Взлёт

      В казарме нас построили. В крайний раз. Командир аэ капитан Мельников В.А. кратко подвёл итоги нашему лётному обучению.
      С ответным благодарственным словом от нашего имени выступил Ёсипов.
      Затем комэск и его замы пошли справа-налево и пожимали каждому курсанту руку. Кому – молча, кому что-то скажут.
      Передо мной Мельников задержался.
      Прощаясь и пожимая мне руку, широко улыбнулся и проговорил:
      — Вот, кого я мало еб*л, так это Кручинина!
      И сделал паузу, ожидая всплеск курсантского хохота. Уж кто-кто, а все, по мнению Мельникова, знают, что Кручинина есть, за что натягивать! Такой он зловредный человек!
      Но к удивлению Владимира Александровича абсолютно никто не засмеялся. Командир эскадрильи разочаровано вскинул брови, посмотрел на курсантов, потом на меня и не подумал, что такая шуточка на прощание выглядит с его стороны нелепой и глупой. Ну, хорошо, если он угадал в этом Кручинине расп*здяя, который заслуживает порева. А вдруг он в силу причин просто ошибся в человеке? Как он будет выглядеть тогда в глазах своего подчинённого после такой фразы? Эта мысль ему в голову, по-видимому, не приходила.
      Скрыв улыбку, Мельников пошёл дальше прощаться с остальными.
      — Повнимательнее! — пожелал мне замполит капитан Капланов.

      — Не забывай об осмотрительности! — проговорил замкомэска капитан Федорцев. — А вообще, осмотрительности нет! У истребителя есть поиск! — и улыбнулся, полагая, что я всё соображу правильно.

      Потом начальство ушло, а мы начали спешно пришивать на левые рукава парадки заготовленные впрок курсовки с тремя лычками – знаки отличия курсанта третьего курса. Работая иголкой и ниткой, подумал о том, что где-то через год я буду отпарывать эту курсовку и пришивать уже знак четвёртого курса.
      «Интересно, как там получится при освоении боевого истребителя МиГ-17?» — думал я.
      Приступил к упаковыванию своих военных и лётных шмоток. Мне помогал прибежавший из солдатской казармы Саня Кириллов, который (какой молодец!) даже раздобыл для меня где-то клубок шпагата. Он оказался мне кстати! И ещё Вовке Журавлину хватило. Саша помог туго, в кокон свернуть мой любимый матрас, разделявший все мои курсантские ночи, начиная с первого курса после поступления в ХВВАУЛ. Внутрь мы закатали лётное (шлемофон, лётные очки и ботинки, ППК, кислородную маску, комбез, демисезонную куртку) и курсантское повседневное обмундирование. Яловые сапоги курсанты связывали за проушины и выставляли в каптёрке отдельно. Эти вещи останутся в казарме под ответственность старшины эскадрильи. А потом, во время нашего отпуска их вертолётом перебросят в Чугуев и по акту передадут старшине нашей будущей эскадрильи на третьем курсе. Как это будет происходить – нас уже не волновало!
      Затем по авиационной традиции был вечер прощания с инструкторами по экипажам.
      По пути к дому Трошина мы с Саней отделились от наших, зашли в штаб полка, чтобы попрощаться с Олегом, который как раз сегодня заступил в караул под Знамя. Выяснив у посыльного, что дежурного по полку в штабе нет (ушёл в казарму смотреть ТВ), я, оставив чемодан у входа, с Кирилловым прошёл к посту, на котором стоял Олеж. Он широко улыбался – ему было приятно, что курсант, которого он в душе почитал за ангела, умеющего летать, не забыл о нём и явился с ним проститься.
      В нарушение всего и вся мы с Олежкой обнялись! Посыльный по штабу с удивлением наблюдал эту картину: курсант пришёл попрощаться с солдатом, механиком своего самолёта.
