Эпизод \\\\[139й]//// ОТПУСТИ НА ВОЛЮ ПАМЯТЬ
•>> Эскадрильи, подъём!
•>> Ст. лейтенант Трошин (продолжение)
•>> Капитан Барановский (продолжение)
•>> Строевая подготовка
•>> Счастье, счастье!..
•>> Майор Полтавский
•>> Любовь, секс – в афоризмах и диалогах из кино
Запись без даты. Не позднее 4 октября 1972 г.
— Вопрос мой в следующем: а трудно раз в неделю быть образцом?Из худ. к/ф-ма «Сатисфакция»
По-видимому, полётам на сегодня каюк. Это бросилось в глаза с подъёма. Нас подняли вместе со всеми, тогда как 1аэ, летавшая в эту неделю во вторую смену, обычно поднималась на час позже.
…Дневальный давно уже кукарекнул о подъёме, но все лежали, даже не делая усилий расплющить очи, пытаясь склеить остатки сна. Так прошло несколько томных и по-своему приятных минут. (Лишь тот, кто жил в казарме, может оценить удовольствие таких мгновений!) Вдруг сквозь столь ценную дремоту для всех прорезалось тревожное «Смирно!». И пока дневальный своим рапортом тянул время и держал посетившего в этот неурочный час начальника в коридоре, все повскакивали.
В казарму вошёл капитан Барановский. Он, видимо, через окно мог наблюдать сие сонное царство. Поэтому наш псевдободрый вид и хитрости дневального (докладывать должен дежурный) его нисколько не смутили.
— Что, четвёртая, подъёма не было?
Я на койке, сидя, с трудом пытался расклеить свои глаза, сильно сомневаясь, что это сейчас необходимо.
— А что делать? — подал кто-то осторожный голос из дальнего угла.
— Как что! Подшиваться, бриться, стричься! — начал перечислять НШ.
— Так мы ещё с вечера всё сделали! — снова осторожно сказал дальний угол.
— Ну, ложитесь спать! — воскликнул Барановский, да так, что иронии никто не уловил.
— О! Хорошо! Вот это командочка! — крикнул Ерёменко, бросившись на кровать, накрываясь простынёй и, на всякий случай, поглядывая на Барановского из-под неё.
Все, ожидающе, уставились на «Отца».
Капитан, не спеша, берёт с табуретки широкий курсантский ремень. И это было сделано так выразительно, что, украдкой наблюдавший из-под простыни Рыжий, вскакивает с постели, как ужаленный.
— Смотри! — предупреждает «папа». — Я шутить не буду! Огрею так, что запомнишь навсегда!.. Вставайте, одевайтесь, подшивайтесь!
Он направляется к выходу. Но мало кто заторопился отходить от своих тёплых постелей. Это не осталось без внимания капитана.
— Через три минуты жду эскадрилью на зарядку! — бросает он.
— А подшиваться?
— А стричься?
— А бриться? — закричали все дружно и наперебой.
Лучше ведь сидеть в тёплой казарме, чем дёргать руками на пронизывающем холоде!
— Вы всё с вечера сделали!.. — буркнул НШ, хлопая дверью.
…Дневальный давно уже кукарекнул о подъёме, но все лежали, даже не делая усилий расплющить очи, пытаясь склеить остатки сна. Так прошло несколько томных и по-своему приятных минут. (Лишь тот, кто жил в казарме, может оценить удовольствие таких мгновений!) Вдруг сквозь столь ценную дремоту для всех прорезалось тревожное «Смирно!». И пока дневальный своим рапортом тянул время и держал посетившего в этот неурочный час начальника в коридоре, все повскакивали.
В казарму вошёл капитан Барановский. Он, видимо, через окно мог наблюдать сие сонное царство. Поэтому наш псевдободрый вид и хитрости дневального (докладывать должен дежурный) его нисколько не смутили.
— Что, четвёртая, подъёма не было?
Я на койке, сидя, с трудом пытался расклеить свои глаза, сильно сомневаясь, что это сейчас необходимо.
— А что делать? — подал кто-то осторожный голос из дальнего угла.
— Как что! Подшиваться, бриться, стричься! — начал перечислять НШ.
— Так мы ещё с вечера всё сделали! — снова осторожно сказал дальний угол.
— Ну, ложитесь спать! — воскликнул Барановский, да так, что иронии никто не уловил.
— О! Хорошо! Вот это командочка! — крикнул Ерёменко, бросившись на кровать, накрываясь простынёй и, на всякий случай, поглядывая на Барановского из-под неё.
Все, ожидающе, уставились на «Отца».
Капитан, не спеша, берёт с табуретки широкий курсантский ремень. И это было сделано так выразительно, что, украдкой наблюдавший из-под простыни Рыжий, вскакивает с постели, как ужаленный.
— Смотри! — предупреждает «папа». — Я шутить не буду! Огрею так, что запомнишь навсегда!.. Вставайте, одевайтесь, подшивайтесь!
Он направляется к выходу. Но мало кто заторопился отходить от своих тёплых постелей. Это не осталось без внимания капитана.
— Через три минуты жду эскадрилью на зарядку! — бросает он.
— А подшиваться?
— А стричься?
— А бриться? — закричали все дружно и наперебой.
Лучше ведь сидеть в тёплой казарме, чем дёргать руками на пронизывающем холоде!
— Вы всё с вечера сделали!.. — буркнул НШ, хлопая дверью.
<<•>•••<•>>
Перед и после завтрака мы с Самойченко – с лёгкой руки Галаги и по приказу Хотеева – снова убираем кубрик лётчиков. Почему-то мой разговор с кэзэ так и остался для него «за кадром». Кроме того, что он отодрал Румына один на один, мало что изменилось! Скорее всего, согласиться со мной, что Галага – подонок и подлец, который меня просто мазал перед ним дерьмом, значит, в подсознании признаться самому себе, что он меня гнобил неправильно, совершал несправедливость, и что его какой-то сопляк из молдавского села просто водил за нос! Да и х*р с вами! Нам не трудно! Осталось немного! Я и это вытерплю!..
—…Два часа строевой с Шепановым, два часа с Хотеевым, кросс пять кэмэ, — сообщили нам ребята совсем нерадостную новость на построении. (Мы ведь к нему опоздали)
Я присвистнул. Значит, НШ пожаловался комэске! В голове начинаю перебирать варианты, по которым можно было б увильнуть хотя бы от кросса. Тут три кэмэ бегаешь, как на Голгофу восходишь. А то пять!
Так! Вывихнул ногу, натёр ступню… нет-нет, это не подойдёт, скажут: покажи! Дальше: болит грудь, спина, голова. Всё было, всё не то, и чревато отстранением от полётов… Да и перед ребятами неловко. Ладно, там «будем немного посмотреть». Если надо – побежим! А что тут сделаешь?
И вообще, чего добиваются от нас? Ну, ясно, дисциплины, распорядка дня и всё такое прочее. Но, господи, уже третий год службы! Можно сказать, сверхсрочники. Зачем же заново устраивать курс молодого бойца?! Тем более, под конец лётной программы! Ведь уже почти всю программу КУЛП отлетали. Скоро домой. Эх!..
Перед строевой у казармы наш экипаж построил Трошин и стал драть за то, что экипаж плохо поднимается по утрам. Я хотел, что-то возразить, но прикусил язычок. Пусть говорит! Все молчат, в том числе и Передышко, «старшина» экипажа. А я что, крайний?
По-видимому, моё состояние уловил инструктор. Зыркнув в мою сторону он вопрошает:
— Кручинин! Почему экипаж плохо встаёт по команде «Подъём»?
