Эпизод \\\\[149й]//// ВТОРАЯ СМЕНА
•>> Три полёта
•>> Ночные полёты
•>> Гипноз
16 октября 1972 г. (понедельник)
— Вот так бы спал и спал! Во сне думать не надо!Из худ. сериала «Доктор Тырса»
Таких игроков перед полётами во вторую смену и заловил комэск.
— Что, курсанты, делать нечего? Вы двое, — он хлопнул по спинам этих двоих, — идёте завтра в стартовый наряд наблюдающими за шасси. Ты, Паландин, – дежурным по старту. А ты, Иванков, — Мельников задумался. — Планшетист есть, хронометражист есть. Что же тебе придумать? А ты в наказание сбегаешь на аэродром к младшему сержанту Похадаеву и передай ему, чтобы готовил самолёт к ночным полётам!
Честно говоря, до меня не доходит: а почему, собственно, курсантам в свободное от службы и полётов время нельзя играть в домино? Уставом это не запрещается! Нам никто официально не объявлял, что в 443м ордена Богдана Хмельницкого, ордена Александра Невского Корсунь-Шевченковском учебном авиаполку запрещается забивание «козла» в домино! Или Мельникову просто придраться не к чему? А что делать? Просто валяться по койкам, глядеть в потолок и молчать? Неужели комэск не понимает, что его именно таким придирчивым ни за что, ни про что и запомнят его курсанты?
Вдогонку:
••>> — Для того и нужны подчинённые, чтобы валить всё на них!
— Бросить их на колючую проволоку, а самому бежать вперёд!
Из америк. худ. сериала «Безумцы»
Но тут снова чтение перебивают. На этот раз слышу за спиной голос Хотеева. С ним заговаривает Вовка Журавлин:
— У вас, товарищ капитан, нет случайно полихлорвинила?
— О! Мне тоже нужен полихлорвинил! Чтобы мне достал!
— Да мне же самому надо, нигде нет. Никак не достану!
— Разговорчики! — и тут же слышен звук отпущенного щелбана по лбу Вовки.
— Ой! — делано орёт Журавель.
— Чтобы достал!
— У меня был на первом курсе, мне мать добыла. Так я тогда, дурак, всё Мàре отдал.
— Кому? — переспрашивает Равиль.
— Мàре… Марченко! Знаете? Сейчас он летает на третьем курсе. Он тоже выпиливает самолётики из плекса!
— Нет, Марченко не знаю! — говорит Хотеев и усмехается: — «Мàре»…
Молчание. Где-то в углу снова стучат костяшками домино. Я пытаюсь опять взяться за книгу. Но присутствие позади меня кэзэ отвлекает.
— Сынок! — обращается ко мне капитан. — Кручинин!
Я оборачиваюсь.
— Ты подготовился к полёту?
— Подготовился!
— Тщательно?
Я киваю.
— Точно?
Я снова киваю.
Сейчас командир звена разговаривает удивительно мягко. Обычно его манера говорить не такая, а напористая, с подковыркой. А, быть может, он прав? Может, именно это учит курсанта покорности? Возможно, в его словах – что надо менять свой характер – что-то есть? Нельзя же служить с таким характером, как у меня! Но я не люблю несправедливость, от кого бы она ни исходила! А Хотеев и Трошин пытаются обломать меня. Неужели у нас такая система везде, во всех лётных училищах? Впрочем, это ещё по-человечески. В Японии, во время войны в лётных школах, где готовили камикадзе, морды друг другу заставляли квасить в строю! И не понарошку, а в самом деле!..
Вот в субботу… На предварительной взял и намекнул на курсантские пьянки. А в звене у нас почти никого нет (кроме меня и ещё нескольких человек), кто бы отказался от выпивки, если ему кто-то предлагает, тем более командир отделения Галага. Отказался – значит, заложишь и не «наш» человек! А то, что Румын злопамятен, в отделении знают, наверное, все!
Конечно, я чувствую, что по-настоящему близко ни с кем из курсантов в эскадрильи не сошёлся. И в этом есть что-то неестественное. Получается, что я никому не доверяю. Но ведь и мне тогда, выходит, никто не может доверять.