      А мы обнимали один другого, хлопали друг дружку по плечам. Я почувствовал нос и тёплые губы, которыми Олеж уткнулся мне в шею. Пожелав всего доброго и побыстрее освоить профессию техника самолёта, которая может ему потом пригодиться на гражданке, погладив футляр Знамени полка, которое мне самому приходилось не раз охранять, я с Саней Кирилловым пошёл на выход.
      Не смотря на мои протесты, Сашок вместо меня подхватил чемодан, и мы пошли к ДОСу № 4, где меня ждали мои товарищи по экипажу. Взял поклажу из рук Саши, горячо простились с ним. И потянулся за нашими домой к командиру экипажа, Валерию Ивановичу Трошину.
      Вручили Бате, своему инструктору памятные подарки. Отменно посидели. Был хорошо накрытый стол. Мы пили водку с командиром экипажа. Я, конечно, потягивал из бокала водичку. Трошин поначалу косился на меня, думая, что тем самым я хочу показать ему свою обиду. Но наши заверили его, что я – не от мира сего и вообще не употребляю спиртное категорически, хотя, в принципе, он должен был это знать и сам. И Валерий Иванович успокоился. Ну, что сие у меня не поза, не желание всех «заложить»…
      Много шутили, рассказывали забавные истории, которые случались на нашем курсе. Валерий Иванович – про свой курс. Здорово повеселил случай, когда вот так они в 1967 году прощались со своим первым инструктором на Л-29 и вместе хорошо поддали. И под конец встречи товарищ Трошина всё пытался наколоть огурчик на вилку и каждый раз промахивался мимо! Потом, думая, что это никто не заметит, взял рукой огурец, нанизал его на вилку, и только потом сунул в рот!
      В ответ мы рассказывали смешное, что запомнилось за наш первый-второй курсы. (Многие из этих историй уже изложены мной в других эпизодах, поэтому не буду повторяться, чтобы не утомлять читателя.)
      Мы к инструктору впервые обращались по имени и отчеству, Валерий Иванович к нам ко всем (тоже впервые) – по именам. Только раз он прокололся и в разговоре назвал меня по фамилии, но тут же поправился, определив меня, через запятую, как «наш Юрочка».
      В 23.30 стали прощаться, так как отъезд из гарнизона назначен был ровно на 0.00, и нас ещё предупредили, что машины никого ждать не будут. Опоздаем – на станцию потом будем добираться сами. А дорога неблизкая! Да и семье Трошина нужно было прибраться и отдыхать: всё-таки сегодня у него была перегонка Л-29 из Миргорода, потом подготовка к нашей встрече.
      Мы с чемоданами начали спускаться вниз, а Валерий Иванович всё стоял на лестничной клетке и смотрел нам вслед. Он видел свою работу – мальчишек, которых Хотеев и он научили летать.
      Весело смеясь, мы подошли к КПП, где уже наготове были четыре крытые тентом бортовые машины. Всё-таки мы рвались домой. Может, именно поэтому никто и не опоздал к отъезду. Да и командование полка и эскадрилий стремилось нас побыстрее отправить (тут наши желания совпадали!): пока мы здесь, они за нас головой и погонами отвечали. А вдруг кто-нибудь принесёт ЧП! Нет, лучше побыстрей доставить их к поезду. Рычагов воздействия на нас уже почти никаких. Разве что, лётную характеристику за курс переписать да подпортить…
      А возле машин стоял… Саша Кириллов, по-тихому вышедший из казармы.
      Всем экипажем мы снова жали ему руки, обнимали, похлопывали по плечу, благодарили за его труд по обслуживанию нашего любимого Л-29 № 72, говорили, что мы здесь обрели крылья, и что, благодаря его стараниям, у нас в воздухе не случилось ни одного отказа, ни одного особого случая в полёте!
