадебная церемония была срежессирована и поставлена спецами контрразведки, а жених и невеста до сегодняшнего дня друг друга и в глаза не видели! Зато затворы фотоаппаратов щёлкали, не переставая, запечатлевая «на память» молодых и гостей со всех ракурсов. Где-то там есть кадры и моей персоны с Лимингом! Ради фото «шефа» можно и свадебку сыграть! А если понадобится, то организовать и похороны!
      Из истории контрразведывательных операций я такой случай знаю, когда в середине 50х гг. комитетчики для правдоподобия в городском морге брали «напрокат» труп какого-то бомжа. Обмыли его, приодели. Там, на похоронах, была и неутешная вдова, и заплаканные родственники… И всё только ради того, чтобы проследовать мимо места, где встречался резидент английской разведки со своим агентом! Говорят, снимки той встречи получились великолепные!..
      Я предложил Лимингу на всякий случай уйти от свадьбы подальше.
      — Вы думаете, это организовано контрразведкой?
      — Чёрт его знает. Вон, какие бычьи шеи у всех.
      Лиминг присмотрелся.
      — Не думаю! Это, скорее всего, спортсмены – регби, биатлон, гребцы…
      «Не думаю» – это от того, что я указал ему на это. Если бы я промолчал, внимательный Лиминг мог бы сам запаниковать…
      …Время отправления поезда приближалось. А как же радист? Неужели на встречу с ним был послан Сфер?
      Тогда плохо! Обвели вокруг пальца! Радист выскользнет! Разведчик, называется!
      Да нет, не может быть! Лиминг радиста не передоверит никому!
      Надо просто ждать! Педалировать нельзя. Меня учили: разведка – это умение ждать!
      На вокзал пришли за 20 минут до отхода поезда. Тоже не торопясь.
      И тут до меня дошло: если у Лиминга назначен личный контакт с радистом, он меня оставит на визуальном контроле Сферу, и на встречу пойдёт один. А вот если передача информации будет бесконтактным способом, то мы можем пойти вместе. И в том, и в другом случае ничего страшного для нас нет: Лиминга видели со мной! Теперь, куда бы он ни пошёл, с кем бы ни встретился, его повсюду будут вести наши глаза.
      Хочешь, Лиминг, чтобы тебя не вели чекисты – бери меня и дальше с собой!
      Аппи стоял под третьим окном девятого вагона, в левой руке у него была газета.
      Заметив нас с «шефом» парень медленно пошёл вдоль состава.
      Значит, всё в порядке, он видел всех из нашей группы!
      (Если бы газета была в правой руке – кого-то нет. Если бы его не было или он стоял под любым другим окном, или не у девятого вагона, или прохаживался – опасность, тревога, провал, надо немедленно уходить, садиться в поезд нельзя…)
      Перед самым отправлением состава «шеф» со мной прошёл в камеру хранения. Оставил меня у входа и вне моей видимости в какой-то ячейке оставил небольшую сумку. Потом зашёл в телефонную будку и долго рылся в карманах, отыскивая монетку и посматривая на меня. Я понял: он не хочет, чтобы я видел, какой номер будет набираться. И отвернулся. Зачем мне смотреть, какой ты номер набираешь? Это не моя забота! Даже если всё не снимается на киноплёнку из рядом стоящего киоска «Союзпечати», все телефоны вокзала и рядом, скорее всего, взяты на контроль. Это наши умеют со времён НКВД Лаврентия Павловича Берии.
      Лиминг кому-то, ответившему на том конце провода, сказал, что это звонит Яков Наумович (пароль), что он звонил в 14 часов, но не смог дозвониться в Москву (пароль) до профессора (пароль) и что позвонит завтра в это же время или в три часа.
      Следовательно, таинственная ячейка имеет номер: либо 134, либо 143, возможно, 34, 43, 104 или 103. Номера 8, 13, 14, 16 (удвоенная восьмёрка; почему остальные номера – догадайтесь сами!), 268 и 286 – исключаются: шкафы с этими ячейками были у меня на глазах. Ячеек в камере хранения 288 – большего номера я не видел. Поэтому варианты на триста и четыреста исключены тоже! Я бы проверил ещё ячейки 206 и 208! Но с этим как-нибудь разберутся без меня, даже если к указанным цифрам будет добавлен какой-то коэффициент!
      (В тайнике туалета нашего вагона я оставил запись с фразой, которую сказал Лиминг таинственному абоненту по телефону и основное о группе. Однако в камере хранения накануне были установлены миниатюрные кинокамеры – настолько серьёзно отнеслись в Москве к этой группе! Поэтому контрразведчикам госбезопасности гадать на кофейной гуще и, закрыв камеру хранения «на санитарный час», повально вскрывать все ячейки не пришлось! А ячейка, в которой была оставлена сумка, оказалась под номером 143!)
      Лиминг сказал: «До свидания» и тут же повесил трубу.
      (Значит, код В074, под которым заперта ячейка, известен абоненту! Почему В074? Западными психологами установлено, что это сочетание реже других набирается людьми в качестве кода доступа, пароля или замка!)
      Пусть радист окажется самым умным и весьма осторожным и наймёт какую-нибудь бабулю с контактным телефоном, чтобы, перезванивая ей тоже из телефона-автомата, узнавать, что ему передали. Это не поможет! В камере хранения есть сумка, за которой ему или кому-то по его поручению, надо будет прийти! А тут уже всё под контролем! Ведь не случайно сержант милиции, дежуривший у входа в камеру хранения, начальник военного патруля, равнодушно стоявший на перроне, парень-буфетчик, продававший нам помидоры и воду в дорогу, девушка-киоскёр с газетами, все поглядывали на кисти моих рук – не сжаты ли они в кулак?
      Ты, радист, думаешь, что самый умный и самый осторожный?
      Нет, кукушонок, здесь всё под контролем!
      И дни твоей свободы сочтены!..