М-да! Пожалуй, теория «Лучше вовсе не иметь друга, чем иметь плохого», под большим вопросом! Ведь по большому счёту наших назвать «плохими» нельзя! Что они плохого делают?
Как я уже однажды писал, я, читая книги, иногда пытаюсь поставить себя на место героев. Вот, например. Небольшая группа вырвалась из окружения, прорывается к своим через линию фронта. В одном из боёв меня тяжело ранило. (Не дай бог!) Товарищи, конечно, не бросают меня, на руках выносят из боя. Но тяжело раненный – только обуза для всей группы. А каратели наступают на пятки.
Смог бы я застрелиться в такой ситуации? Чтобы отряд смог налегке оторваться от противника? Как себя проверить? Ведь это познаётся только на практике…
Был какой-то фильм о югославских партизанах. Там рассказывалось о подобном случае. И тот мужчина смог… Но странное дело! Я заметил: это – просто эпизод в фильме, никто из зрителей на него почти не обращает внимания – ну, застрелился и застрелился, правильно сделал, другим героям фильма легче. Это второстепенный персонаж, повествование о главных героях в фильме продолжается, ничего страшного не случилось…
Но позвольте… Каждый человек для самого себя – тоже главный герой! И ведь это целый мир!..
Ах вы, боги мои! Странно распределены блага жизни между людьми: нищему – ничего, бедному – мало, богачу – много, а довольно – никому. Каждый в этой жизни чего-то ищет… Жизнь – я чувствую – вообще сложная штука, а тем более, смерть от своей руки в аналогичной ситуации. И требовать от кого-то, чтобы он сделал свой характер попроще – разумно ли это? Проще – значит, быть «как все»! Все пьют – и я пошёл! Командиру звена это бы понравилось? Всегда всем поддакивать! Никогда ни в чём не высовываться! Не иметь своего мнения! Но разве это интересно? Разве таким был… Ну, например, Камо-Петросян?
В воскресенье о нём фильм шёл на летней киноплощадке, называется «Лично известен». Камо симулировал сумасшествие, чтобы из-за границы не быть выданным царским властям после ограбления фургона Императорского банка с деньгами на Эриванской площади в Тбилиси. Чтобы проверить, действительно ли он свихнулся, Камо жгли калёным железом. А он выдержал, внешне показывая, что не чувствует боли. Вот только зрачки его выдавали. И врач-психиатр, поражённый мужеством этого человека, не выдал его!
Так что, Камо всегда был «таким, как все»?..
Я читал, что уже после Гражданской войны Камо-Петросяна сбила на смерть грузовая машина, когда он на велосипеде поздно ночью возвращался домой. При Хрущёве пытались доказать, что это было сделано по приказу Сталина. Ведь Камо вместе со Сталиным участвовал не в одном налёте на банки, чтобы получить деньги для партии. Может, для партии, а, может, и не для неё? Поэтому Сталина он хорошо знал. А «вождь всех времён и народов» уже тогда готовил для себя «чистую» революционную биографию. И тех, кто «хорошо его знал», убирал… Но документов нет, очевидцев нет, свидетелей нет. И поэтому всё предположениями Хрущёва и закончилось.
Вообще, мне нравятся душевно-сильные люди! Такие, как наши разведчики – смелые, умные, мужественные. Часто стараюсь поставить себя на их место: дошёл до какого-то определённого эпизода в книге, откладываю чтение и думаю: а как бы я поступил на его месте дальше? А потом продолжаю чтение, проверяю себя. И получаются интереснейшие сценарии… Но, увы, дальше мечты ничего не идёт!
Нет. По-видимому, неинтересная у меня жизнь! Скучная. Какие там, к чёрту, романы и повести! Нет-нет! Пишу дневник только для себя! Другое дело у Леви из «Записок Серого Волка», или там, у Капелюха из «Тревожного месяца…» Там жизнь полна приключений! А что у меня?