      Наши уже отошли, а я остался, вспомнил, что не угостил парня. Открыл чемодан и достал сэкономленную плитку шоколада «Гвардейский». Вручил его Саше. Он же сладкоежка! Мы обнялись на прощание. И вдруг он прижал меня всего к себе. Я пошутил, что, мол, так можно примять полученные мной здесь и выросшие у меня крылышки. И почувствовал, что мой друг смеётся. Чуть отстранился, чтобы увидеть его замечательную улыбку и посмеяться этой шутке вместе. Но оказалось, что Саня не смеётся, а… плачет! И чтобы я не видел его слёз, он снова прижал меня к себе!
      А он всё всхлипывал и всхлипывал. Я был растроган до глубины души! У меня запершило в глазах и ком подступил к горлу.
      — Ну, что ты, Саша! Что ты!
      Мимо прошёл к тягачу Витя Ерёменко со своими товарищами и, глядя на нас, сказал, как тогда, у караульного помещения в мой день рождения:
      — Ох*еть можно от этого трошинского экипажа! Меня мой техник самолёта почему-то не провожает!
      А я затащил Сашу за борт машины, чтобы никто не видел наше прощание! И у меня самого всё-таки стали наворачиваться на глаза слёзы – так я был тронут.
      — Саша! Ну, не плачь! — шептал я, поглаживая его затылок, спину, руки. — Не плачь, пожалуйста! А то сейчас ты намочишь мне левый погон, и меня за нарушение формы одежды на станции задержит комендантский патруль!..
      И Саша сквозь слёзы чуть засмеялся.
      Я достал из кармана носовой платок и стал вытирать его слёзы, потом сунул платок Саше в руку, сказав, что он – чистый, только из чемодана.
      Мой друг, промокая глаза, извинился и пытался оправдаться:
      — Юр, я просто всегда сильно привязываюсь к человеку… К тебе…
      — Я тоже! — признался я.
      И, охватив обеими пятернями голову парня, всматривался в его глаза, пытался запомнить это лицо. Потом провёл большим пальцем правой руки по его красивой брови. А Сашок снова затянул меня в свои сильные объятия.
      — У меня никогда не было такого друга, как ты! — прошептал он мне куда-то в шею. — Ну, с которым можно так откровенно обо всём говорить! Который бы так тебя понимал! И чувствовать, что не ошибся в человеке! С которым было бы интересно общаться!
      — А у меня – такого как ты, Саша!.. Я тебе обязательно напишу из Чугуева!
      — Юрик, не пиши! Я не отвечаю на письма! Никому! Не умею этого делать!
      — А я всё равно напишу! Расскажу, как мы устроились! А ты мне напишешь, как вы тут летаете без нас! Это нетрудно, Сашок!
      — Не стоит, я прошу!
      — А я напишу! Ну, не ответишь, тогда, конечно, жаль, что переписка прервётся!.. И мы потеряем друг друга из вида…
      Мы продолжали стоять, обнявшись крепко, по-мужски…
      Разговор вели шёпотом…
      Последние секунды прощания…
      Теперь мы понимали, мы чувствовали, что это – навсегда! И что, скорее всего, больше никогда уже не встретимся в жизни!.. Поэтому тянули эти секунды… До упора, до конца… Сколько хватит сил…
      И в то мгновение я ощутил тепло невидимого света…
      — Я поеду с вами до Гребёнки, посажу тебя на поезд! — вдруг решает Саня.
      — Нет, не стоит! Машины не будут ждать отхода поезда, а сразу уедут!
      — Тогда я поеду туда и высажу тебя! И мы ещё побудем в кузове вместе!
      Но я попросил своего друга:
      — Сашок! Не надо! Это будет тяжело! И, пожалуйста! Не жди, пока мы будем отъезжать! — и прошептал: — А то… а то я тоже сейчас заплачу! — затем признался: — Я сдерживаюсь из последних сил! Честно! Не хочу, чтобы кто-нибудь из наших видел эту мою слабость!
      Помолчали.