Раскрываю на инструктора свои зеньки пошире: а я здесь причём? Я что, старший в экипаже? У нас, сдаётся мне, эту «должность» с самого начала занимает Шурко! Или я ошибаюсь, герр обер-лёйтнант? Интересно, почему Трошин решил пороть именно меня?
— Я, кажется, задал вопрос…
Он всегда требует ответа на свои вопросы! Пришлось отвечать.
— Товарищ старший лейтенант! Всё было нормально! К кому-кому, а к нашему экипажу начальник штаба никаких претензий не предъявлял!
— Ты думаешь, я поверю тебе и не поверю офицеру?
От этих слов моя челюсть чуть не упала на асфальт.
Что? Мне не верят только потому, что я – не офицер? Тогда зачем что-то ещё говорить?
Я поставил глаза нейтрально и замолчал. И подумал, что, после окончания училища никому такой фразы не скажу! Никогда! Ни за что! Это ведь так обидно!
— Ещё раз спрашиваю, Кручинин! Почему экипаж плохо по утрам встаёт?
Всё ясно! Он хочет меня спровоцировать на поведение, которое потом можно расценить, как пререкание! Поэтому молчал.
— Отвечать, если спрашивают!
— Я – не старшина экипажа, товарищ старший лейтенант! Отвечаю только за себя, а не за всех!
И умолк. И, между прочим, ничего не собирался говорить, как бы Трошин на меня не давил.
Наверное, инструктор это тоже понял.
— Вот список, который подан командиру эскадрильи. Здесь есть и ваши фамилии!
Он протягивает бумагу Сане Передышко, поворачивается и уходит.
—…Два часа строевой с Шепановым, два часа с Хотеевым, кросс пять кэмэ, — сообщили нам ребята совсем нерадостную новость на построении. (Мы ведь к нему опоздали)
Я присвистнул. Значит, НШ пожаловался комэске! В голове начинаю перебирать варианты, по которым можно было б увильнуть хотя бы от кросса. Тут три кэмэ бегаешь, как на Голгофу восходишь. А то пять!
Так! Вывихнул ногу, натёр ступню… нет-нет, это не подойдёт, скажут: покажи! Дальше: болит грудь, спина, голова. Всё было, всё не то, и чревато отстранением от полётов… Да и перед ребятами неловко. Ладно, там «будем немного посмотреть». Если надо – побежим! А что тут сделаешь?
И вообще, чего добиваются от нас? Ну, ясно, дисциплины, распорядка дня и всё такое прочее. Но, господи, уже третий год службы! Можно сказать, сверхсрочники. Зачем же заново устраивать курс молодого бойца?! Тем более, под конец лётной программы! Ведь уже почти всю программу КУЛП отлетали. Скоро домой. Эх!..
Перед строевой у казармы наш экипаж построил Трошин и стал драть за то, что экипаж плохо поднимается по утрам. Я хотел, что-то возразить, но прикусил язычок. Пусть говорит! Все молчат, в том числе и Передышко, «старшина» экипажа. А я что, крайний?
По-видимому, моё состояние уловил инструктор. Зыркнув в мою сторону он вопрошает:
— Кручинин! Почему экипаж плохо встаёт по команде «Подъём»?
Раскрываю на инструктора свои зеньки пошире: а я здесь причём? Я что, старший в экипаже? У нас, сдаётся мне, эту «должность» с самого начала занимает Шурко! Или я ошибаюсь, герр обер-лёйтнант? Интересно, почему Трошин решил пороть именно меня?
— Я, кажется, задал вопрос…
Он всегда требует ответа на свои вопросы! Пришлось отвечать.
— Товарищ старший лейтенант! Всё было нормально! К кому-кому, а к нашему экипажу начальник штаба никаких претензий не предъявлял!
— Ты думаешь, я поверю тебе и не поверю офицеру?
От этих слов моя челюсть чуть не упала на асфальт.
Что? Мне не верят только потому, что я – не офицер? Тогда зачем что-то ещё говорить?
Я поставил глаза нейтрально и замолчал. И подумал, что, после окончания училища никому такой фразы не скажу! Никогда! Ни за что! Это ведь так обидно!
— Ещё раз спрашиваю, Кручинин! Почему экипаж плохо по утрам встаёт?
Всё ясно! Он хочет меня спровоцировать на поведение, которое потом можно расценить, как пререкание! Поэтому молчал.
— Отвечать, если спрашивают!
— Я – не старшина экипажа, товарищ старший лейтенант! Отвечаю только за себя, а не за всех!
И умолк. И, между прочим, ничего не собирался говорить, как бы Трошин на меня не давил.
Наверное, инструктор это тоже понял.
— Вот список, который подан командиру эскадрильи. Здесь есть и ваши фамилии!
Он протягивает бумагу Сане Передышко, поворачивается и уходит.
Вдогонку:
••>> Хвали, не испортишь.
Марк АВРЕЛИЙ
••>> Ругай, не исправишь.
Игорь БОЙКОВ
••>> Хвали, не испортишь.
Марк АВРЕЛИЙ
••>> Ругай, не исправишь.
Игорь БОЙКОВ
Я беру у Шурко цидулину в руки. Действительно, там были фамилии – моя и Самойченко. Но что-то меня настораживает. Что-то знакомое вижу в строках. Интересно, интересно! Кто же это писал? Всё! Я, кажется, знаю, чьей рукой выведено сие!
В казарме, улучшив момент, когда рядом никого не было, иду к одной из тумбочек, достаю оттуда чужой конспект… Нет, не то… Это тоже … А вот это как раз то, что я ищу! Открываю тетрадь и сравниваю почерки, которым написаны фамилии на бумажке, и конспект… Ну, конечно! Это почерк Галаги! Вот же сволочь! Ё* же твою мать! Иначе ведь и не скажешь! Галага написал Барановскому (пусть даже по его требованию), а уже тот передал комэске. Но почему наш экипаж? Только потому, что там числюсь я?
После завтрака замечаю у столовой стоящих Барановского, Хотеева, Контарева и Трошина.
— Пошли, подойдём! — говорю экипажу. — А чего мы теряем?
Витька Самойченко пошёл сразу, Шурко потянулся за ним, следом с неохотой поплёлся Журавель.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться?
Барановский обернулся.
— Давай!
— Товарищ капитан! Скажите, пожалуйста! К нашему экипажу по сегодняшнему подъёму претензии есть?
— Нет, Хотеев. Эти хорошо встали, не пререкались…
В казарме, улучшив момент, когда рядом никого не было, иду к одной из тумбочек, достаю оттуда чужой конспект… Нет, не то… Это тоже … А вот это как раз то, что я ищу! Открываю тетрадь и сравниваю почерки, которым написаны фамилии на бумажке, и конспект… Ну, конечно! Это почерк Галаги! Вот же сволочь! Ё* же твою мать! Иначе ведь и не скажешь! Галага написал Барановскому (пусть даже по его требованию), а уже тот передал комэске. Но почему наш экипаж? Только потому, что там числюсь я?
После завтрака замечаю у столовой стоящих Барановского, Хотеева, Контарева и Трошина.
— Пошли, подойдём! — говорю экипажу. — А чего мы теряем?
Витька Самойченко пошёл сразу, Шурко потянулся за ним, следом с неохотой поплёлся Журавель.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться?
Барановский обернулся.
— Давай!
— Товарищ капитан! Скажите, пожалуйста! К нашему экипажу по сегодняшнему подъёму претензии есть?
— Нет, Хотеев. Эти хорошо встали, не пререкались…
— А вот нашему инструктору вручили список тех, кто плохо поднимался по подъёму и среди них фигурируют наши фамилии!