Предварительная – полёты, ошибка – порево. Отлетал без ошибок – сижу, как Герой Советского Союза и спокойно жду, что мне спланируют на следующую лётную смену. Ещё пытаюсь описать нашу курсантскую жизнь, свои мысли…
Конечно, я летаю! И это действительно очень интересно! Но ведь летаю не так много, как хотелось бы. Некоторые из наших по программе вырвались далеко вперёд – уже вылетели самостоятельно по маршруту. А я даже контрольный полёт по этому виду ещё не сделал…
••>> [Через год на третьем курсе интенсивность полётов у курсантов значительно увеличится. По одному полёту в смену станет большой редкостью…] <<••
И потом уже хочется домой. Надоели эти галагинские козни! Хочется отдохнуть, встретиться, поговорить с Димой, и, если честно, приехать на ночь на палку чая к нашему полку баб-с… И не одну…
От такой мысли в штанах стало напрягаться… Ну тебя, Юрий, к чёрту! Кто о чём, а заключённый – о е*ле!
А вот интересно, если бы я в отпуск пошёл в Комитет госбезопасности и попросил меня перевести на учёбу к ним, как бы там к этому отнеслись? Кто захочет об этом со мной в Комитете говорить? Осуществимо ли сие вообще? Или ты думаешь, что достаточно там появиться, и тебя встретят с распростёртыми объятиями? Они скажут какое-то волшебное слово и всё тут же для тебя изменится? Наверное, будут запрашивать на меня характеристики. И что напишут им в ответ на их запрос? Вероятно, укажут на мои слабые стороны. Что близко в подразделении ни с кем не сошёлся? А почему? Что он замышляет? Зачем он к нам пришёл?
Слабые стороны…
Я их и сам чувствую. Главное в том, чтобы исправить их. Но вот как? Помогут ли мне в КГБ? И должны ли они этим заниматься? Им что, своих дел не хватает? А тут приходит какой-то курсант. Не шпион, а… А зачем он вообще пришёл? Зачем он отрывает нас от важных дел по обеспечению государственной безопасности?
Да и не решусь я, наверное! Это же не парашютный прыжок, второй, самый страшный! Там дверь открыта, подходишь к обрезу, сжал себя изнутри: «Как интересно! Эх, была не была! Ух!» – и делаешь шаг за обрез самолёта, в высоту!.. Дальше всё произойдёт автоматом – и парашют раскроется, и купол наполнится. А потом и приземлишься, не зависимо от того, хочешь ты этого или нет.
А здесь… Этот шаг начинается с проходной. А там что-то надо говорить солдатам, моим ровесникам…
О, боже мой! Как всё просто было для Рихарда Зорге в Японии: там – свои, здесь – враг! А тут…
Вдогонку:
••>> Я иду и пою обо всём хорошем,
И улыбку свою я дарю прохожим.
Если в сердце чужом не найду ответа,
Неприятность эту мы переживём,
Между прочим это мы переживём.
Песенка кота Леопольда, сл. А. Хайта, муз. Б. Савельева
Quo vadis?¹
— Я рад, что вы с такой готовностью меня понимаете!
…Летали во вторую смену. Хотеев вывернулся и запланировал мне две заправки: одну по большому кругу плюс полёт с «конвейера» по малому. И полёт в зону на сложный пилотаж. Он знает, что я люблю сложный, а не простой. Правда, не догадывается, что здесь дело не только в пилотаже… Боже мой, сегодня чуть не кончил на полупетле! Хорошо, что вовремя попустил перегрузочку, а потом ещё начал почти вслух твердить: «Хоп-хоп! Скорость… Высота… Горизонт… Где горизонт?» А пульсация внизу живота не проходит и я где-то рядом с кайфом. Потом, благодаря моим заклинаниям, стала спадать.
Посадки у меня сегодня получались изумительно! Все три – одна в одну! Как говорят курсанты, «как в КУЛПе нарисованные». Хотя надо добавить, что в КУЛПе нет ни одного рисунка. Просто такое курсантское определение.
Даже Хотеев не сдержался. И, проходя мимо в лётном домике, ввернул:
— Видел одну твою посадку. Порадовал ты меня!
Я цвету!
— А вы, товарищ капитан, хотели меня расстрелять! — улыбаюсь.
— Ну, не расстрелял же!