      …По итогам моей работы, выяснили многое, а затем взяли не только «шефа» на «конспиративной квартире», куда я его привёл (где мне в темноте тоже, кстати, намяли бока!), но и ликвидировали всю группу. Со стрельбой, правда, и не всех живыми – были и убитый, и тяжело раненный. (С нашей стороны обошлось без потерь.) Но обезвредили всех.
      

Вдогонку:

      ••>> В разведке, как и в авиации, всё происходит на приличных скоростях, и времени на исправление ошибок не хватает!

Из записных книжек офицера разведки

 

      <<•>> В самоуверенности заключается самое большое искушение, подстерегающее специалистов разведки.

Леопольд ТРЕППЕР, резидент советской военной разведки

<<•><><•>>

      <<•>> Разведка на самом высшем уровне скорее предчувствие, чем предмет науки. Её скорее можно почувствовать, чем изучить, ощутить, нежели вычислить. Это форма искусства, предсказание о том, что противник будет делать до того, как противник знает об этом сам.

Стивен АМБРОЗ

<<•><><•>>

      <<•>> В нашей профессии есть удачи и неудачи. Но чаще терпят неудачи те, кто нерешителен, у кого не развито чувство интуиции, наблюдательности, логической углублённости в порученное дело, умение вжиться в чужой образ, кто не понимает и плохо воспринимает характерные особенности информационной работы.

Артур АРТУЗОВ, начальник контрразведки ОГПУ

<<•><><•>>

      <<•>> Надеяться надо до последней минуты. Но в последнюю минуту можно и перестать. 

Дон-АМИНАНДО

<<•><><•>>

      <<•>> — Мы сможем внимательно за ними понаблюдать и выяснить, что им нужно. Они не вызывают особого доверия, верно?
      — Твоё неожиданное коварство не перестаёт меня удивлять, капитан!

Из худ. америк. сериала «Андромеда» 

<<•><><•>>

      <<•>> — Нет? Хорошо! Мы оба знаем, что ты меня никогда не застрелишь!
      — Удивительно! Мы вместе уже больше года, а ты меня совсем не знаешь!

Из худ. сериала «Андромеда»

<<•><><•>>

      <<•>> — Смешной вы человек!
      — Я? Я смешной? Да! Я тоже! И ко мне маска приросла! Уже не оторвать! Уже непонятно – я это или не я!

Из спектакля Сергея ЮРСКОГО «Предбанник»

<<•><><•>>

      <<•>> — Ты говоришь лучше, чем Ренер. Ты говоришь, как настоящий профессионал!

Из фр. худ. к/ф-ма «Бег зайца через поля»

<<•><><><><•>>

 

      …Арест Лиминга был большой удачей наших спецслужб. И ведь взяли живым, не труп! А он был неимоверно опасен! Поэтому были приняты чрезвычайные меры предосторожности.
      Был специальный, особой важности приказ: все, кто прибывает в Лефортово с требованием на передачу этого арестованного для доставки его, куда бы то ни было (хоть в Кремль! хоть к господу богу!), должны немедленно задерживаться, невзирая на должности и звания, независимо от того, какие у них документы и чей приказ они привезли! Под личную ответственность начальника Лефортовской тюрьмы арестованного шпиона можно было передавать лишь с санкции Председателя КГБ СССР или его Первого заместителя в присутствии следователя КГБ, который вёл это дело, под персональную ответственность последнего. Причём, в этом приказе было специально оговорено, что в последнем случае следователь должен прибыть отдельно, войти в кабинет начальника тюрьмы один, без сопровождения и письменно (с приложением соответственно оформленного требования) известить администрацию о предстоящем изъятии арестанта за 30 минут до того, как должно поступить само распоряжение на выдачу подследственного. Опоздание следователя по времени, прибытие кого бы то ни было за арестованным раньше этого получаса не допускалось ни под каким предлогом! Несоответствие по времени даже на одну минуту автоматически аннулировало все привезенные распоряжения, а все документы надо было оформлять по новой. Особо оговаривалось, что подпись на извещении о предстоящей передаче Лиминга, привезённого следователем, и на приказе об этом, врученном кем-то другим, должна быть от одного и того же лица: не допускалось, чтобы на одном документе стояла подпись Председателя КГБ СССР, а на другом – его Первого заместителя! (Боялись похищения и побега.) Были и ещё некоторые нюансы, позволяющие избежать несанкционированной выдачи этого опасного преступника, о которых я просто умолчу.
      Сам Лиминг – был матёрым, здоровым лосем, с великолепной спортивной, боевой и специальной подготовкой, прекрасно владевший всеми видами оружия и восточными боевыми искусствами. Впрочем, смертоносным оружием для него могло стать всё, что ему попадётся под руку! Поэтому внутреннюю решётку в самой камере по любому поводу можно было открывать (и открывал лично один из заместителей начальника Лефортово!) в присутствии не менее шести амбалов-охранников, один из которых был с собакой…
      Этот умный, злой, сильный пёс заслуживает того, чтобы рассказать о нём особо.