      — Спасибо тебе, Саша, за всё: за твой труд, за твою ответственность, твою собранность на полётах! Ты был и останешься нашим самым лучшим техником самолёта в полку! Спасибо за то, что было, пусть было не так много – за наши интересные прогулки здесь и в Миргороде, походы в миргородское кино, разговоры. И, прежде всего, за нашу дружбу, Сашок! За тот мой день рождения! Я желаю тебе всего самого лучшего, больших побед и радости! И никогда ни о чём не жалеть! И себе желаю того же… Хорошо, что ты есть! Странно представить, что тебя здесь могло рядом и не быть. Я несказанно благодарен судьбе за встречу с тобой! Спасибо! Наверное, это будет одна из немногих удач всей моей жизни!
      И мой друг повторял за мной:
      — Спасибо! За встречу с тобой, Юрик!
      — За нашу дружбу!
      — За нашу крепкую дружбу! Спасибо!
      — Иди! Слышишь, Саня? Иди!
      Мы похлопали друг друга по спине. Наше рукопожатие было литым, насыщенным. И он не сдержался и снова загробастал меня в свои дюжие объятия.
      Я просто тонул в его сентиментальности. Но потом я с силой отстранил нас друг от друга – потому что сил сдерживаться у меня уже не было…
      И Саша Кириллов пошёл…
      — Не оборачивайся! — крикнул я ему вслед.
      А сам смотрел и смотрел, как в темноту уходит мой друг… Уходит навсегда…
      И Саша, наверное, чувствуя мой взгляд, отойдя шагов двадцать, остановился, постоял с секунду и обернулся. Мне показалось, что он сейчас захочет снова бегом вернуться!
      И тогда я наклонился к своему чемодану, взял его и подал нашим в кузов. А сам, не глядя на Сашу, полез через борт. И только уже в машине, посмотрел на своего друга и наши взоры вновь встретились.
      Я попытался улыбнуться, поднял в приветствии руку, Саня вытер бежавшие по лицу слёзы и ответил поднятием обеих рук.
      Взревели моторы машин, тягач дёрнулся. Меня придержали руки наших. И колонна тронулась в путь.
      Конечно, я продолжал смотреть на Сашу.
      Он стоял и, постепенно растворяясь в темноте, глядел вслед. Я не видел уже, но знаю, что он плакал…
      В правой руке у него был плитка шоколада «Гвардейский», в левой – мой носовой платок. Сашок поднял правую руку с шоколадом (а не левую с белым платком) и, в надежде, что я его вижу, поводил из стороны в сторону! А я помахал рукой с желанием, чтобы он заметил это тоже. И мысленно поблагодарил его за всё и простился с ним снова.
      И мне пришлось украдкой смахнуть ладошкой предательские слёзы со своих щёк, которые всё же появились, уже ничем не сдерживаемые, и могли выдать моё волнение перед моими товарищами. Чтобы успокоиться, я сделал несколько очень глубоких, прерывистых вздохов…
      …Выехали за ворота, которые за крайним тягачом тут же закрылись. В последний раз все курсанты из кузова машины, не сговариваясь, обернулись, провожая глазами наш первый авиационный гарнизон, в котором мы жили, служили и обретали крылья… Ведь сюда мы приехали желторотыми юнцами с надеждами и мечтами, а уезжаем курсантами третьего курса, которые умеют летать!..
      Наша казарма, наш учебный корпус, наша лётная столовая, наш клуб… Здесь остаются наши воспоминания, наши поступки, наши полёты и люди, с которыми мы служили: одни учили нас летать, другие обеспечивали наши полёты. И парни, с которыми подружились крепкой мужской дружбой…
      Прощай, Великая Круча!.. Многие из нас (кроме тех, кому предстоит служить здесь инструкторами) тебя не увидят больше никогда…

      …Ночь прошла в пути. Прямая, как стрела, дорога всё дальше и дальше уносит меня от моего первого аэродрома, где учился летать, с которого я впервые в жизни поднял в воздух свой первый реактивный самолёт в самостоятельный полёт.