…Отлетали в дневное время суток четыре часа стартового времени. А оставшиеся три часа летали инструкторы ночью по плану подготовки на класс. После курсантских полётов наши пошли в казарму дурью маяться, а я попал на СКП планшетистом. Но мне это было самому интересно – посмотреть ночные полёты.
На СКП Мельников меня встретил лукавой полуулыбкой:
— Что, 18й! Как натянут тебя по самые помидоры, так всю лётную смену садишься просто прекрасно! Эх, мало я тебя еб*л! И никаких проблем у тебя с посадкой никогда бы не было!
Я промолчал. Да что ему говорить? Будто качество посадок зависит от порева курсанта своими начальниками!
Усаживаюсь на место планшетиста и разворачиваю чистую кальку на плексе планшета. Потом надеваю на уши гарнитуру и говорю в микрофон:
— 16 октября 1972 года, 19 часов три минуты. Планшетистом заступил курсант Кручинин!..
Это запись на магнитофон для объективного контроля. И слышу на том конце провода в ответ приятный баритон оператора «Десерта» Павла:
— Привет, Юра! Сегодня до конца смены с тобой работаем?
— Здравствуй, Пашок! Да, буду до конца. Как у тебя дела?
— Нормалёк. Из дома письмо получил! Всё там хорошо, рассказали ленинградские новости! А ты сегодня летал?
— Да, две заправки – три полёта!
— Как это – заправки две, а полёта три?
— Ну, в одной заправке сделал два полёта: приземлился с закрылками в посадочном положении, переставляешь их во взлётное, тут же увеличиваешь обороты до максимала и взлетаешь. Называется «взлёт с конвейера».
— Ух ты! Я и не знал, что так можно! И что, курсанты так летают? Эх, завидую я тебе: ты умеешь летать! Хотел бы я так попробовать, покувыркаться за облаками! Ну и как оно там, в воздухе?
— Лучше, чем под водой!
А когда-то так балагурили с Костиком! Парень уже демобилизовался. Сейчас на гражданке рассекает. В Круче, пока солдаты его призыва ждали автобус, он – какой молодец! – разыскал меня в нашей казарме.
— А то, — говорит, — столько вместе отработали, а друг друга так и не видели!
И мы первый и последний раз встретились, жали друг другу руки. Поболтали.
Я его потом провёл к КПП, посадил на приехавший из автопарка автобус. Простились тепло.
— Теперь на гражданке всем буду рассказывать, что дружил с курсантом второго курса лётного училища, который летает самостоятельно и станет военным лётчиком!
Надо сказать, что мы с Павлом тоже знакомы только заочно, и ни разу не встречались. И узнаём друг друга, как и в случае с Костиком, только по голосу. Иногда, когда в пилотажных зонах самолётов не было, я ему тихо рассказывал какой-нибудь анекдот. И Павел сочно хохотал в моих наушниках. Потом он мне рассказывал что-нибудь свежее… Тогда смеялся во всю я. И Мельников, и Федорцев уже знают, что я смеюсь с анекдота, рассказанного мне с КП. И когда свободно от взлетающих и садящихся самолётов, поворачиваются ко мне и требуют, чтобы я пересказал слышанный анекдот. Потом мы все вместе смеёмся – РП, дежурный штурман, дежурный по связи и я…
Начали работать: Павел с экрана локатора выдаёт мне координаты наших самолётов в зоне, я по ним наношу траекторию полёта самолёта на кальке с контурами пилотажных зон. Под калькой – расстелена карта и можно видеть, над каким населённым пунктом рассекает наш масалёт.
Но я о ночных полётах. На ночные полёты полосу точного приземления освещают четыре мощных зенитных прожектора, установленных на грузовых автомобилях. Как только самолёт подходит к дальнему приводу, РП сперва включает жёлтый фонарь над СКП, а секунды через три – зелёный. Это сигналы для прожектористов. По зелёному фонарю они и зажигают свои прожекторы. Самолёт сел, побежал устойчиво по полосе, РП выключает зелёный фонарь над СКП и включает красный. Прожектористы выключаются. Ну и, конечно, рулёжные дорожки и ВПП обозначена синими огоньками. Есть ещё мощные огни подхода (от дальнего к ближнему приводу) и огни приближения (от БПРС до полосы). Но мне их с СКП плохо видно. Зато они хорошо видны лётчикам, заходящим на посадку.