      Довольно крупная восточно-европейская овчарка. Весь чёрного окраса. Кличка – Рей. Лапы – с руку взрослого мужчины, пасть – как у саблезубого тигра, настоящая собака Баскервилей!
      Неслыханно для собаки, но по команде Рей умел нырять и доставать предметы со дна водоёма, если вода была более-менее прозрачной!
      Рей обладал прекрасными нюхом, памятью и настойчивостью в выполнении команды: в поле, в высокой траве можно было далеко забросить монету, затем дать Рею обнюхать руку, которая держала монету, и скомандовать: «Ищи, Рей!» И можете не сомневаться: пёс найдёт монету! Через полчаса, через час, через два, но найдёт! В поле! В высокой траве!
      Проводник Миша рассказывал, что как-то монету бросить – бросил, приказал псу искать, но пошёл дождь, начиналась гроза. И он позвал Рея, затащил его в машину. Рей не хотел уезжать, упирался, скулил: как же так, монету-то он ещё не нашёл! А вдруг какая-нибудь другая собака найдёт! Позор!..
      Несколько дней Рей ходил сам не свой, в глаза никому не смотрел. Уж думали, не заболел ли? Ветеринара вызывали. На эту поляну приехали только через три недели. Рей, из окон машины увидал, что приехали на то самое место, поскуливал от нетерпения. Никто не придал этому значения: о той монете Миша, его жена и дочь и думать не думали. А Рей думал! Рей помнил приказ и запах гривенника! Рей, наверное, молил своего собачьего бога, чтобы до него никто из других собак ту монетку в поле не нашёл! Поэтому, выскочив из машины, он бросился на поиски. И через час с небольшим с триумфом принёс денежку в зубах и положил на расстеленное покрывало!
      — Вы бы видели, с каким победным видом он нёс этот гривенник: нос кверху, лапы поднимает высоко! — рассказывал Миша, поглаживая Рея.
      А тот знал, что говорят о нём, что его хвалят, прикрывал глаза от удовольствия.
      Он лежал, положив на сильные лапы свою умную чёрную голову, посматривал на меня одними глазами, отводил взгляд, потом снова смотрел мне в лицо и весь его вид говорил: «Видишь, какой я сообразительный пёс! Где ты такого ещё увидишь! Правильно, правильно я помнил о монете! Теперь об этом рассказывают всем! И мне это приятно до щенячьего визга!..»
      …Рей был злым! Злость по отношению к заключённым у него была неимоверная! Он их ненавидел! Лютой ненавистью. Каждой клеточкой своего сильного тела. Особенно своей злой пастью! (И заключённые платили ему тем же, называли его «Чёрным Гадом».) А охрана, следователи, работники прокуратуры были для него своими – они могли его погладить (хотя это и не допускается со стороны посторонних по отношению к служебной собаке).
      В первый же день нашего с Реем знакомства мне он понравился и за его умные глаза я обратился к нему так:
      — Ну что, человеческие глазки? Как твоя жизнь?
      Видимо, Рею это понравилось, никто до этого его так не называл! Он сам подошёл ко мне, доверчиво положил голову на мои колени и прикрыл глаза, требуя, чтобы я его погладил.
      Признаюсь: я сделал это не без опаски!
      Проводник сказал, что я – первый человек, которому Рей доверил свою голову, положив её на колени незнакомцу. По-видимому, он хотел показать, что признал меня за своего! И дальше я его называл только так – Рей-Человеческие Глазки! А вот лакомство от меня так и не взял – отвернулся, чтобы не соблазниться! Любую пищу и воду приучен был брать лишь от Михаила. Поэтому Рею всегда приносил гостинцы и передавал ему через Мишу. Пёс ел конфеты, кусочки мяса, печёночку и поглядывал на меня, как бы давая понять: он понимает, что это я его угощаю! «Вкусно, конечно, но из твоих рук или там с пола взять и съесть не могу, извини – служба!»
      И в отпуск проводник уходил только с Реем.
      …Рей был опасен! Малейшее резкое движение охраняемого Реем заключённого приводило к тому, что пёс бросался на него без команды проводника. Стремительно, сразу, без рычащего предупреждения! Будто только и ждал это резкое движение! И, если Рея не удержать и не осадить Мишиной командой (на команды «Фу!» заключённых он не реагировал!) – порвёт глотку или перекусит руку, которой пытаются защититься! Такие случаи были. Поэтому Михаил был всегда начеку.
      Когда по команде Рей несётся на нескольких заключённых, ни у кого из них нет гарантии, что он бросится именно на того, на кого нацелен пущенной стрелой: в последний момент пёс мог прыгнуть на человека, стоящего справа или слева – жертву выбирал сам Рей. Этому его никто не учил! Этот приём изобрёл Рей. И он всегда срабатывал! Вроде несётся на одного, и вдруг бросается на другого! Тот и не ждал! И всё! Молись, заключённый, чтобы охрана с проводником подоспели вовремя! Погибнуть от страшных собачьих клыков – смерть не из приятных…
      …Рей был прирождённым убийцей! Старался противника повалить и сразу вцепиться в горло. Причём не просто вцепиться, а перекусить или одним движением своих страшных челюстей вырвать хрящи с корнем, будто боялся опоздать. Хватать за горло он любил! Или за яйца, а потом всё равно за горло – будучи кобелём, Рей знал, какое самое больное место у мужиков. Если ему это удавалось, о своих яйцах заключённый (ежели оставался в живых) мог потом говорить только в прошедшем времени…
      Когда кончал с одним противником, Рей тут же бросался на другого – в бою он был неутомим. (На его счету именно таким способом было два искалеченных и убитых зэка, имевших неосторожность напасть на охрану, когда поблизости был Рей. Это случилось в Воркуте, где Михаил с Реем были на стажировке) А если Рея вовремя оттаскивали, недовольно рычал: «Эх, не удалось! Не успел! Ладно, в др-р-ругой р-р-раз буду пр-р-ровор-р-нее!»
      Вот тебе и Человеческие Глазки!
      Наверное, в предыдущей жизни Рей был следователем НКВД или вертухаем…
      Но он был «нашим», своим…