Барановский берёт из моих рук бумагу, смотрит.
— Да, это тот список, что я командиру аэ подал… А кто туда включил вас? Я не посмотрел, понадеялся на добросовестность сержантов… Кто написал?
— Младший сержант Галага!
Начштаба оборачивается:
— Галага! Галага, ёб!
Тот подходит.
— Это что за список? Я тебе кого сказал включить? Тех, кто плохо поднимался! Я ещё не всех знаю! А ты кого включил? Всех подряд? Причём тут Кручинин? Где здесь Ерёменко? Где Паландин? Где Рубан? Где Домкратов? И ещё эти двое… как их?
У Галаги сразу стало мокреть над верхней губой.
— Это… товарищ капитан… Это не тот список! Это я… по экипажам расписывал… Ошибся чуток…
— Странные ошибки, Галага! И почему-то в таких ошибочных списках фигурирует всегда наш экипаж вообще, и Кручинин в частности! — говорю с издёвкой.
Румын пепелит меня своими чёрными глазами.
— Товарищ старший лейтенант, — обращаюсь я к Трошину. — Вопрос решён?
Наш инструктор едва заметно кивнул то ли мне, то ли Хотееву и проговорил:
— Ладно! Я в кубрике буду!
— Товарищ капитан, разрешите идти? — прикладываю я руку к головному убору.
За весь разговор мои сотоварищи не проронили ни слова. Стояли даже не рядом, а сзади…
— Да, это тот список, что я командиру аэ подал… А кто туда включил вас? Я не посмотрел, понадеялся на добросовестность сержантов… Кто написал?
— Младший сержант Галага!
Начштаба оборачивается:
— Галага! Галага, ёб!
Тот подходит.
— Это что за список? Я тебе кого сказал включить? Тех, кто плохо поднимался! Я ещё не всех знаю! А ты кого включил? Всех подряд? Причём тут Кручинин? Где здесь Ерёменко? Где Паландин? Где Рубан? Где Домкратов? И ещё эти двое… как их?
У Галаги сразу стало мокреть над верхней губой.
— Это… товарищ капитан… Это не тот список! Это я… по экипажам расписывал… Ошибся чуток…
— Странные ошибки, Галага! И почему-то в таких ошибочных списках фигурирует всегда наш экипаж вообще, и Кручинин в частности! — говорю с издёвкой.
Румын пепелит меня своими чёрными глазами.
— Товарищ старший лейтенант, — обращаюсь я к Трошину. — Вопрос решён?
Наш инструктор едва заметно кивнул то ли мне, то ли Хотееву и проговорил:
— Ладно! Я в кубрике буду!
— Товарищ капитан, разрешите идти? — прикладываю я руку к головному убору.
За весь разговор мои сотоварищи не проронили ни слова. Стояли даже не рядом, а сзади…
Вдогонку:
••>> Три вещи никогда не возвращаются обратно: время, слово, возможность. (Поэтому не теряй время, выбирай слова, не упускай возможность. КОНФУЦИЙ)
Три вещи не следует терять: спокойствие, надежду, честь.
Три вещи в жизни наиболее ценны: любовь, убеждения, дружба.
Три вещи в жизни никогда не надёжны: власть, удача, состояние.
Из записных книжек офицера
••>> — А какой я герой – положительный или отрицательный?
Из худ. сериала «Большая перемена»
••>> Три вещи никогда не возвращаются обратно: время, слово, возможность. (Поэтому не теряй время, выбирай слова, не упускай возможность. КОНФУЦИЙ)
Три вещи не следует терять: спокойствие, надежду, честь.
Три вещи в жизни наиболее ценны: любовь, убеждения, дружба.
Три вещи в жизни никогда не надёжны: власть, удача, состояние.
Из записных книжек офицера
••>> — А какой я герой – положительный или отрицательный?
Из худ. сериала «Большая перемена»
<<•>•••<•>>
…Начали ходить. Миша Шепанов – делать нечего! – придирается к каждому движению. Но все молчат: впереди Хотеев. Чего же от него ждать?! Он, если хочет, может быть вредным. С ним не поразговариваешь! Поэтому курсанты из других звеньев, наблюдая нашего КЗ только внешне, активно его не любят, ибо считают самодуром.
Долго и чувствительно шли эти два часа. Маленькие мальчишки из ближних домов бегали вокруг строя. Им это в радость. Они – «не сверхсрочники» и всю программу не отлетали. Их курс молодого бойца впереди.
Спустя два часа прибыл свежий Хотеев. Он быстренько организовал отдание чести… этим самым мальчикам, которых выстроил вдоль дороги.
— Издевается, гад! — услыхал я чей-то голос сзади
«Точно. Ещё не хватает отдавать воинскую честь столбу!»
Проходим строем мимо трёх солдат местного полка. Один из них бросает, походя, двум своим товарищам:
— А ты, Артур, говоришь: лётчик – красивая профессия! Смотри – сплошная шагистика! Нет, меня в лётчики не заманишь, ни за какие деньги!..
Эти издеваются по-своему.
Мы вышагивали по асфальтированному шоссе, которое вело к аэродрому.
— Идите строевым шагом к складам, а оттуда – к магазину! — приказывает Равиль.
— А можно сперва к магазину, а потом к складу? — поинтересовался Ёсипов.
Он, видно, считал, что от перемены мест слагаемых сумма наших строевых шагов изменится.
— Можно! — благодушно разрешает Хотеев. — Но потом снова до магазина!
КЗ засмеялся своей шутке. Ёсипов улыбнулся. Строй угрюмо молчал: нам было явно не до смеха.
Пошли к магазину. Отойдя метров пятьдесят от Хотеева, мы, не сговариваясь, перешли на вольный шаг.
Ёсипов обернулся на КЗ: не грозит ли он кулаком? Потом лениво бросил нам:
— Вы хоть в ногу идите, сволочи… Взяли ногу. Раз. Раз. Раз, два, три… Идти в ногу, ясно?
Все команды, как всегда, без восклицательных знаков, ни одной живой интонации. Кукла наследника Тутти…
Нашему Ёсипову самому всё порядком надоело! А поручили бы ему проведение строевой на первом или в начале второго курса! Да он бы об асфальт наши ноги до самой задницы стесал!..
Надо отдать должное Хотееву: тот не придирался, как Шепанов, и, видно, специально нас послал далеко к складу и магазину, а сам остался на месте, чтобы в движении вольным шагом дать нам возможность отдохнуть и как-то протянуть время, отведённое комэской на наше строевое наказание.
Кстати, зайдя за магазин, мы без команды остановились, курцы достали сигареты и задымили. Я отошёл в сторону, чтобы не вдыхать никотин.
Минут через десять мы снова появились из-за магазина. Хотеев стоял, в нашу сторону не глядел. Разговаривал с мальчишками. Строем походили по дороге туда-сюда, зашли за склад. И снова перекур. И так несколько раз.
К концу «Хотеевского» часа пошли к Равилю. Он, глянув на часы, не дожидаясь нас, повернулся и побрёл в офицерскую казарму.
Хорошо: хоть кросс отменили!..
Долго и чувствительно шли эти два часа. Маленькие мальчишки из ближних домов бегали вокруг строя. Им это в радость. Они – «не сверхсрочники» и всю программу не отлетали. Их курс молодого бойца впереди.
Спустя два часа прибыл свежий Хотеев. Он быстренько организовал отдание чести… этим самым мальчикам, которых выстроил вдоль дороги.
— Издевается, гад! — услыхал я чей-то голос сзади
«Точно. Ещё не хватает отдавать воинскую честь столбу!»