      Я гляжу в вагонное окно и едва замечаю, что проносится с курьерской скоростью мимо меня, курсанта третьего курса лётного училища. Ибо мыслями уже в Харькове, дома, у своего друга Димы с его полком похотливых баб, у своего школьного друга Юры Ломанова.
      Кстати, их письма ко мне [в учебный полк] зачастую были своевременными, т.к. находил в них поддержку, успокоение, а иногда и приятное возбуждение (если речь идёт о письмах Димы). Да и с Ольгой хочется встретиться! (Да не один раз!) Она ведь тоже мне нередко писала. И ей тоже очень нравились мои письма. Пишет, что частенько перечитывает их перед сном, как роман.
      Оля – тоже моя бывшая одноклассница. [Очень красивая одноклассница – хочется добавить мне. Настолько красивая, что когда увидел её в первый раз, невольно подумалось: «Ну, надо же! Создаёт же природа таких!..»] (Но это уже другая, совсем другая история, о которой, возможно, когда-нибудь я тебе расскажу, мой уважаемый дневничок.)
      …Поезд подъезжал к Полтаве. Это значит, что после 30-минутной остановки, через три часа будет Харьков.
      И вдруг я взволновался. Странное чувство овладело мной. Вспомнилась Таня, наши безумные ночи, нежность слов и теплота дыхания…
      Полтава!.. Я знал, что Татьяна живёт и учится в этом городе. В стоматологическом институте. Мы давно не виделись и давно не писали друг другу. Очевидно, время не только лечит раны, но и охлаждает отношения. Ибо дружба, как и любовь, требует постоянного присутствия.
      Я стоял у окна и не мог успокоиться.
      «Бог ты мой! — мелькнуло у меня. — Что же тебя тревожит? Название города? Минутные воспоминания? Предстоящая остановка?»
      Я спрашивал и не находил ответа. А мой поезд уже стучал колёсами на входных стрелках города Полтавы. Потом, не спеша, вполз на свой путь и, дохнув воздухом из тормозной системы, замер у перрона.
      «Обыкновенный вокзал! — сказал я себе. — И люди здесь обыкновенные. И нет никакого волнения!..»
      У газетного киоска глазами натыкаюсь на женскую фигурку.
      «Как Татьяна! — подумал я. — Те же томные линии тела, такие же красивые волосы…»
      Девушка, рассчитавшись с киоскёром, повернулась, развернув газету. И я ахнул:
       — Не может этого быть! Какая-то мистика. Таня!
      Ещё не знал, подойду ли, а уже выхватывал из купе курсантский китель. И выскочил на перрон.
      Путь мне пересёк маневровый тепловоз, тащивший за собой вагоны.
      «Чёрт возьми! Да что же так долго? Быстрее! — мысленно подгонял я мешавший мне поезд. — Только бы не ушла!»
      Но Таня не собиралась уходить. Стоя ко мне лицом, она просматривала что-то на развороте газеты. Потом на мгновение обернулась к зданию вокзала.
      «Кого-то ждёт! — догадался я. — Кого? Уж не меня ли?..»
      Последний вагон медленно проскрипел мимо.
      «А нужна ли эта встреча?» — подумалось мне.
      И тут я увидел, что к Татьяне подходит высокий стройный парень. Он показывал ей какие-то билеты, что-то говорил. Таня, сворачивая газету, со вниманием слушала его, понимающе кивала.
      «Господи! Они ведь – муж и жена!» — понял я, увидев на их руках кольца.
      Я хотел, было, уже незаметно ретироваться и понаблюдать за ними издали, как вдруг наши взгляды с Татьяной встретились. Она взглянула на меня сперва отрешённо, потом правая бровь прыгнула удивлённо вверх, будто призывая на помощь память, а когда та сработала, услужливо подсказывая правильный ответ, девушка слегка зарделась. Её спутник, уловив необычность момента, проследив за взглядом, уставился на меня.