      …Так вот! Арестованный Лиминг шестерыми охранниками сковывался наручниками. Шесть человек и Рей (внутри Лефортовской следственной тюрьмы!) сопровождали подследственного из камеры на допрос и обратно – настолько он был опасен! Если свершится чудо и арестант освободил бы руки от оков, а затем сделал бы попытку напасть на конвой, все знали, что надо делать – они, как один, должны были расступиться и освободить дорогу Рею. А потом уже бросаться на него.
      Мне кажется, что именно делать с арестованным в этом случае, Рей тоже знал…
      …В тот памятный день на допросе Лиминг, взглянув на меня, сидящего поодаль в военной форме (всё должно было оказывать психологическое и угнетающее давление на подследственного, даже моя форма!), сокрушённо воскликнул:
      — Как жаль, что я тебя, сволочь, тогда не пристрелил! В жизни себе этого не прощу!..
      — Давайте на «вы»! — проговорил я.
      — …Когда вы ошиблись – у вас же не было никаких шансов!.. Как я вам поверил?! По-че-му?! Почему вы мне показались так-ким надё-ё-ёжным?!. — протянул он.
      — Потому что меня готовила наша военная разведка, а у меня за спиной была моя Родина – Советский Союз! В этом мой категорический императив. А вы работали против моей страны и за деньги! Поэтому вы… и такие, как вы, проигрывать будете всегда: у меня есть категорический императив, у вас его нет! — отвечу ему, глядя прямо в глаза.
      Потом добавлю тихо, с нажимом:
      — Потому-то я и переиграл вас!.. Всех!..
      Это был волевой человек. Сильный, решительный, жестокий, умеющий превозмогать свою боль. Но он не любил проигрывать! О, нет! До этого он ведь всегда выигрывал!
      Он глянет на меня в ярости и с ненавистью!
      Он скрипнет зубами!
      Потом он закричит страшным криком!
      Одновременно нечеловеческими усилиями Лиминг попытается вырвать руки из наручников, в щадящем режиме сковывавших его сзади, за спинкой привинченного к полу стула!
      Он рванёт руки так, что металл оков рассечёт кожу и пойдёт кровь!
      Он попытается освободить свои руки с единственной целью – чтобы в последнем исступлении, в борьбе, может быть, уже погибая, вцепиться ими в моё горло! И тем самым вырвать у меня победу!..
      Лиминг, видимо, давно готовил это действо. Он уже несколько дней давал развёрнутые показания по одному очень важному вопросу, и от его показаний и в КГБ, и в ГРУ просто рты раскрывали! (Потом мы поймём, почему он вдруг пошёл на такие признания!) А сам выжидал момент, когда останется со следователем один на один. (Иногда конвойного на несколько минут вызывали или его отпускали по надобности – это почему-то не воспрещалось.)
      А я спровоцировал арестованного на эту попытку раньше времени. Вот тут он изменил свои намерения, захотел свести счёты не с кем-нибудь, а лично со мной!
      И освободиться ему почти удалось! Почти!
      Молодой конвойный, стоявший сзади, кинулся к нему и вовремя начал сильнее сжимать обечайки наручников вокруг окровавленных запястьев.
      Я и следователь КГБ тоже метнулись к арестованному: контрразведчик – к рукам, я – к его кадыку.
      — Расслабить руки, расслабить руки! — жёстко командовал я, откидывая за волосы его голову назад одной рукой и вцепившись в адамово яблоко другой.
      Хотя мне хотелось ему те слова кричать! Но меня учили: кричат не от силы, кричат от слабости. А мне надо было и здесь психологически показать арестованному, что сила за мной!
      Поэтому я командовал ему тихо, нажимно, с придыханием:
      — Расслабить руки! У-дав-лю, гад!
      Он пучил глаза и прохрипел мне:
      — Не удавишь!.. Я [вам ещё] нужен…
      (Вот зачем он начал давать накануне такую интересную для наших спецслужб военно-политическую информацию – чтобы в такой вот попытке его было жалко убивать!)
      Но я сжимал всё сильнее и сильней! Он начал задыхаться.
      Я видел, как вздулись вены на его виске, как выступили красные прожилки на белках глаз.
      Он попытался вырубить меня ногой, чтобы выиграть хотя бы секунду, а лучше две.
      Не удалось – мимо, я был к этому готов: ведь на его месте я бы тоже это сделал!
      Но он упорно шёл к своей цели: правая рука Лиминга почти обрела свободу – наручники не удавалось водрузить на место, а кровь была как смазка. И два человека, пытавшиеся за спинкой стула удержать здоровенного арестованного за руки и свести их, были для него не противники! Конвойный был неопытен, и, вместо того, чтобы заломить руки подследственного кверху, прижимал их к стулу. Вдобавок следователь, оставив борьбу, бросился к кнопке вызова тревожной группы.
      (По пути к заветному кругляшу грохнул на пол дорогостоящую японскую видеокамеру!)
      Где-то в глубине здания заквакал сигнал тревоги.
      — Освобождается!!! — истерично закричал конвойный.
      Ситуация становилась критической: по статусу Лефортово оружия внутри следственной тюрьмы ни у кого из нас не было. А в комнате не сидел наготове наш надёжный, сильный и клыкастый друг Рей!
      Счёт пошёл на секунды!..
      Выбирать было практически не из чего: или он освобождается и тогда все мы здесь – трупы, или диверсанта надо убивать, задушив или размозжив его голову графином с водой! А потом для надёжности ещё воткнуть острый скол графинного стекла ему в живот, с силой провернув осколок в ране!
      Причём, делать это надо сейчас, немедленно, пока он не освободился! Потом, ей-богу, будет поздно!
      Я мельком бросил взгляд на графин – дотянусь ли, успею ли?
      И этот, вскользь брошенный взгляд Лиминг уловил тоже, даже в пылу борьбы!..
      Он замер на четверть секунды. Этого для меня оказалось достаточным! И я выбрал третий вариант: резко нанёс сильный удар ребром ладони сбоку по открытой шее арестованного. Там, где проходит сонная артерия.
      Резко, наотмашь. Как учили.
      (Чёрт! Знали бы вы только, сколько ненависти я привнёс в этот удар!)
      Хрясь! Звук был – как удар по сырому мясу!
      И диверсант, охнув, вырубился.
      (Он хотел прикрыть шею, наклонив голову в сторону замахнувшейся руки, но не успел – слишком поздно сообразил!)
      Мы плотно защёлкнули браслеты. Режим на наручниках изменили на самозатягивающийся. Следователь и я, каждый в отдельности и лично, лично (!) убедились, что допрашиваемый скован теперь уже надёжно.
      Тут, конечно, на сигнал прибыла подмога. (Как всегда, очень вовремя!)
      Рей, вбежав в комнату, в первую же очередь упёрся взглядом в неподвижного арестанта и изготовился к прыжку – больше его никто не интересовал! (Взгляд колючий, злой.) И, уловив запах крови, недовольно рыкнул и свистнул носом: «Лай тебя забери! Зря бежал! Без меня спр-р-р-равились. А я так надеялся вцепиться в эту шкур-р-ру и показать, кто у нас здесь хозяин!..» Потом «Человеческие Глазки» посмотрел на меня и едва заметно шевельнул хвостом, чтобы это видел только я, а не кто-нибудь ещё: не то ведь подумают, что Рей – дворовая собака, без роду, без племени.
      Наш конвойный, ещё не отошёл от борьбы, руки у него подрагивали. Сбивчиво рассказывал прибывшим, как всё случилось.
      Контрразведчик нервно покусывал заусенец на указательном пальце.
      Я, успокаивая дыхание, снял форменный галстук и расстегнул верхнюю пуговку на рубашке.
      «Фух! Все живы! Ему не удалось нас убить! Наши торжественные похороны в ближайшие три дня не состоятся!»
      Отдышались. Следователь курил, часто затягиваясь.
      Затем, чтобы чем-то отвлечься и хоть что-то делать, я поднял камеру со штативом и поставил её в вертикальное положение. Проверил: камера работала! Навёл видеоискатель на арестованного. Потом, как бы само собой разумеющееся, полистал протокол допроса (верх ногами – на фиг он был мне нужен?)…
      Следователь махнул подмоге рукой: мол, все свободны.
      Те ушли, заменив, впрочем, конвойного на более опытного.
      Потом офицер КГБ кивнул на подследственного:
      — Чёрт! Он же нас чуть не убил!
      Я сделал удивлённую физиономию:
      — Разве? А я думал, что это мы его чуть не убили!..
      Контрразведчик, глядя мне прямо в глаза, воскликнул:
      — Слушайте, какого чёрта вас занесло из авиации в разведку? Летали бы себе сейчас спокойно!
      — Знаете, я тоже этому удивляюсь! — Я опасливо покосился на вырубленного арестанта: подробностей биографии офицера разведки шпионам, даже арестованным, лучше не знать! — Но вам скажу по секрету: в ГРУ не так страшно, как там! — И я, чуть улыбнувшись, показал глазами вверх.
      КГБ-шник хмыкнул:
      — Ну, Юрий Игоревич, у вас и нервы! В военной разведке у всех такие?
      — Нет! — отвечаю, скромно потупив взор. — Только у меня!
      Мы рассмеялись. И в этом смехе чувствовалось что-то расслабляющее после основательной напряги.