Проходим строем мимо трёх солдат местного полка. Один из них бросает, походя, двум своим товарищам:
— А ты, Артур, говоришь: лётчик – красивая профессия! Смотри – сплошная шагистика! Нет, меня в лётчики не заманишь, ни за какие деньги!..
Эти издеваются по-своему.
Мы вышагивали по асфальтированному шоссе, которое вело к аэродрому.
— Идите строевым шагом к складам, а оттуда – к магазину! — приказывает Равиль.
— А можно сперва к магазину, а потом к складу? — поинтересовался Ёсипов.
Он, видно, считал, что от перемены мест слагаемых сумма наших строевых шагов изменится.
— Можно! — благодушно разрешает Хотеев. — Но потом снова до магазина!
КЗ засмеялся своей шутке. Ёсипов улыбнулся. Строй угрюмо молчал: нам было явно не до смеха.
Пошли к магазину. Отойдя метров пятьдесят от Хотеева, мы, не сговариваясь, перешли на вольный шаг.
Ёсипов обернулся на КЗ: не грозит ли он кулаком? Потом лениво бросил нам:
— Вы хоть в ногу идите, сволочи… Взяли ногу. Раз. Раз. Раз, два, три… Идти в ногу, ясно?
Все команды, как всегда, без восклицательных знаков, ни одной живой интонации. Кукла наследника Тутти…
Нашему Ёсипову самому всё порядком надоело! А поручили бы ему проведение строевой на первом или в начале второго курса! Да он бы об асфальт наши ноги до самой задницы стесал!..
Надо отдать должное Хотееву: тот не придирался, как Шепанов, и, видно, специально нас послал далеко к складу и магазину, а сам остался на месте, чтобы в движении вольным шагом дать нам возможность отдохнуть и как-то протянуть время, отведённое комэской на наше строевое наказание.
Кстати, зайдя за магазин, мы без команды остановились, курцы достали сигареты и задымили. Я отошёл в сторону, чтобы не вдыхать никотин.
Минут через десять мы снова появились из-за магазина. Хотеев стоял, в нашу сторону не глядел. Разговаривал с мальчишками. Строем походили по дороге туда-сюда, зашли за склад. И снова перекур. И так несколько раз.
К концу «Хотеевского» часа пошли к Равилю. Он, глянув на часы, не дожидаясь нас, повернулся и побрёл в офицерскую казарму.
Хорошо: хоть кросс отменили!..
<<•>•••<•>>
Перед ужином есть время. И я иду прогуляться по городку, главным образом, по центральной аллее. Разумеется, без куртки – в повседневной форме одежды. Вчера и два дня назад гуляли с Саней Кирилловым. И опять наши бесконечные разговоры «за жизнь». Вот интересно нам друг с дружкой!..
Сегодня наш техник заступил дежурным по казарме у солдат. Вот и пошёл бродить я один. А, гуляя, о чём только не подумаешь, о чём только не вспомнишь! О приятном. И не очень… В такие минуты иногда мысленно возвращаешься к своим отношениям с Татьяной.
Таня…
Сегодня наш техник заступил дежурным по казарме у солдат. Вот и пошёл бродить я один. А, гуляя, о чём только не подумаешь, о чём только не вспомнишь! О приятном. И не очень… В такие минуты иногда мысленно возвращаешься к своим отношениям с Татьяной.
Таня…
<<••>>
— Посмотри, Джузи, какая ночь! Включи её в свою формулу! Раз ты решил сделать весь мир счастливым, начни с меня!Из худ. к/ф-ма «Формула любви»
…Проснулся я от прикосновений. Было позднее утро и за окном ярко светило солнце. В комнатке было жарко, к тому же наши страсти нескончаемо отдавали теплом. За всю нашу ночь мы не вспоминали о простыне или одеяле. Она, смятая свидетельница наших отношений, жалко лежала у стены. А теперь дневной свет напоминал о стыде.
Хотел, было прикрыться, но спокойствие Танечки заставило передумать.
Она не спала. Её красивая головка покоилась у меня на плече, а рука нежно касалась моей груди. И я подумал о том, как сейчас хорошо, что, быть может, это одно из самых приятных мгновений жизни.
— Милый. Любимый мой! — Таня разговаривала сама с собой.
Я повернул её за подбородок лицом к себе.
— Ты проснулся? — в ответ я поцеловал её в уголок губ. — Есть хочешь?
— Спасибо, нет.
— Я поставлю кофе.
Танечка проворно перебралась к краю кровати. Взяла со стула свой очаровательный халатик и, накинув его на плечи, вышла на кухню.
Я прикрыл глаза. Очень хотелось спать. Эта ночь… И воспоминания о том, что было, начали наполнять тело силой, желаниями. Усталость будто рукой смахнуло.
Я сел в постели. В дверях показалась Танечка. Она стыдливо сбросила с плеч халатик и, очевидно, подражая морской нимфе, завела руки за голову. Поглядывая на меня, чуть стыдясь своей наготы, она осталась стоять в дверях.
— Ещё вчера мы не знали друг друга… — проговорила она и осеклась, так как я уже вставал.
Она поняла, зачем.
— Нет! Я не хочу! — засмеялась она.
— Хочешь! — сказал я, обнимая её и беря на руки.
— Нет!
— Да.
— Нет…
— Да!..
Хотел, было прикрыться, но спокойствие Танечки заставило передумать.
Она не спала. Её красивая головка покоилась у меня на плече, а рука нежно касалась моей груди. И я подумал о том, как сейчас хорошо, что, быть может, это одно из самых приятных мгновений жизни.
— Милый. Любимый мой! — Таня разговаривала сама с собой.
Я повернул её за подбородок лицом к себе.
— Ты проснулся? — в ответ я поцеловал её в уголок губ. — Есть хочешь?
— Спасибо, нет.
— Я поставлю кофе.
Танечка проворно перебралась к краю кровати. Взяла со стула свой очаровательный халатик и, накинув его на плечи, вышла на кухню.
Я прикрыл глаза. Очень хотелось спать. Эта ночь… И воспоминания о том, что было, начали наполнять тело силой, желаниями. Усталость будто рукой смахнуло.
Я сел в постели. В дверях показалась Танечка. Она стыдливо сбросила с плеч халатик и, очевидно, подражая морской нимфе, завела руки за голову. Поглядывая на меня, чуть стыдясь своей наготы, она осталась стоять в дверях.
— Ещё вчера мы не знали друг друга… — проговорила она и осеклась, так как я уже вставал.
Она поняла, зачем.
— Нет! Я не хочу! — засмеялась она.
— Хочешь! — сказал я, обнимая её и беря на руки.
— Нет!
— Да.
— Нет…
— Да!..
<<••>>
Когда я счастливо откинулся на спину, Таня легла мне на грудь. Время от времени целуя мои губы, она поглаживала мне висок, брови, подбородок, шею.
— Какой ты ненасытный…
Я вяло отвечал на её ласки. Сейчас мне хотелось только спокойствия, тишины. Я был совершенно пустой. Мне казалось, что я уже этого никогда не захочу! Никогда! Ни с кем!.. Не было желания даже рукой повести. Но я переселил себя, обнял девчонку за стан. Прекрасное чувство – чувство обладания красивой девочкой!
— Ещё бы! — ответил я после непродолжительного молчания. — Пятнадцать лет без этого. Станешь ненасытным!
Танечка рассмеялась.