      Уйти уже было нельзя, и я шагнул им через рельсы навстречу.
       — Здравствуй, Танечка! Добрый день! — сухо кивнул я ему.
       — Здравствуй! Ты откуда здесь?
      «Интересно, — мелькнуло у меня, — как она познакомит нас? Скорее всего, представит его мне, а не наоборот. Ей ведь надо сообщить о замужестве, чтобы я не наделал глупостей…»
       — Да так, еду в отпуск. — Я показал на поезд, стоящий сзади. — А как ты?
       — Ничего. Вот… Вышла замуж! — Татьяна обхватила руку высокого парня и кокетливо положила голову ему на плечо.
      «Ну, когда расставлены акценты, можно и меня ему представить…»
       — Познакомьтесь. Это, — она показала на меня, — Юра, учится на военного лётчика.
       — Вот как?! — удивился её муж. — Вы, оказывается, мой тёзка?
      «Это не я, а вы – “оказывается”!» — чуть не вырвалось у меня.
      Вместо колкости я кивнул.
      Внимательно смотрю на него:
       — Вы учитесь на последнем курсе?!. — то ли спрашивая, то ли утверждая, как-то неопределённо проговорил я.
      Он кивает и хочет что-то сказать. Но тут Таня неожиданно коснулась моей руки:
       — Не надо, Юра!..
      «Не надо угадывать…» — так попросить хотела она.
      И я понял это.
       — Да, конечно! — охотно согласился я. — Вы куда-то собрались? — интересуюсь, чтобы хоть как-то заполнить паузу.
       — Едем к моим родителям, — сказал  он.
       — Уж, не в Харьков ли?
      Юрий улыбнулся:
       — В противоположную сторону, в Киев. Вы не угадали.
       — Надо же, в первый раз…
       — Я пойду за вещами? — мягко спросил Танечку её  муж.
       — Юра, я буду тебя ждать!
       — Ну, что за жена! — мой тёзка взглянул на меня весело и задорно, приглашая к пониманию. — Вот так всегда: провожает на минуту, как на войну.
      Когда мы остались одни, я спросил:
       — Ты счастлива?
       — Да. Я рада, что встретила его! 
       — И его тоже зовут Юрием… Ты его любишь?
       — Очень.
       — А он тебя?
       — Разве это важно? Когда человек любит, он любит как мать – сына, как сестра – брата. И ничто не играет роли. Любимый человек – это часть меня…
       — Значит, он тебя не любит!..
      Я хотел добавить, что «ваш союз будет недолгим; он распадётся, как только ты устанешь любить безответно». Но Таня снова коснулась моей руки:
       — Прошу тебя, не надо! Я не хочу, чтобы эта наша встреча приобрела роковой характер. Твои предсказания всегда сбываются! Я пыталась убедить себя в обратном. Но жизнь подтверждает только твои слова!
       — Ты напрасно испугалась! — как можно беззаботнее проговорил я. — У вас будет всё хорошо! Своим большим чувством ты растопишь его инфантильность. И ему откроется прекрасный мир любви к молодой и очень красивой женщине, которая всегда рядом и безумно любит его. А, расставаясь с ним на мгновение, провожает, как на войну. Вы будете счастливы всю жизнь!..
       — Это правда? Теперь мне будет легче! У меня ведь уже начали опускаться руки. Хотя я его действительно люблю. Но теперь у нас с Юрой всё пойдёт по-другому. Ведь ты сказал правду?
      Кивнув, я беру её за руку. Эти, до боли знакомые, пальчики, они были тёплыми.
      Внезапно ловлю себя на мысли о том, что и Таня, и её муж Юра сейчас, по-видимому, самые богатые и самые счастливые люди на Земле: он – тем, что его так любят, она – что способна так любить.
       — Танечка, прости меня за всё. Прости и прощай! Я ухожу из твоей жизни! И, чтобы не мешать, никогда больше не напомню о себе…
       — Нет, — почти прошептала она.