      ••>> >> […Страшно, не страшно – об этом потом только думаешь.
      Скажу по большому секрету: по-настоящему страх ко мне пришёл лишь поздно ночью перед сном! Когда подумалось о том, что мог бы в эту минуту бездыханно лежать в морге…
      Тогда я понял, что обладаю уникальным даром и для лётчика, и для офицера разведки: страх ко мне приходит, спустя несколько часов после случившегося. А в минуту опасности я ищу решение, а затем действую в соответствии с ним. И в те секунды просто не до страха. А уже потом, когда опасность миновала, не грешно и подрожать.
      Так было однажды в полёте перед катапультированием после внезапной остановки двигателя на истребителе, когда сделал четыре безуспешные попытки запустить движок. Так случилось и в случае с Лимингом после рокового допроса…
      В тот вечер до меня дошла простая до безумия мысль: важно то, что у тебя было в жизни и в бою, а не то, что напишут в эпитафии у тебя на гробнице!
      Кстати, контрразведчик, по натуре человек смелый и решительный, поздно ночью мне позвонил и сказал, что выпил сам две бутылки водки – ни в одном глазу и его колотит всего! Спросил, не стòит ли в следующий раз в комнате позади НЕГО посадить ДВУХ вертухаев, вместо одного, или ещё проводника с ТОЙ САМОЙ собакой?
      Смелый и решительный – а вот, подишь ты, у него те же проблемы, как и у меня, как и у любого смертного!..
      — Ни в коем случае! — заорал я в трубу. — «Нет вернее способа ободрить врага, как показать, что боишься его»¹⁰! Если он решит, что испугал нас, то замкнётся и перестанет давать показания! И понадобится применять спецприёмы НЛП, чтобы снова его разговорить! Мы потеряем время! А у нас его нет! Дело на контроле… сами знаете, у кого!..
      Дело было на контроле у Андропова и у Главного военного прокурора Союза ССР…] << <<••