В помещении стартового командного пункта стоит полумрак – чтобы руководителю полётами всё было хорошо видно за окнами. Рабочие места всех лиц ГРП и стартового наряда подсвечиваются лампами белого света, мощность свечения которых можно регулировать реостатами. Мой планшет, кроме того снизу подсвечен дополнительной лампой. Моё рабочее место – между дежурным штурманом и руководителем полётами. Благодаря работе планшетиста, РП и штурман могут по кальке воочию контролировать местоположение наших самолётов в пилотажных зонах.
•>> [Позже на КДП стали устанавливать выносные индикаторы кругового обзора РСП (аппаратура ВИСП) и надобность в дежурных штурманах и планшетистах отпадёт.] <<•
Летали, как я сказал, только лётчики-инструкторы. Ночные полёты для курсантов программой обучения нашего курса не предусмотрены. Хотя полёты ночью и расписаны в КУЛП. А вот в 1960-е годы курсанты летали самостоятельно и в условиях ночи!
Должен сказать, что посадки у наших командиров особым качеством не отличались: Тресков приземлился с огромным перелётом, чуть-чуть не долетев до РСП, наш Трошин сел с таким плюхом, что дым пошёл из-под колёс (вторая посадка тоже мягкостью не отличалась), а Контарев хорошо взмыл, а потом, не давал самолёту снижаться и грохнул аппарат о бетон так, что даже стало жалко самолётные стойки (во втором полёте сел с плюхом едва перетянув колпаки ВПП, Мельников даже вякнуть в микрофон ничего не успел). Но это их первые ночные самостоятельные полёты. Они учатся так же, как и мы учимся днём! Хотя… хотя Трошина за такие посадки я бы хорошо отъеб*л на разборе! И Контарева тоже! Они, сучки, этого заслуживают! А вот Равиль Хотеев садился просто превосходно! И все посадки одна в одну! Опыт – разведу я тут руками. Однако его на разборе я не стал бы хвалить – чтобы не зазнавался, скворец! Сделал бы вид, что хорошего качества посадок я не видел! Нечего его баловать! Даже буркнул бы при всех, что можно было бы садиться ещё лучше!
После заруливания крайнего самолёта на стоянку Мельников поручил мне дать в зенит две красные ракеты – сигнал для оцепления об окончании полётов, так как электрические ракетницы, установленные под крышей СКП, почему-то не сработали. Я с удовольствием стрельнул из ракетницы в небо два раза.
После полётов лётчики пошли на разбор полётов, а я и Саня Млыщенко, бывший в эту смену хронометражистом, – в казарму. Мы с ним с удовольствием прогулялись перед сном по дороге в гарнизон, делясь впечатлениями о ночных полётах.
— Как ночные полёты? — интересуется Вовка. — Интересно было?
Рассказываю о своих впечатлениях. Об ошибках на посадке инструкторов я умолчал. А то Журавель поделится с Галагой, а тот подкатит к этим самым инструкторам со своими комментариями, которые он вложит от себя в мои уста! И они покажутся правдивыми – ведь свои ошибки инструкторы знают, они были!
Одновременно раздеваюсь, разбираю свою постель, потом ложусь.
Прикрываю глаза. Уже начал засыпать, как вдруг громкий вскрик:
— Стреляйте!
Я опешил! Война, что ли? Или дневального режут?
Может, показалось?
Подождал немного, успокаиваясь, и опять кладу голову на подушку. Значит, показалось или уже приснилось! Прикрываю глаза.
Тут снова:
— Заходи к нему в хвост!.. Огонь!..
Сажусь на кровати. Нет, не показалось, не приснилось. На этот раз слышал всё отчётливо. И голос Юры Гонтаренко.
Укладываюсь с улыбкой – во сне, наверное, воюет!
На первом курсе в журнале «Знание – сила» я читал, что людей, разговаривающих во сне легко ввести в гипнотическое состояние, описывалось, как именно.
— А! Горишь, гад! Ну, туда тебе и дорога! — и Юрий засмеялся.