       — …но если хоть чем-то смогу тебе помочь, я буду безмерно счастлив!
       — Нет! Ты не сможешь уйти, даже если захочешь. В моей памяти ты всегда будешь сказочным Принцем, приходящим на помощь как-никогда во время. Без тебя мне было бы очень скверно и, вероятно, не нашла бы своё счастье, а только презирала бы себя… Ты заставил поверить в себя, научил другим отношениям с жизнью. Помнишь, ты говорил: чтобы любить, человеку нужно иметь в сердце солнце, а в груди – высоту. Так вот, с тобой я поднималась к жутким вершинам счастья. И это ощущение солнца в сердце и высоты в груди оставалось даже, когда приходилось спускаться с небес. Но снижение – это ведь не падение, как это бывало с другими! Ты не позволял мне падать, поддерживал и снова увлекал за собой!
      В ту минуту я с недоверием посмотрел на неё: да обо мне ли речь?! Я ведь только не давал ей замкнуться в себе! Правда, время от времени, неизменно подчёркивал всё положительное, что видел или хотел видеть в ней. Но потом всякий раз оказывалось, что в Танечке и были, как раз те черты, которые хотелось найти!
       — Знаешь, — продолжала она, — как-то на первом курсе мы с девчонками разговорились. И я рассказала о себе, о тебе, о наших отношениях, скрыв, правда, что это было со мной… Я ничего не приукрашивала, рассказывала, как было; после нашего знакомства я, как и ты, в серьёзных вещах не лгу: с кем поведёшься… — Таня улыбнулась своим воспоминаниям. — Девчонки слушали меня целую ночь. И почти не верили мне. Сказали, что таких ребят не бывает, что это только в кино и романах… А я знала, что бывает. Ведь ты был! Есть! И, как бы у меня не сложилась жизнь дальше, во мне всегда будет свет воспоминаний: а тогда я всё же была счастлива!.. Есть на свете и большое чувство, и большая любовь!..
      Она немного помолчала, будто раздумывая: говорить – не говорить. И решила продолжить:
      — Юра, когда мне трудно, я мысленно приказываю себе: «Оглянись!» – и боль не кажется мучительной, становится легче, на душе светлее.
       — А я наоборот. Оглядываясь, всегда чувствую свою вину перед тобой!
       — Что ты! Это я перед тобой виновата! Я крала кусочки счастья у другой. Знаю: ты будешь счастлив. Но только если женишься по большому чувству! Если это случится в силу инерции отношений или из жалости, тогда жизни у тебя с ней не выйдет. Ты рождён и воспитан для большого чувства; вот почему рядом с тобой так тепло… Неужели ты ещё этого не знаешь?..
      Станционный динамик, щёлкнув, сообщил, что поезд на Харьков отправляется. Наш диалог должен был прерваться через одну-две минуты…
      И я склонился к её руке в продолжительном поцелуе.
      Таня погладила меня по щеке:
       — Ты нисколько не изменился: такой же галантный и предупредительный, умный и нежный! И по-прежнему таинственный: появился как снег на голову, даже испугал немного.
      Выпрямляясь, замечаю, что мы стали объектом пристального внимания окружающих. Иные – отъезжающие, приезжающие, провожающие – даже остановились неподалёку, с удивлением глядя на нас.
      «Плевать! — мелькнуло у меня. — Осталось несколько секунд. Это больше не повторится никогда!..»
      Сколько же у меня прощаний за последние сутки… И это всё начинает кровоточить…
      — Прощай, Танечка!
      — И ты прощай, ваше высочество! Я буду ждать только тех, кто придёт…
      — И говорить только тем, кто слышит…
      — И молчать только с тем, кто понимает… Если тебе будет больно и трудно, оглянись на наши встречи! В воспоминаниях я помогу тебе так же, как ты помогал мне. Вот попробуй!
       — Спасибо, я запомню это…