      Потом следователь глянул на Лиминга и испугано замер:
      — Он не умер? Может, врача?
      — Да куда он, на хрен, денется! Здоровый бугай!
      Я плеснул арестованному в лицо водой из графина. (Помню, ещё и подумал: господи, как в фильмах про гестапо! Но, по-видимому, методы приведения в чувство арестантов везде одни и те же!)
      Лиминг пришёл в себя.
      Возвращаясь в явь, он мотнул головой, стряхивая капли воды с лица и волос, обвёл взглядом нашу маленькую комнату, нашёл глазами меня, развязано стоящего поодаль, оперевшись руками и задницей на письменный стол.
      — Вы проиграли и этот бой! — проговорил я, как ни в чём не бывало. — Отсюда не убежишь! А со мной свести свои счёты вам не удастся! Продолжим? Сейчас вы своими показаниями можете вести борьбу лишь за свою жизнь. Чтобы смягчить приговор военного трибунала. Это ещё возможно!.. Я здесь для того, чтобы потом иметь возможность организовать проверку изложенных вами фактов по своей линии за рубежом…
      По его лицу не заходили желваки – он хорошо владел собой.
      Арестованный смотрел на меня, чуть исподлобья, не мигая.
      Но как он меня ненавидел!
      Этого взгляда я не забуду никогда! Вряд ли до этого и потом меня так ненавидел кто-либо ещё!..
      Затем шпион проговорил:
      — Теперь я понял, почему вы показались мне своим! Вы – такой же жестокий, как и я! Кроме того, вы ещё [он добавил эпитет, который мне было лестно услышать от такого врага, но который (эпитет) я, чтобы вы не подумали, что хвастаю, просто упущу]. Для вас тоже критическая необходимость – это всё!.. Ишь, как командовал мне! Другие в такой ситуации кричат от страха! А он – шёпотом! Хотя смерть была рядом!.. Не успел! Ещё бы немного и… Нет! Если б посчитали нужным или опасным для себя, удавили бы меня… Или проломили бы мне голову тем графином и затем острым стеклом в живот… Не сообразуясь ни с чем!.. — и тихо добавил: — Ни с чем!..
      Он умел ставить себя на место противника…
      Повертел головой, ощущая шейные позвонки. А я подумал о том, что меня всем этим нюансам оперативной премудрости всё-таки учили правильно! И вложили в меня на подсознательном уровне…
      

Вдогонку:

      ••>> — Я теперь понял, чем ты нравишься мне! Поздравляю!

Из худ. к/ф-ма «Ошибка резидента»

<<•>••<•>>

      …Через семь или восемь месяцев в кабинет на Ходынку позвонят с Лубянки. И контрразведчики, с которыми мы работали по той операции, предложат мне «с утречка встретиться, чтобы пострелять…»
      Я понял, что утром будет приведен в исполнение смертный приговор моему противнику Лимингу. И отказался:
      — Нет, не хочу. Я – офицер, а не палач!..
      — Ух ты! Что вы говорите! — засмеялись в трубке. — Ну а мы немного палачи, а не только государево око!
      — Если ОН спросит, передайте ему эти мои слова. Думаю, он спросит! — добавил я и первым положил трубку.
      …Знаете, как обучают отличать подлинные бриллианты от стекляшек? Человек приходит на работу, садится за свой стол и просто играет бриллиантами. Каждый день. Восемь рабочих часов. Он только то и делает, что берёт бриллианты пинцетом, по одному кладёт их на ладошку в перчатке, разглядывает их на свет, на столе перекатывает с места на место, выкладывает узоры, строит пирамидки, домики, горки, рисует ими голубей, котят, енотов, лисичек. Ловит в глубине кристалла движения теней, любуется игрой света и отражением лучиков на гранях бриллианта… Так продолжается месяц-полтора. А после ему заменяют несколько кристалликов на поддельные. И тут работник уже безошибочно, почти сразу выявляет фальшивки!
      Точно так же в нашей группе обучали отличать правду ото лжи и, наблюдая за субъектом, вползать в сознание противника на допросах, хорошо его ощущать…
      Вот почему мне казалось, что я Лиминга уже не только знаю, но и чувствую! Слишком много времени я за шпионом наблюдал во время допросов, психологически считывая его внутреннее состояние. Поначалу меня интересовало в нём всё: как он думает, как встречает новый вопрос, как вспоминает, как чувствует опасность, как говорит. Я ведь его наблюдал и на свободе… С профессиональной точки зрения мне было даже интересно, как в камере он ест, курит, утоляет жажду, как спит, как просыпается, как по утрам тренирует своё тело. Меня учили: когда долго смотришь на человека, тебе открывается его внутренняя сущность. Поэтому я много времени потратил у монитора, который принимал изображение от камеры, установленной в камере Лиминга. (Простите за тавтологию!) А мой кабинет на период моего участия в допросах был обвешен множеством крупных фотографий нашего подопечного в различных ситуациях, специально сделанных и заказанных мной. Куда ни глянь, везде были: его фигура, его лицо, его профиль, его глаза, его руки – фото на сейфе, в книжном и на платяном шкафах, рядом с часами, с выключателем, на стенах, под стеклом на столе, на подоконнике, у стойки рядом с графином с водой…
      Вот почему очень скоро на допросах там, где он пытался лгать, я улавливал безошибочно. И он опять бросал в меня полный ненависти взгляд. Лиминг никак не мог понять, откуда я черпаю информацию. Это делало нас сильнее. А он был удивлён всепроникающей силой и информированностью нашей военной разведки ГРУ…

 

      <<•>> Разведчик должен быть предан своему правительству, отечеству и тем, кому он служит. Он обязан защищать их перед врагами и людьми, плохо о них отзывающимися, до последней возможности.