Я поймал себя на мысли, что это та девочка, с которой хотелось бы не просто переспать, а с которой бы хотелось просыпаться! Говорю ей об этом. Танечка как-то вся прижалась ко мне, поцеловала меня в шею и произнесла:
— Как хорошо ты только что сказал!.. Я сейчас как в сказке…
— Почему ты мне… поверила? — спросил я, когда она посмотрела мне в глаза.
— Ты произвёл на меня впечатления, Юрик! Я никогда не встречала таких ребят… Мне кажется, счастлив будет тот человек, которого ты полюбишь… Ты научен кем-то читать чужие мысли, разбираться в чувствах другого человека, в чужой судьбе. Но, мне кажется, я тоже начинаю понимать тебя без слов. — Она поцеловала мой уголок губ. — Ты не обманешь! Ведь, правда, ты не умеешь лгать?
Я вспомнил о своих мифических «способностях» и ответил:
— Не знаю…
— Вот видишь, читать мысли для тебя пустяк, а солгать выше твоих сил. — И она повторила: — Я никогда не встречала таких парней!..
— У тебя их было много?
— Ты меня…
«…обижаешь», — так хотела сказать она. Я сообразил мгновенно.
— Прости! — перебиваю её. — Я не то хотел сказать… Как это получилось в первый раз?
••>> [Это мы, о господи! Ну, почему мы, мужчины, такие дотошные и нам обязательно именно ЭТО всегда надо знать?!.] <<••
Таня отстранилась от меня. Потом села с краю, дотянулась до халатика, наспех набросила его себе на плечики. Я почувствовал: между нами пролегла тень.
— Хочешь курить?
— Нет, не курю!
— А я закурю.
Она неумело прикурила. И тут же закашлялась. Руками сломала сигаретку и бросила её в пепельницу. Лицо у неё было каким-то отрешённым.
— Не сердись, девочка! — прижимаю её к себе. Табачный дым, не успевший развеяться, заставил меня поморщиться.
— Я не сержусь. Просто ты принуждаешь меня вспоминать тот день.
— Прости, я понял уже это. И никогда более не стану задавать такие вопросы…
— …Это было полгода назад, в день моего рождения… — Таня поднялась, медленно подошла к окну. — Ужасно вспомнить… Ждала принца, а отдалась первому встречному… — Она смотрела в окно, но мне почему-то казалось, что мыслями она не здесь, сегодня, а где-то далеко вчера, шесть месяцев назад.
Мне захотелось прекратить этот душевный стриптиз. Я видел: это говорит её боль.
— Не надо, я приблизительно уже знаю! — вырвалось у меня.
— Ах да, магия! — в её голосе послышалась издёвка. — Ну, расскажи мне, как всё было. Расскажи! Посмотрим, не ошиблась ли на этот раз в человеке? — Таня резко обернулась от окна, и я увидел в её лице ту женщину, которой она станет лет через десять – пятнадцать.
…Я сел на кровати, прикрывшись одеялом, взял со стула махровый халат её брата, который был подарен мне на вечер. Встал, завязал пояс. Я тянул время, не зная, как вывести нас из этого тупика.
— Я слушаю! — она смахнула пядь волос с лица.
Надо было говорить. Но что?
“Это было в день рождения…”, — вспомнилось мне.
«Что было? — соображал я. — Изнасилование?»
“Ждала принца… Первому встречному…”
И тут меня осенило. Я понял, что произошло в тот день!
Я взглянул на неё так же жёстко, как она смотрела на меня. Нужна встряска! В таком состоянии её оставлять нельзя! Она способна…
— Это было в этом году. После празднования дня рождения… И он – не первый встречный! Ты его хорошо знаешь… — Таня резко отвернулась вправо, словно от пощёчины. — Ты уж не отворачивайся, смотри на меня!.. Это… приятель Юрия, твоего брата! — С каждой фразой я делал твёрдый шаг к ней. Каждое слово бросал резко, будто стрелял. Стрелял в упор.
— Он меня…
— Врёшь! — крикнул я. — Ты ему отдалась!
— Нет!
— Отдалась! — и тихо, но безжалостно добавил: — Из любопытства!
Она закрыла руками лицо.
— Нет, — уже нерешительно почти прошептала она.
— Да! Но испытала только чувство боли, унижения и разочарования…
— Не надо, прошу тебя!
— Он оказался циником и пошляком!
— Прекрати! Я не могу этого слышать!..
Таня кинулась мне на грудь, вся в слезах. И только тут я ощутил, что её бьёт дрожь.
— Миленький! Не надо больше ничего говорить! Это всё правда! Не бросай меня! Люби меня! Ну, хоть немного!.. И… Не смотри на меня сейчас! Я плачу… Я некрасивая теперь! Юра! Не оставляй меня!..
Она оседала всё ниже и ниже. Обхватила мои колени руками.
— Не надо, Танечка! Прости меня, дурака! Не надо было этого разговора начинать. — Я поднял её и понёс к кровати. Сел и посадил себе на колени. — Не плачь, милая!
— Я дрянная!
— Нет, ты добрая, ласковая. Сделанного не вернёшь уже… Надо жить будущим, дружок!
— Все девчонки будут иметь семью, любимого, а у меня этого уже не будет.
— Глупенькая! Всё будет хорошо. — Я взял её левую руку. — Ты встретишь хорошего человека. У вас будут прекрасные отношения. Ты будешь любить его сильно, всем своим существом…
— А он меня?
— Ты должна решить для себя, что тебе важнее: чтобы тебя любили, либо, чтобы любила ты. Во всяком случае, о его отношении к тебе линии твоей руки хранят молчание…
— Он будет хорошим и умным?
— Глупышка, — я поцеловал ей кончики пальцев. — Мне кажется, что, когда человек любит действительно, он любит, как мать – сына, как брат – сестру: «красивый–некрасивый», «лучше–хуже» – не играют роли. Любимое существо – это часть меня; если я ненавижу его, значит, и себя. Только бездуховные типы неспособны вот так «внедрить» в себя другого человека. Не хватает им «детскости», чтобы любить… Он у тебя не будет бездуховным!
Я говорил и мне казалось: так оно и будет. Я верил в то, что говорил! И моя уверенность передавалась девчонке, по-взрослому сидящей у меня на коленях.
Как странно, вместе с успокоением к ней пришёл и сон. Я удивился этой своей способности. Что это, гипноз? Но мне тоже страшно хотелось спать. Я пересилил себя. Встал и нежно уложил Танечку в постель, прикрыл её одеялом. Вышел на кухню и выключил, гудевший кипящей водой, никелированный чайник.
Зашёл в ванную, умылся. Затем, решившись, сбросил халат и встал под сильные струи прохладного душа.
Закрывая воду, взглянул на себя в зеркало. (Оно здесь было во всю боковую стену.) На меня смотрел с полотенцем в руках не виданный ранее человек. Он изучающе разглядывал меня, а я его. И вдруг понял: в зеркале вижу юношу, волею судьбы ставшего взрослым.
Вспомнил один анекдот. Вспомнил и горько усмехнулся: «Хобби на всю жизнь».
Я одел халат. И тут замечаю, что кран перекрыт не полностью. Тоненькая струйка бежала в раковину. Я набрал воды в ладошку. И вдруг со злостью плеснул на своё отражение.
«Негодяй! — сказал я себе. — Она ведь в тебя поверила. Потому и стала твоей. А ты что устроил? Комедию. Фарс! Из чужой жизни. Чужой судьбы».
Вода хрустальными каплями стекала с зеркала. Отражение, освобождаясь от капель, переставало кривиться.
«Зачем ты это сделал?» — спросил я себя мысленно.
А с себя я спрашивать умел! И кривить душой перед собой не мог.