Если Гонтаренко будет так воевать с немцами всю ночь, я же не усну! И я решил попробовать применить полученные знания на практике.
Поднимаюсь с постели и подхожу к воюющему во сне Юрке.
Он лежал на боку, накрывшись одеялом с головой, поверх плеч была накрыта ещё лётная демисезонная курка. (Ночи уже были холодные.)
— Спать, спать! — начал я наговаривать вкрадчиво. — Ты слышишь только мой голос! Приятная дремота окутывает тебя!.. Я начинаю счёт, и ты постепенно впадаешь в крепкий гипнотический сон!.. Спать, спать!..
Журавель и Щербаков хохотнули, выключили приёмник и уставились на меня и Гонтаренко.
— Начинаю счёт!.. Раз… Два… Три… Ты успокаиваешься… Круг твоего внимания сужается… до границ твоего тела… Четыре… Пять… Шесть… Ты слышишь только мой голос, чувствуешь и контролируешь только самого себя… Чувствуешь и мысленно видишь своё лицо… Лицо спокойно, расслаблено, неподвижно… Семь… Восемь… Девять… Чувствуешь и мысленно видишь своё тело… Тело спокойно, расслаблено, неподвижно… Ты успокоился… Твой организм отдыхает… Ты спокойно и приятно отдыхаешь…
Юрий расслабленно посапывал себе.
— Твоё внимание направлено на твои руки… Ты чувствуешь и мысленно видишь свои руки… Мышцы твоих рук ещё больше расслабляются… Ещё больше расслабляются мышцы твоих плеч… предплечий… кистей… пальцев… Все мышцы твоих рук полностью расслаблены… Ты чувствуешь, как расслабленные, мягкие мышцы твоих рук… начинают обильно наполняться кровью и теплеть… Наполняются кровью и теплеют мышцы твоих пальцев… кистей… предплечий… плеч… Все мышцы рук полностью расслаблены и теплы… Все мышцы твоих рук отдыхают… Ты спокойно и приятно отдыхаешь… Спа-а-ать!.. Спа-а-ать!.. Ты слышишь только мой голос!..
«Ну, кажется, всё! Ввёл в гипноз! — решаю про себя. — Пора приступать!»
— Итак…
— Стреляйте!! — дёрнулся в постели Юрка. Да так, что я испугано отскакиваю от него.
«Ничего себе гипноз! Может, я ещё его не довёл до кондиции? Нет, опасно сидеть у него в изголовье! А вдруг укусит?»
Я размышлял, Вовка Журавлин полностью повернулся ко мне в своей кровати и, опёршись на локоть, с интересом наблюдал за моими гипнотическими действами. Барсик со своего ложа поднялся и, шлёпая босыми пятками, подбежал поближе.
— Обороты! Взлетайте! «Мессеры» на подходе! — что было силы закричал Гонтаренко.
Всё ясно! Он только что взлетел парой, чтобы бить фашистов. Как же его завести на посадку и во сне уложить спать?
— У вас кончается керосин! — медленно, но внушительно говорю ему. — Посмотрите на топливомер! У вас остался аварийный остаток 200 литров! На табло горит красная лампочка «200 литров». Доложите РП! Доложите РП! Идите на посадку!
— Горючее! — пробормотал мой «пациент».
Так! Клюнуло! И я победно посмотрел на Женьку. Он хохотнул.
— Вы идёте на аэродром! Вот она, точка! Входите в большой круг… Снижаетесь и заходите на посадку!..
— Шасси! Мы не выпустили шасси!..
— Ах, да! Выпускаете шасси!.. Так! Загораются зелёные огоньки выпущенного положения шасси. Механические указатели стоек вышли полностью… Теперь вы на третьем развороте!..
— 12й, на третьем шасси выпустил! — докладывает Юрий.
«Вот это да!»
Журавель зареготал. Женька тоже.
— 12му заход!.. Теперь снижайтесь, четыре метра в секунду! Закрылки – в положение 15! Снижайтесь! Снижайтесь!..
— Ничего, Воюсь, снижайся! — бубнит Юра.
— Вы – на четвёртом развороте! Выпускаете закрылки полностью! Доложите РП!..