сэр Роберт БАДЕН-ПАУЭЛЛ

<<•><><•>>

      <<•>> Работа разведчика с агентом – это своего рода ухаживание. Ведь только прожжённые циники могут работать без симпатии. Надо уметь угадывать мысли, да что там мысли – ловить флюиды, идущие от шпиона! В разведке, как и в любви, надо быть обходительным, вежливым, даже галантным. А томительное ожидание очередной встречи с агентом – так только юноша ждёт свидания с любимой!

Лев БАУСИН, советский разведчик

<<•><><•>>

      <<•>> Разведка требует постоянной непринуждённости, непрерывной работы воображения, напряжённого внимания.

Леопольд ТРЕППЕР

<<•><><•>>

      <<•>> Для того, чтобы делать то, что делает разведчик, надо быть немного самоуверенным и немножко негодяем.

Из записных книжек офицера разведки

<<•><><•>>

      <<•>> Артист – я постепенно познаю,
      Какую жизнь со мной сыграла шутку злую –
      Чужую жизнь играю, как свою,
      И, стало быть, свою играю, как чужую.

Валентин ГАФТ, «Артист»

<<•><><•>>

      <<•>> — У меня – интуиция.
      — В этом замке у всех интуиция!

Из фр. худ. к/ф-ма «Хищники»

<<•><><•>>

      <<•>> — Какого дьявола? Вы что, шпионите за нами?
      — Не стреляйте, Френсис! Не стреляйте!
      — Не стреляйте! Я… я могу вам пригодиться!
      — Чёрт с вами! Сейчас не до вас!

Из худ. сериала «Сердца трёх»

<<•><><•>>

      <<•>> — Как говорил один мой знакомый… покойник… «Я слишком много знал!»

Из худ. к/ф-ма «Бриллиантовая рука»

<<•><><•>>

      <<•>> — Начинаю действовать без шума и пыли по вновь утверждённому плану!

Из худ. к/ф-ма «Бриллиантовая рука»

<<•><><•>>

      <<•>> — Печёнкой чую: клюнула настоящая рыба!

Из худ. к/ф-ма «Бриллиантовая рука»

<<•><><•>>

      <<•>> — Значит, так! Слушай мою команду! Из машины не выходить! Самодеятельностью не заниматься! Это дело – для профессионалов! Ясно?

Из худ. к/ф-ма «Любовь-морковь-3»

<<•><><><><•>>

 

•• >> «Лиминг» << ••

      <<•>> Лучшие работники разведки это те, у кого хватает терпения быть хорошим слушателем.

Чарльз РОССЕЛЬ¹⁶

<<•><><•>>

      <<•>> Шпионаж – это, конечно, своеобразный вид опасной деятельности – полукриминальной, но пользующийся поддержкой правительства. Это сочетание храбрости и обмана или каких-то других специфических качеств. Нужно быть шпионом, чтобы почувствовать это.

Мюррей СЕЙЛ

<<•><><•>>

      <<•>> Если можешь, будь умнее других, но не показывай этого.

Филипп ЧЕСТЕРФИЛД

<<•><><•>>

      <<•>> Очень мало агентов бывало обнаружено из-за крупных, бросающихся в глаза ошибок. Их губили именно мелочи. Поэтому остерегайтесь мелких ошибок.

Чарльз РОССЕЛЬ

<<•><><•>>

      <<•>> Я и мои помощники никогда не прибегали к насилию, шантажу, подкупу, диверсиям, террору и другим грязным приёмам. Зато мы широко использовали творческую выдумку, глубокий анализ, изобретательность, дисциплину и безукоризненную конспирацию.

Рихард ЗОРГЕ, из тюремных записок

<<•><><•>>

      <<•>> — Ах, Шелленберг! Занимаясь этим делом столько, сколько занимаемся им мы с вами, розовых слонов начинаешь видеть повсюду!

Группенфюрер СС Рейнхард ГЕЙДРИХ – бригаденфюреру СС Вальтеру ШЕЛЛЕНБЕРГУ

<<•><><•>>

      <<•>> Не дайте себя убаюкать и заснуть рядом с ним! Когда вы вместе, вас можно принять за пару закадычных друзей. Вы ничего не добьётесь, если будете общаться с ним в лайковых перчатках.

Группенфюрер СС Рейнхард ГЕЙДРИХ – бригаденфюреру СС Вальтеру ШЕЛЛЕНБЕРГУ по поводу отношений с адмиралом Канарисом

<<•><><•>>

      <<•>> — С волками жить – по-волчьи питаться!

Из худ. т/сериала «Следствие ведут Знатоки»

<<•><><•>>

      <<•>> — Да, дружище-дружище. Ты знаешь. Ты – мой лучший агент. Я словами не бросаюсь.
      — Я желаю тебе удачи. И пусть все думают, что ты добился победы в одиночку.

Из америк. худ. к/ф-ма «Совокупность измены»

<<•><><•>>

      <<•>> — Не знаю, как я, но здесь мне не место!
      — Ты рождён для разведки, сынок! — Вы знаете обо мне больше, чем я сам?
      — Это в тебе, в твоей крови!

Из америк. худ. к/ф-ма «Рекрут»

<<•><><•>>

      <<•>> — Привет, Джейк! Правило номер один: не попадайся!

Из америк. худ. к/ф-ма «Рекрут»

<<•><><•>>

      <<•>> — Ну что, довольны?
      — А почему бы и нет? Есть случай уверовать в собственную святость.
      — Слушайте, Геннадий Викторович! Вы всегда такой?..
      — Какой? Циничный?
      — Да нет! Я бы сказал, злой!
      — Нет, Лёшенька! Я справедливый! У нас ведь, как в спорте: есть свои победы, свои поражения. Только в случае победы у нас проигравших нет!

