Взлёт

 

      Я только кивал и грустно улыбался – ведь у нас практически ничего не вышло! Для Ёсипова это – так, комариные укусы. Ну понервничал он, ну подержался за голову! Что с того? Главного-то мы не добились!
      Однако наши офицеры тоже зашевелились. Курсантов по одному, по двое начали вызывать на «беседу» к Чайнику. Нажимали на всех: и на Щербакова, и на Мамонова (Виктора), и на Белобородько! Даже Котиевскому Чайник пригрозил дать плохую характеристику. (Странно!)
      А Борода, говорят, сделал изумлённую физиономию:
      — А что я? Я только собрание вёл! Что, уже и собрание вести нельзя?
      Вообще-то, иметь его действительно не за что! Он, вроде как бы с нами был – слушал, соглашался, предлагал, в конечном итоге всё поддержал. Но на собрании-то ни разу так и не выступил! Да и при голосовании он не был в числе тех, кто «за» наказание Ёсипова. Не был он и в числе тех, кто «против». Он, оказывается, «воздерживается»!
      Очень, очень удобная позиция!
      И вдруг я понял! Юрию, по-видимому, было важно «засветиться» перед нами в умелом и «взвешенном» ведении собрания и в перспективе занять место секретаря комсомольской организации.
      Для такого вывода у меня есть основания! Вот почему он Дайло и называл уничижительно, чтобы подчеркнуть, что тот не может быть нашим секретарём! И дело здесь не только в личных амбициях, хотя они у него (у Белобородько), как я говорил, явно завышены!
      И тот разговор, удививший меня на первом курсе, когда Борода усиленно искал у меня подтверждения тому, что комсомольская работа может помочь учёбе потенциально неуспевающему курсанту, ложится недостающей картой в пасьянс размышлений. Ведь он же всегда был на грани отчисления! Всегда! Я знаю!..
      Вот Белобородько, вероятно, и решил, что если его изберут секретарём комсомольской организации, то тогда он, во-первых, для себя найдёт оправдание: «Я плохо учусь, ибо мне мешает хорошо учиться моя общественная деятельность!» А, во-вторых, офицеры политотдела смогут «поговорить» с преподавателями: «Это наш секретарь, ему некогда! Надо, обязательно надо принять экзамен (зачёт, лабораторную работу)!..»
      О, святая простота!
      И если он рассуждает так, тогда светится перед командованием своими выступлениями против старшины роты Бороде категорически противопоказано!..
      Но кто же его будет предлагать избрать?
      …Ребята после внушения у Чайника выходили из кабинета и мало, кто делился тем, что там было.
      Мы с Новошиловым негромко обсуждали все эти события. Генка мне говорил:
      — Если Чайник меня вызовет и начнёт свои упрёки, я спокойно выслушаю, а потом скажу: «О! Вот это как раз даёт мне право жаловаться на вас в политотдел! Мы, комсомольцы, инструкцию Главпура не знали, вы нам её не довели. А теперь ходите и угрожаете плохими лётными характеристиками! Вы же сами виноваты, что не предотвратили этого собрания! Так что же вы хотите?..» А рапорт в политотдел я на него напишу! Ох, напишу!.. — погрозил он пальцем.
      — «…и так накатаю, так накатаю!..» — досказал я за него.
      — Да!.. — смеётся Генка, не поняв моей иронии.
      А я равнодушно махнул рукой.
      Нет! Если меня вызовут, я выберу другой алгоритм поведения! Скажу так:
      — Позвольте, товарищ майор, я не понимаю, что здесь происходит! Комсомольцы провели своё собрание по вопросу воинской дисциплины во взводе. Говорили не только об Ёсипове, но и о поведении Самойченко, Изюмова, Передышко, Ласетного, Казачкина! Вы что, за то, чтобы во взводе продолжались опоздания в наряд, на построения, из увольнения; самоволки, пьянки, празднование поповских праздников? Почему о плохой дисциплине других курсантов говорить можно, а о недисциплинированности Ёсипова – нельзя? Он у нас что, «неприкасаемый»? Или у него дипломатический иммунитет? Почему, товарищ майор? Почему? Почему??
      Хотел бы я услышать, что Чайник мне ответит! И посмотреть на его рожу при этом!
      Но ни меня, ни Генку не вызывали. Мы оставались в тени.
      Нас, наверное, приберегли на закуску!..