«Невмоготу стало? Захотелось вкусить запретный плод? Ну и как? Сладко?»
«Да! — отвечаю самому себе. — Только горечь наступает после отрезвления. Что же это за сила такая, заставляющая забыться, ласкать и нежиться?! А вдруг… Бог ты мой, ведь от этого бывают дети!.. Ты – отец?! Сумасшедший!..»
Я крутанул кран до отказа. Так, что резиновая прокладка запищала.
«Испохабишь себе жизнь!..Ч-чёрт! Не себе, а ей! Тебе-то, как раз, проще. А как же Таня, твоя первая любовь? В пятнадцать – шестнадцать лет с животом, у всех на глазах… Если ты её бросишь в таком состоянии, я тебя убью!» — пообещал я парню в зеркале…
— Какой ты ненасытный…
Я вяло отвечал на её ласки. Сейчас мне хотелось только спокойствия, тишины. Я был совершенно пустой. Мне казалось, что я уже этого никогда не захочу! Никогда! Ни с кем!.. Не было желания даже рукой повести. Но я переселил себя, обнял девчонку за стан. Прекрасное чувство – чувство обладания красивой девочкой!
— Ещё бы! — ответил я после непродолжительного молчания. — Пятнадцать лет без этого. Станешь ненасытным!
Танечка рассмеялась.
Я поймал себя на мысли, что это та девочка, с которой хотелось бы не просто переспать, а с которой бы хотелось просыпаться! Говорю ей об этом. Танечка как-то вся прижалась ко мне, поцеловала меня в шею и произнесла:
— Как хорошо ты только что сказал!.. Я сейчас как в сказке…
— Почему ты мне… поверила? — спросил я, когда она посмотрела мне в глаза.
— Ты произвёл на меня впечатления, Юрик! Я никогда не встречала таких ребят… Мне кажется, счастлив будет тот человек, которого ты полюбишь… Ты научен кем-то читать чужие мысли, разбираться в чувствах другого человека, в чужой судьбе. Но, мне кажется, я тоже начинаю понимать тебя без слов. — Она поцеловала мой уголок губ. — Ты не обманешь! Ведь, правда, ты не умеешь лгать?
Я вспомнил о своих мифических «способностях» и ответил:
— Не знаю…
— Вот видишь, читать мысли для тебя пустяк, а солгать выше твоих сил. — И она повторила: — Я никогда не встречала таких парней!..
— У тебя их было много?
— Ты меня…
«…обижаешь», — так хотела сказать она. Я сообразил мгновенно.
— Прости! — перебиваю её. — Я не то хотел сказать… Как это получилось в первый раз?
••>> [Это мы, о господи! Ну, почему мы, мужчины, такие дотошные и нам обязательно именно ЭТО всегда надо знать?!.] <<••
Таня отстранилась от меня. Потом села с краю, дотянулась до халатика, наспех набросила его себе на плечики. Я почувствовал: между нами пролегла тень.
— Хочешь курить?
— Нет, не курю!
— А я закурю.
Она неумело прикурила. И тут же закашлялась. Руками сломала сигаретку и бросила её в пепельницу. Лицо у неё было каким-то отрешённым.
— Не сердись, девочка! — прижимаю её к себе. Табачный дым, не успевший развеяться, заставил меня поморщиться.
— Я не сержусь. Просто ты принуждаешь меня вспоминать тот день.
— Прости, я понял уже это. И никогда более не стану задавать такие вопросы…
— …Это было полгода назад, в день моего рождения… — Таня поднялась, медленно подошла к окну. — Ужасно вспомнить… Ждала принца, а отдалась первому встречному… — Она смотрела в окно, но мне почему-то казалось, что мыслями она не здесь, сегодня, а где-то далеко вчера, шесть месяцев назад.
Мне захотелось прекратить этот душевный стриптиз. Я видел: это говорит её боль.
— Не надо, я приблизительно уже знаю! — вырвалось у меня.
— Ах да, магия! — в её голосе послышалась издёвка. — Ну, расскажи мне, как всё было. Расскажи! Посмотрим, не ошиблась ли на этот раз в человеке? — Таня резко обернулась от окна, и я увидел в её лице ту женщину, которой она станет лет через десять – пятнадцать.
…Я сел на кровати, прикрывшись одеялом, взял со стула махровый халат её брата, который был подарен мне на вечер. Встал, завязал пояс. Я тянул время, не зная, как вывести нас из этого тупика.
— Я слушаю! — она смахнула пядь волос с лица.
Надо было говорить. Но что?
“Это было в день рождения…”, — вспомнилось мне.
«Что было? — соображал я. — Изнасилование?»
“Ждала принца… Первому встречному…”
И тут меня осенило. Я понял, что произошло в тот день!
Я взглянул на неё так же жёстко, как она смотрела на меня. Нужна встряска! В таком состоянии её оставлять нельзя! Она способна…
— Это было в этом году. После празднования дня рождения… И он – не первый встречный! Ты его хорошо знаешь… — Таня резко отвернулась вправо, словно от пощёчины. — Ты уж не отворачивайся, смотри на меня!.. Это… приятель Юрия, твоего брата! — С каждой фразой я делал твёрдый шаг к ней. Каждое слово бросал резко, будто стрелял. Стрелял в упор.
— Он меня…
— Врёшь! — крикнул я. — Ты ему отдалась!
— Нет!
— Отдалась! — и тихо, но безжалостно добавил: — Из любопытства!
Она закрыла руками лицо.
— Нет, — уже нерешительно почти прошептала она.
— Да! Но испытала только чувство боли, унижения и разочарования…
— Не надо, прошу тебя!
— Он оказался циником и пошляком!
— Прекрати! Я не могу этого слышать!..
Таня кинулась мне на грудь, вся в слезах. И только тут я ощутил, что её бьёт дрожь.
— Миленький! Не надо больше ничего говорить! Это всё правда! Не бросай меня! Люби меня! Ну, хоть немного!.. И… Не смотри на меня сейчас! Я плачу… Я некрасивая теперь! Юра! Не оставляй меня!..
Она оседала всё ниже и ниже. Обхватила мои колени руками.
— Не надо, Танечка! Прости меня, дурака! Не надо было этого разговора начинать. — Я поднял её и понёс к кровати. Сел и посадил себе на колени. — Не плачь, милая!
— Я дрянная!
— Нет, ты добрая, ласковая. Сделанного не вернёшь уже… Надо жить будущим, дружок!
— Все девчонки будут иметь семью, любимого, а у меня этого уже не будет.
— Глупенькая! Всё будет хорошо. — Я взял её левую руку. — Ты встретишь хорошего человека. У вас будут прекрасные отношения. Ты будешь любить его сильно, всем своим существом…
— А он меня?
— Ты должна решить для себя, что тебе важнее: чтобы тебя любили, либо, чтобы любила ты. Во всяком случае, о его отношении к тебе линии твоей руки хранят молчание…
— Он будет хорошим и умным?
— Глупышка, — я поцеловал ей кончики пальцев. — Мне кажется, что, когда человек любит действительно, он любит, как мать – сына, как брат – сестру: «красивый–некрасивый», «лучше–хуже» – не играют роли. Любимое существо – это часть меня; если я ненавижу его, значит, и себя. Только бездуховные типы неспособны вот так «внедрить» в себя другого человека. Не хватает им «детскости», чтобы любить… Он у тебя не будет бездуховным!
Я говорил и мне казалось: так оно и будет. Я верил в то, что говорил! И моя уверенность передавалась девчонке, по-взрослому сидящей у меня на коленях.