Из худ. сериала «Доктор Тырса»

<<•><><><><•>>

      Ну, так вот! Короче и проще!
      Вот так вышло, что я свой первый каникулярный отпуск провёл в казарме. И лишь когда весь курс прибыл с каникул, на первой же вечерней проверке майор Ледченко перед строем признал:
      — Товарищ Кручинин! Я разобрался, у вас, в самом деле, только одно взыскание, второе действительно снято. И мы вас не отпустили в отпуск неправильно!
      Ну, danke¹⁷, отец родной! Мне-таки сразу полегчало! Лучше бы он этого не говорил!
      Нет-нет! И что я должен был – после такого признания начальника курса сказать, что справедливость восторжествовала? Как написал Александр Фредро, «извинения – как выведенное пятно: что-то всегда остаётся».
      Да горите вы ясным огнём!
      …А тогда, на каникулах, при головомойке, устроенной мне полковником Далатюком, где-то в том строю стоял и Юра Гонтаренко, которого притормозили из-за двояка то ли по аналитической геометрии, то ли по термеху. И вот, спустя месяц с небольшим, Юрий вспомнил об этом случае. А так как на том построении на два одновременно прозвучавших вопроса – осуждаю ли я свой поступок и письмо матери к начПО училища? – я по ситуации давал лишь один, выходит, общий ответ, имея в виду только, что не вправе осуждать свою мать, тем более перед строем, получалось, что, тем самым я как бы подтверждал догадку Далатюка о том, что всё же просил маму написать начальству такое письмо!
      А я, как раз никого об этом не просил и о письме узнал, как было сказано, от самого Далатюка!

      …И вот теперь в запале спора Гонтаренко и выкрикнул:
      — А помнишь, зимой ты писал письмо матери?..
      Начни Юрий говорить об этом случае, я снова был бы поставлен в ситуацию оправдывающегося.
      Оправдываться я бы не стал. И наш курсантский коллектив, скорее всего, сделал бы ошибочный вывод, который для себя сделал и Далатюк.
      — Что писал? — поднял я бровь.
      Я почувствовал, как тормоза у меня сдают. Ибо сам лез в расставленную ловушку.
      — Ничего! — быстро проговорил Юрий и с ожесточением начал чистить очередную грязную картофелину.
      И мне стало чертовски стыдно перед ним! В ту секунду Юрий оказался благороднее, чем я!
      Теперь, каждый раз вспоминая тот случай, мне становится обидно за себя, свою несдержанность, свой дурацкий характер. И за то, что до сих пор не попросил у Юры прощения!
      И на вечерней проверке в строю (случай с Ленкомнатой) он молчал, не бросался на меня вместе со всей стаей, не выкрикивал: «Молчи!», «Ты не прав!»
      (А, собственно, кто решает, прав я или не прав? Тому, кто так кричит в споре, даже в голову не приходит, что он сам в этой ситуации или другой может быть неправым!)
      А потом, после отбоя Юрий начал мне ещё что-то рассказывать, отвлекая меня от невесёлых дум.
      Гонтаренко уже уснул, посапывая себе в подушку. А я всё лежу и перебираю в памяти тот случай на первом курсе. И в глазах у меня что-то защемило. Обида за себя, свою нескладность, неуживчивость, за то, что тогда оказался не на высоте, просто душили меня.
      Засыпая, я для себя решил: в ближайшее же время попрошу прощения у Юры за тот случай! Иначе просто перестану себя уважать!..

      <<•>> «Я вернулся домой и стал думать, почему мне совестно, и что это за совесть такая, и почему она людей мучит?..»

Николай НОСОВ¹⁹, «Дневник Коли Синицына»

<<•><><•>>

      <<•>> Тогда человеку станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть.

Антон Павлович ЧЕХОВ

<<•><><•>>

      <<•>> Если вы хотите быть всегда в форме – идите служить в армию!

Из добрых советов

<<•><><•>>

      <<•>> К сожалению, не всегда удаётся поступать так, как считаешь правильным, не причинив боли другому.

Сомерсет Уильям МОЭМ

<<•><><•>>

      <<•>> Всё определяется тем, чего ищешь в жизни, и ещё тем, что ты спрашиваешь с себя и с других.

Самюэль МОЭМ

<<•><><•>>

      <<•>> Полезнее пройти путь жизни, чем всю вселенную.

Козьма ПРУТКОВ

<<•><><•>>

      <<•>> Наш век совпал с таким временем, что как раз тогда, когда нам надо особенно процветать, нам даже совестно жить.

ЦИЦЕРОН

<<•><><•>>

      <<•>> Лучше отказаться от патриотизма, чем от совести.

Владимир СОЛОВЬЁВ

<<•><><•>>

      <<•>> У меня нет совести. Мою совесть зовут Адольф Гитлер.

Герман ГЕРИНГ

<<•><><•>>

      <<•>> — Зачем нашим советским людям скрывать своё лицо? Зачем, товарищи? Это не типично.

Из худ. к/ф-ма «Карнавальная ночь»

<<•><><•>>

      <<•>> — Мне принесли такой смешной парик!
      — А зачем вам парик? У вас и так вся жизнь прошла в гриме!

Из худ. к/ф-ма «Берегись автомобиля»

<<•><><•>>

      <<•>> — Опять тебя отправят на какое-нибудь задание, и ты исчезнешь!
      — Я вернусь! Обещаю!

Из худ. сериала «Любовь под грифом “Совершенно секретно”»

<<•><><•>>

      <<•>> — Не смей, не смей никогда обо мне беспокоиться! Ты видишь: я ухожу и прихожу, как любой фронтовик!
      — Который никогда не пишет, не оставляет номер своей полевой почты и иногда даже не прощается, когда уходит.

Из худ. к/ф-ма «Подвиг разведчика»