 

      …Минут через 40 после отбоя я пошёл в туалет побрызгать и… Ладно-ладно, чего греха перед собой таить! И подрочить! Да-да, я  – здоровый молодой человек и иногда, когда мне это нужно, занимаюсь мастурбацией! А вы нет? Вам не повезло с физиологией и вы что-то явно упускаете! Ещё раз: я не кричу о своих наклонностях (а зачем?), но мне нравятся те удовольствия, которые получаю от занятия онанизмом. Вот как сегодня – стало невмоготу, и я своим давно нееб*вшимся нутром почувствовал, что без этого не усну – так захотелось! Поэтому пошёл уединиться в сортир. Что-что? В антисанитарных условиях? А где ещё снять сексуальное напряжение бедному курсанту, то есть просто-запросто подрочить, если всегда вокруг него днём и даже ночью расчудесный воинский коллектив? А! То-то и оно! Поэтому про условия заткнёмся тихо в тряпочку…
      Проверил все кабинки (чтобы в процессе никто не услышал моего прерывистого дыхания, движения руки на пенисе и стонов наслаждения). Заперся в дальней, у окна, спешно приспустил кальсики до середины бёдер, аккуратно оголил головку и осмотрел член (на предмет здоровья), помял яички. Закрыл глаза, чтобы не видеть, где я этим занимаюсь, и, левой рукой поглаживая под нательной рубашкой свои весьма волосатенькие грудь и живот, а правой начал привычно любить себя, наслаждаясь самим процессом мастурбации…
      Наверное, нашлось бы немало желающих посмотреть, как с любовью дрочит себе х*й и замечательно кончает курсант лётного училища, будущий лётчик-истребитель!.. А что? Та ещё картинка!.. Кого-то бы хватил удар!.. Кто-то бы скривил губы (чтобы потом в одиночестве вспомнить детали и заняться, чёрт побери, тем же)!.. А кто-то бы немедленно присоединился!..
      Так! Стоп! Сейчас ты не о том, мой дорогой ипсант!.. Не ровен час, кто-нибудь придёт оправляться (или якобы оправиться, а на самом деле заняться тем же), а у тебя удовольствий ни на грош и ни в одном глазу! А семя в мошонке уже закипает! Поэтому, курсант, ближе к телу и не отвлекайся!..
      Танечка… Извини, что думаю о тебе в столь неподходящем месте!
      Тут я критику в адрес своего желающего поонанировать сиятельства отключил мощным выключателем. И…
      И мне представлялись картинки нашей последней интимной встречи красочными и бессовестно-похотливыми… Нам бы сейчас вдвоём… хотя бы в ленкомнате, на столе… Как бы я тебя ласкал… целовал… а потом бы вошёл…
      Довёл себя до взрывного пика быстро. Даже пожалел, что не досмотрел своё эротическое кино с Танечкой до конца! Кончил бурно и отхватил ох*уенный оргазм, окропив белыми струями спермы всё, что было передо мной.
      Так как в туалете я был один, поэтому позволил себе во время эякуляции стоны свои не сдерживать. Мой дорогой дневничок, я почти вскричал!..
      Постоял с закрытыми глазами, переживая полученные наслаждения. Хорошо-то как! Это было что-то!.. Отдышался…
      Ладно, концовку досмотрю в следующий раз!..
      Вот тут брезгливо взглянул на следы своего вожделения на стеночке…
      Интересно, сколько парней здесь до меня дрочили, представляя себе своих любимых? Это же сколько тайн хранит эта кабинка!
      Затем, преодолевая всё ещё не спадающую эрекцию, помочился.
      Газеткой уничтожил следы своего наслаждения со стены…
      Придерживая кальсики, с голой задницей и всё ещё торчащим залупившимся х*ем, перехожу в пустынный умывальник. Под краном обмыл головку пениса холоднющей (бр-р-р!) водой (вот тут мой красавЕц стал опадать), натянул на свою курсантскую ж*пу казённые кальсоны, туда же упаковал мои драгоценные половые органы, которые только что доставили мне неописуемую радость великолепно проведенной мастурбации, и, удовлетворённый проделанной работой и тем, что мне никто не помешал, направил тапочки к своей коечке.
      Всё! Теперь можно спокойно и баиньки! А завтра с новыми силами в УЛО постигать азы лётных наук…
      В голове ещё, помнится, родилась счастливая мысль: «Повезло, что обитаю в дальней части казармы! И что в наш туалет не надо каждый раз ходить мимо дневального! Не знаю, друзья мои, как ребята из 1го и 2го взводов ходят удовлетворять себя по ночам, зная, что в туалете в любой момент может появиться дневальный или дежурный по курсу? Нельзя ни расслабиться, ни безконтрольно подрочить, ни даже постонать от кайфа при спуске!.. Так и импотентом можно стать!..»