Как странно, вместе с успокоением к ней пришёл и сон. Я удивился этой своей способности. Что это, гипноз? Но мне тоже страшно хотелось спать. Я пересилил себя. Встал и нежно уложил Танечку в постель, прикрыл её одеялом. Вышел на кухню и выключил, гудевший кипящей водой, никелированный чайник.
Зашёл в ванную, умылся. Затем, решившись, сбросил халат и встал под сильные струи прохладного душа.
Закрывая воду, взглянул на себя в зеркало. (Оно здесь было во всю боковую стену.) На меня смотрел с полотенцем в руках не виданный ранее человек. Он изучающе разглядывал меня, а я его. И вдруг понял: в зеркале вижу юношу, волею судьбы ставшего взрослым.
Вспомнил один анекдот. Вспомнил и горько усмехнулся: «Хобби на всю жизнь».
Я одел халат. И тут замечаю, что кран перекрыт не полностью. Тоненькая струйка бежала в раковину. Я набрал воды в ладошку. И вдруг со злостью плеснул на своё отражение.
«Негодяй! — сказал я себе. — Она ведь в тебя поверила. Потому и стала твоей. А ты что устроил? Комедию. Фарс! Из чужой жизни. Чужой судьбы».
Вода хрустальными каплями стекала с зеркала. Отражение, освобождаясь от капель, переставало кривиться.
«Зачем ты это сделал?» — спросил я себя мысленно.
А с себя я спрашивать умел! И кривить душой перед собой не мог.
«Невмоготу стало? Захотелось вкусить запретный плод? Ну и как? Сладко?»
«Да! — отвечаю самому себе. — Только горечь наступает после отрезвления. Что же это за сила такая, заставляющая забыться, ласкать и нежиться?! А вдруг… Бог ты мой, ведь от этого бывают дети!.. Ты – отец?! Сумасшедший!..»
Я крутанул кран до отказа. Так, что резиновая прокладка запищала.
«Испохабишь себе жизнь!..Ч-чёрт! Не себе, а ей! Тебе-то, как раз, проще. А как же Таня, твоя первая любовь? В пятнадцать – шестнадцать лет с животом, у всех на глазах… Если ты её бросишь в таком состоянии, я тебя убью!» — пообещал я парню в зеркале…
На дороге лежал большой ком травы “Перекати поле”. Поддеваю его носком сапога…
Это я, не спеша, продолжаю прогулку по «главной» дороге миргородского авиационного гарнизона. И вспоминаю былое.
Интересно, всё-таки, устроен человек! Настоящее никогда им не оценивается правильно! Редко, кто может с полным правом воскликнуть: «Остановись, Мгновение, ты – прекрасно!» Даже Юлий Цезарь, достигший в жизни всего, о чём только могут мечтать люди – славы, власти, богатства, могущества, любви красивейших женщин Европы (и, как оказывается, и мужчин тоже!) – и тот как-то сказал в отчаянии: «Счастье, счастье! Никто никогда не знал, что это такое!..» Это значит, что оценить счастье сего мгновения очень и очень трудно. Недаром древние римляне представляли Счастье в виде бегущего-летящего на вас по земле зрелого (а, значит, опытного и неглупого) мужчину, у которого спереди лысая голова и только сзади есть волосы; а на щиколотке ног – крылышки: пока он (оно, счастье) летит на тебя, ты не думаешь, что это Счастье, совершенно не узнаёшь его. Вот оно (он) поравнялось, у тебя мелькнула догадка, что, быть может, это Счастье и есть, но ухватить его (чтобы остановить, рассмотреть) не можешь: волос спереди нет! Но вот оно (он) промелькнуло, пронеслось, пролетело, ты понял, что это Счастье, есть, за что его ухватить сзади, а он (оно) уже далеко, рукой не достанешь и ни за какие деньги не вернёшь!..
Что же мешает в жизни оценить счастье в сию минуту? А чёрт его знает! Ответа на это я пока не знаю!
В общем, не вопросы, а «удивительное рядом»!.. Но тогда, в Харькове…
Ах, боже мой, сколько прожито счастливых минут!
Это я, не спеша, продолжаю прогулку по «главной» дороге миргородского авиационного гарнизона. И вспоминаю былое.
Интересно, всё-таки, устроен человек! Настоящее никогда им не оценивается правильно! Редко, кто может с полным правом воскликнуть: «Остановись, Мгновение, ты – прекрасно!» Даже Юлий Цезарь, достигший в жизни всего, о чём только могут мечтать люди – славы, власти, богатства, могущества, любви красивейших женщин Европы (и, как оказывается, и мужчин тоже!) – и тот как-то сказал в отчаянии: «Счастье, счастье! Никто никогда не знал, что это такое!..» Это значит, что оценить счастье сего мгновения очень и очень трудно. Недаром древние римляне представляли Счастье в виде бегущего-летящего на вас по земле зрелого (а, значит, опытного и неглупого) мужчину, у которого спереди лысая голова и только сзади есть волосы; а на щиколотке ног – крылышки: пока он (оно, счастье) летит на тебя, ты не думаешь, что это Счастье, совершенно не узнаёшь его. Вот оно (он) поравнялось, у тебя мелькнула догадка, что, быть может, это Счастье и есть, но ухватить его (чтобы остановить, рассмотреть) не можешь: волос спереди нет! Но вот оно (он) промелькнуло, пронеслось, пролетело, ты понял, что это Счастье, есть, за что его ухватить сзади, а он (оно) уже далеко, рукой не достанешь и ни за какие деньги не вернёшь!..
Что же мешает в жизни оценить счастье в сию минуту? А чёрт его знает! Ответа на это я пока не знаю!
В общем, не вопросы, а «удивительное рядом»!.. Но тогда, в Харькове…
Ах, боже мой, сколько прожито счастливых минут!
<<•>•••<•>>
…Мелькали дни и недели, шли месяцы. За это время наши встречи с Таней не прерывались. Они носили отпечаток дружбы и нежности. Последний разговор, так глупо кончившийся, не вспоминался нами никогда, будто был за гранью дозволенного. Но, должен заметить, что с этой девчонкой мне всегда было легко. И не потому, что угадывать её мысли, радость, тревогу для меня было сущим пустяком – игра, опрометчиво начатая мной, приобретала жизненную правдивость. Просто в этой девчонке я нашёл частицу самого себя: помогать и заботиться, быть в жизни сильным и смелым, а в интиме нежным и ласковым – не в этом ли предназначение мужчины?
…Но меня всегда не покидало чувство вины перед Таней…
Вдогонку:••>> — Порой мы разрываемся между разумом и сердцем.
Из англ. худ. сериала «Отель “Вавилон”»
••>> — Не задерживай меня, пожалуйста! Когда ты рядом, я теряю контроль. Как во сне!..
Из худ. к/ф-ма «Желание»
••>> — Я никогда не чувствовала нечто подобное! Я не хочу, чтобы это кончалось…
— Это я вижу…
Из америк. худ. сериала «Андромеда»
Я тяжело вздохнул и посмотрел на часы: до ужина оставалось 10 минут. Надо подруливать к казарме!..
А после ужина? Стоит ли этот день того, чтобы оставить след в моём курсантском дневнике, моих записках?..
<<•>•••<•>>
…Перед входом в казарму майор Полтавский чистил свои ботинки.
Я усаживаюсь в пустую курилку и, от нечего делать, начинаю за ним наблюдать. Теранув ещё пару раз щёткой по носкам ботинок, он критически осмотрел свою работу со всех сторон. И, решив, что время, потраченное на чистку, проведено не зря, отдаёт обувную щётку дневальному. Тут появляется боец-механик из 1й аэ:
— Товарищ майор!Полтавский, мельком глянув на солдата:
— Нет.