Юрий молчал.
— Доложите РП!..
— Привет Слону! — заорал Гонтаренко.
И Женька с Журавлём уже хохочут вовсю.
Тут меня взяло сомнение. Может, он не спит, а разыгрывает нас?
Нет, не может быть! Слишком серьёзно воюет!
В конце концов, я завожу его на посадку.
— Тормози! — кричит Юрий во сне.
— Всё! Вы зарулили на стоянку. Ты вылезаешь из кабины… Тебя поздравляют товарищи и друзья!.. Ты хорошо воевал! Теперь в казарму и можешь отдохнуть! Отдыхай! Отдыхай! Спать… Крепко спать!..
Я повернулся к Щербакову:
— Ну вот и всё! Пойдём и мы спать!
— Нет! Пусть ещё полетает! — запротестовал со своего места Вовка.
— Да! — согласился с ним Барсик. — Это же интересно!
— Нет-нет! Пусть лучше спит!.. Ах да! Вот ещё что!
И я начал внушать, чтобы Юрий никогда во сне не разговаривал:
— Вы в отпуске. Вы в кругу семьи!.. Надо отдохнуть! Отдыхайте! Отдыхайте! Вы никогда не будете разговаривать по ночам! — Тут я вспомнил, что Гонтаренко, бывает, храпит во сне и хочет избавиться от этой привычки. Поэтому добавляю: — Вы не будете разговаривать во сне и храпеть!..
И как бы в ответ на мои внушения, Юрий смачно всхрапнул!
Журавель уткнулся в подушку и начал в неё давиться от смеха. Щербаков чуть ли не весь кулак запихивает себе в рот, лишь бы не прыснуть на всю казарму! Глядя на них, не могу сдержать свой смех и я, тем самым разбудив спящего рядом, через проход Валеру Возюева.
— Ну, чего расшумелись?
— Полный порядок, Воюсь! — и к Щербакову: — Пошли по койкам!
Только мы отошли, как Гонтаренко заорал на всю казарму:
— Тревога!.. Я так и знал! Обороты! Форсаж! Взлетаем! — и Юрий снова «улетел».
Едонта-шишь! Гляжу на него с удивлением: какой форсаж? Откуда на Элке форсаж?
— Видишь его? Видишь?.. Атака!..
Чёрт! Всё насмарку! А наши хохочут в полный голос! Я тоже не могу сдержаться и сквозь смех начинаю игру:
— С вами летит 19й! Вот он оторвался от вас… К нему летят «Фантомы»!.. Как их много!.. Сейчас!.. Сейчас!.. Сейчас!.. Очередь, другая!.. Снаряды вспарывают обшивку самолёта!.. Он горит… Горит!.. Двигатель стоит!.. Пожар!..
— Катапультируйся, Журавель! — что есть мочи орёт Юрий.
Всё! Теперь у нас, пожалуй, уже не спит добрая половина эскадрильи! Многие повскакивали со своих коек и топчутся вокруг койки Гонтаренко. Валера-Воюсь тоже спать расхотел, полностью повернулся к своему соседу, подпёр рукой голову и наблюдает за нами, не может сдержать своего веселья.
— Пилот катапультировался. Вот он спускается на парашюте!.. На него снова пикируют «Фантомы»! Боже, как их много! Сейчас расстреляют в упор!..
— Птица!.. Журавель!.. — Гонтаренко переживает всё во сне. — Иду тебе на помощь!..
Юрий резко поворачивается на другой бок. Я снова едва успеваю вскочить с его койки. От этого наши регочут ещё больше!
— На тебе! На тебе! На! Получай, гад! — воюет дальше Юрий. — А! Горишь, гад! Не нравится?..
Всё хохочут уже в полные глотки.
— Спать!.. Спать!.. Вы слышите только мой голос!..
Это на всякий случай, чтобы пациент не проснулся от безудержного хохота моих «ассистентов».
— Доложите РП, что 19й сбит… Доложите!..
Но Юрий молчит.
— Идите на посадку!..
Никакой реакции. Потом вдруг:
— Журавель! Журавель!..
— 19й спустился на парашюте. Всё хорошо. Он убегает в лес…
— … к Мыколе Щорсу… — подсказывает Вовка Журавлин.