— Но я…
— Нет.
— Я только хотел!..
— Ясно сказано: нет!
— Вы же сами…
— Вот и хорошо.
— Я же…
— Ну и продолжай!
— Но сейчас…
— И речи быть не может!
— Так ведь вчера…
— Ничего не знаю. Сейчас же в казарму! Кру-гом! Шагом марш!
— Есть! — зло козыряет боец, поворачивается и отходит.
Сделав несколько шагов от Полтавского, солдат с досады сквозь зубы сплюнул в сторону.
Полтавский провожает его взглядом и как бы раздумывает: может, вернуть военного и отпороть его за что-нибудь? Потом снял свою фуражку, почесал затылок, посмотрел на носки своих ботинок и в мучительном раздумии у него вырывается:
— Интересно, что он от меня хотел?..Я чуть не заржал.
«Это не Полтавский, а конь с… юмором!» — подумалось мне.
— Эскадрильи! Строиться на ужин! — горланит дневальный.
Amor tussisque non celantur¹
<<•>> Живой интерес одного человека к другому человеку часто бывает причиной появления третьего.
Хенрик ЯГОДЗИНЬСКИЙ
<<•><><•>>
<<•>> Когда я был маленьким, я думал, что все учителя – бесполые. Что секс – это издевательство мужчины над женщиной. Что женщины ходят в туалет только для того, чтобы поправить одежду, причёску или детали лица. Когда я стал большим, я удивился, насколько я был близок к истине!
Кто-то из современников
<<•><><•>>
<<•>> Любовь, которая ежедневно не возрождается, ежедневно умирает.
Халиль ДЖЕБРАН
<<•><><•>>
<<•>> Она отдалась ему, но не хотела взять себя обратно.
Станислав Ежи ЛЕЦ
<<•><><•>>
<<•>> Расскажите мне что-нибудь о вечной любви, я так люблю фантастику.
МЕЙДЗИН (наст. имя Алексей ГУСАРОВ)
<<•><><•>>
<<•>> От кончиков пальцев в запястья, в предплечья и далее всюду тело твоё истекало безумным желанием тела и отдавалось дрожью в кончиках ищущих пальцев. Так что, было преступно промедлить хотя бы мгновенье, но мы наслаждались мукой грядущего совокупленья, чтоб задохнуться в объятьях взаимного исступленья.
Григорий ВОЛКОВ, «От кончиков пальцев…»
<<•><><•>>
<<•>> Трудно упасть на колени перед женщиной, которая уже сидит на них.
Лешек КУМОР
<<•><><•>>
<<•>> Ужин у девушки может получить почти каждый, а вот завтрак – нужно заслужить!
Из записных книжек офицера разведки
<<•><><•>>
<<•>> Учитесь на ошибках своих родителей – пользуйтесь презервативом!
Из записных книжек курсанта
<<•><><•>>
<<•>> Человека можно полюбить после того, как его хорошо узнаешь, а разлюбить – после того, как узнаешь слишком хорошо.
Из записных книжек офицера разведки
<<•><><•>>
<<•>> Легче добьёшься в любви конца, нежели умеренности.
ОВИДИЙ
<<•><><•>>
<<•>> Любовь – одно из зол, которое нельзя скрыть: одно слово, один нескромный взгляд иногда даже молчание выдают всё.
Пьер АБЕЛЯР
<<•><><•>>
<<•>> Обеими руками он раздвинул ей ноги и занял нужную позицию. Бархат её ножек сводил его с ума. Его половой орган скользнул вниз по нежному холмику. Ощущение было сродни электрическому разряду. Пол поводил губами между её грудями и лёг на девушку. Когда он вошёл в неё, всё её тело вспыхнуло огнём. Но, не смотря на силу страсти, акт был восполнен нежностью и восторгом. Он почти вышел и снова вошёл. Её пассивность возбуждала, давала возможность удовлетворять свои прихоти и при этом сохранять полный контроль. Никакой спешки. Однако вскоре крепнущие валы страсти вознесли его на самый гребень. Он охнул и взмыл на новое плато мучительного наслаждения. Перед ним открылись горизонты неизведанных ощущений. Он не мог их отделить одно от другого… Мозг превратился в живую, кипящую лаву. Он длил наслаждение. И, наконец, когда было уже невтерпёж, ускорил движения. Скорей, скорей! Когда наступила разрядка, вся его страсть перелилась в Шейлу и он без сил рухнул на её обнажённое инертное тело, шепча:
— Любимая! О, любимая!
— Любимая! О, любимая!
Уильям ВУЛФОЛК, «Кино для взрослых»
<<•><><•>>
<<•>> Раны от любви если не всегда убивают, то никогда не заживают.
Джордж Гордон БАЙРОН
<<•><><•>>
<<•>> — Если любит кто кого,
Зачем ума искать и ездить так далеко?
Зачем ума искать и ездить так далеко?
Александр Сергеевич ГРИБОЕДОВ, «Горе от ума»
<<•><><•>>
<<•>> — Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?..
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?..
Александр Сергеевич ПУШКИН, «Борис Годунов»
<<•><><•>>
<<•>> — Мы выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, – вот цель и смысл нашей жизни.
Антон Павлович ЧЕХОВ, «Вишнёвый сад»
<<•><><•>>
<<•>> — Как ты говоришь? Я втюрилась? Я теперь, Валера, никого не полюблю!.. Впрочем, не знаю!
Из сериала «Террористка Иванова»
<<•><><•>>
<<•>> — Любовь – наш язык.
Из америк. худ. сериала «Андромеда»
<<•><><•>>
<<•>> — Разве эмоции и половой акт исключают друг друга?
Из америк. худ. сериала «Калифрения»
<<•><><•>>
<<•>> — Ты не просто замечательная! Ты – чудо!
Из америк. худ. сериала «Андромеда»
<<•><><•>>
<<•>> — Нет, Габриэль не выбирает между любовью и долгом. Он просто вспоминает, в чём его долг.
Из америк. худ. сериала «Андромеда»
<<•><><•>>
<<•>> — Когда я смотрю на тебя, у меня перехватывает дыхание. А сердце так бьётся, что даже рёбра болят! Я не хочу жить без тебя!
— Ты – андроид! У тебя нет сердца, у тебя нет рёбер. И я не уверена, что ты дышишь!
— Зачем придираться к словам? Я люблю тебя!
— Ты – андроид! У тебя нет сердца, у тебя нет рёбер. И я не уверена, что ты дышишь!
— Зачем придираться к словам? Я люблю тебя!
Из америк. худ. сериала «Андромеда»
<<•><><•>>
<<•>> — Какое вы имеете право?
— Что?
— Носить такие глаза!
— Что?
— Носить такие глаза!
Из худ. к/ф-ма «Сильва»
<<•><><•>>
<<•>> В танце тела партнёров соприкасаются. Это очень приятно. С помощью прикосновений, взглядов и запахов они посылают друг другу огромное количество информации. Эта информация обрабатывается лингвическим отделом мозга, где возникают и хранятся эмоции. Вызванные из памяти и пережитые эмоции будоражат партнёров. А поскольку они связаны только с приятными ощущениями, возникает уверенность, что они могут полностью доверять друг другу. Они оба чувствуют, как у них зарождаются желания.
Из худ. к/ф-ма «Тело в любви»
____________________
¹ Amor tussisque non celantur (лат.) – Любовь и кашель не скроешь.
Автор: Юрий Фёдоров
Просмотров: 59
Опубликовано 12 лет назад.
Категория:
Зарницы памяти