— Огородами, огородами – и к Котовскому! — хохочет Щербаков, вставляя фразу из Райкина.
— «Фантомы» улетают… Сбит один их самолёт!.. 12й, идите на посадку! Идите на посадку!
— Ну, я им сейчас дам!
И снова атаки, стрельба, крики! А у нас стоит сплошной хохот!
Что делать? Не будить же его!.. О! Придумал! Особые случаи! Отказ какого-нибудь агрегата. Только это заставит лётчика выйти из боя и уйти на аэродром.
Начинаю внушение:
— Вы летите в зоне… Неожиданно открываются замки и ваш фонарь срывает мощный воздушный поток…
С этими словами я рывком раскрываю голову Юрия. Раньше она была укрыта одеялом, было тепло. Теперь стало холодно. Это помогает внушению. Человеку во сне может показаться, что фонарь действительно сорван!
— Ветер дует вам в лицо…
Возюев и Щербаков, давясь от смеха, дуют Гонтаренко в лицо.
— Глаза слезятся, вы не можете смотреть! Наденьте лётные очки… Наденьте лётные очки…
И Юрий лезет руками к мнимым очкам на шлемофоне.
Но, увы, сколько я не бился, но так и не смог заставить «пилота» доложить РП о срыве фонаря. Гонтаренко так и не ушёл из зоны.
Просыпается Шинкович:
— Чего расшумелись? Спать не даёте!
Я (суровым голосом):
— Шинкович угнал самолёт Ан-2 в Турцию! Вы поймали его на улице. Дайте ему как следует, дайте!
И Юрий начал мутузить кулаками по подушке. Смеху от этого ещё больше! Женька от хохота даже пригибается.
— Так! Так! — подбадриваю я его. — По морде, по морде!..
Потом еле его успокоил. Но на посадку так и не могу завести. Стало ясно, что сейчас Юрий просто сжился с полётами и посадить его трудно. Я улёгся. А Юрий лежал и пыхтел, переживая очередной бой.
— Юра, ты – паровоз! Тащи вагоны! — со своего места внушает Пётр Галага.
— Идите вы! — вдруг кричит Гонтаренко.
— Командир звена идёт! Тащи вагоны!
— Нет угля! Заправляйте водой! — что было мочи орёт Юрий и сильно дёргает ногой под одеялом.
И мы всей казармой загоготали.
— Тащи! В отпуск не поедешь! Тащи, сволочь!..
Нескучной ночь уже была, что дальше?
…Наутро стали интересоваться у Гонтаренко: как спалось, что снилось, что чувствовал?
— Ничего! Африка немного снилась… Турция… Шинкович там… Журавель…
Но, заметив, что все вокруг ухмыляются, Юрий тему своих снов развивать не стал…
Тогда я ему рассказал. Видя, что мы все смеёмся не над ним, а над ситуацией, Гонтаренко успокоился и потом смеялся вместе с нами.
Вдогонку:
••>> Ненавижу спать. Пока человек спит, что-то происходит. Поэтому ругаю человеческую жизнь за то, что приходится много спать.
Павел ВОЛЯ
••>> — Я уверена, что это был только сон, дурной сон! Но наши сны могу нас многому научить!
— Правда! Сны показывают нам, что для нас важно и кто мы такие на самом деле!
Из америк. худ. сериала «Андромеда»
Рost medium noctem visus quum somnia vera²
— Да оно во сне всё так же, просто во сне ты ни разу не видел, чем именно заканчивается всё хорошее! Потому что, когда «там» наступает капец, ты успеваешь проснуться.
— А я думаю, что любой «капец» там лучше, чем проснутся «здесь».
— Мне снился бред, который может случиться!
— Чёрт знает что! До чего довели! Коллективные сны видим!
— И вам туда же, сэр!
— Это значит: идите вы на хрен!
— Какое? Я всё исполню!
— Срочно спать!
_____________________
¹ Quo vadis? (лат.) – Камо грядеши? (Проще говоря, «Куда идёшь?»)
² Рost medium noctem visus quum somnia vera (лат.) – После полуночи сновидения правдивы.