 

      Когда проходил мимо кабинета комбата, из-за двери услыхал приглушённые голоса и, кажется, свою фамилию.
      Я знал: в умывальнике и туалете никого нет! Поэтому тылы у меня были прикрыты. Вгляделся вперёд – в коридоре спального помещения до коридорчика дневального стоял полумрак – горели лишь лампы аварийного освещения – и было пусто. Подхожу к двери, на всякий случай блокирую её ногой (чтобы не получить удар в лоб) и начал совершать нехороший поступок – стал подслушивать. 
      ••>> [Во мне, очевидно, заговорил будущий офицер-разведчик.] <<••
      По голосам определяю: в кабинете трое: Чайник, Ёсипов и кто-то ещё, чей голос я так и не смог идентифицировать. Но до боли знакомый голос!
      — Бу-бу-бу… Кручинин… бу-бу-бу…
      Та-ак! Это Ёсипов! Его монотонное бормотание легко узнаваемо. Но что он там временами тихо бу-бу-бубнит? Да ещё про меня!
      Прислоняюсь вплотную.
      — …Вы себе не представляете, что это за курсант. Как с ним трудно. Действует на других курсантов крайне отрицательно, размагничивает весь взвод. Из него не получится настоящего офицера. (Он так и сказал – в родительном падеже!) Не получится – помяните моё слово. Недисциплинирован. Постоянно пререкается. Ему слово, он тебе двадцать в ответ. Вы спросите у Сидодченко. Он у него на первом курсе был командиром отделения. Спросите. Стоит строй. Утренний осмотр. Сидодченко подходит к Кручинину, берёт за его пряжку и показывает, что ремень слабо подтянут. Говорит ему: подтяни. А Кручинин тут же берёт за пряжку ремня Сидодченко и показывает: мол, у меня ничего, а у тебя ещё слабее.
      «Это было, было!» — улыбаюсь я за дверью.
      — Сколько служит старший сержант Сидодченко и сколько этот Кручинин – есть разница?
      Я прячу свою улыбку и напрягаюсь, ожидая реакции командиров.
      Чайник откашлялся и поинтересовался:
      — На первом курсе, говоришь? А в школе или там, в детском саду у него чего-нибудь криминального не было? Он там мимо горшка ничего такого не делал? За что бы его сейчас можно было бы наказать?
      — Товарищ Ёсипов! — проговорил знакомый голос. — С вашим опытом службы пора бы уже уяснить, что требования воинской дисциплины, правил соблюдения формы одежды обязательны для всех без исключения военнослужащих, не зависимо от должности, воинского звания и опыта службы! То, что Кручинин потянулся к пряжке ремня своего младшего командира, тем более, из строя – некрасиво, конечно! Но Сидодченко прежде, чем потребовать с курсанта подтянуть свой ремень, должен был подтянуть ремень у себя! И как следует подтянуть! Перед утренним осмотром других военнослужащих – во всяком случае! Потому что, учить своих подчинённых надо не только требуя, но и собственным примером! А у Сидодченко получается: мне можно, а вам всем нельзя! Нет! Никому нельзя нарушать форму одежды! И мне тоже! В армии никакой дедовщины быть не должно!
      — Ёсипов! Ну, за что исключать Кручинина из училища, за что? Учится он ровно, двоек на экзаменационных сессиях нет, «хвостов» не имеет! Всё сдаёт с первого захода, а кое-что и досрочно! Он спиртное употребляет?
      — Нет. Даже пиво не пьёт.
      — Во! Образцовый курсант! Правильно понимает политику партии и советского правительства! С этой стороны от него всем нам беды ждать не приходится. Он в самовольные отлучки ходит?
      — Нет. Но… бу-бу-бу… Харьков… бу-бу-бу… мать…
      — Так что, мы сейчас всех харьковчан из училища исключать начнём? Только потому, что они из Харькова и могут ходить в самоволки?
      — Я тоже живу в Харькове! Давайте и меня за это уволим из Вооружённых Сил! — говорит голос.
      Чёрт возьми, кто бы это мог быть?
      — Ты что, Ёсипов! Командир батальона подполковник Летченко, который ведёт вас с первого курса, когда я принимал роту, ознакомил меня с проблемными списками курсантов. Среди недисциплинированных, за поведением которых нужен особый контроль, фамилии Кручинина нет! А знаешь, в каком списке комбата значится его фамилия?
      — Бу.
      — Кручинин среди тех, кто, по мнению Летченко, отлично знает воинские уставы! Вот смотри! Видишь? Три человека. А фамилия твоего Кручинина стоит здесь первой! А он не из 197-го классного отделения, а из 203-го. А стоит первым!
      — Ну, допустим, уставы он знает неплохо…
      — Да не «неплохо», Ёсипов, а отлично! От-лич-но! Назови мне ещё одного курсанта, который бы так знал воинские уставы!..
      Ёсипов промолчал.
      — Я сам имел возможность в этом не раз убедиться! Самые сложные вопросы на занятиях по уставам задаю ему и только ему. А он на этих занятиях сидит, как Герой Советского Союза – вопросов моих не боится, отвечает на них, как пописанному, будто знает, о чём его спросят, и соответственно готовится заранее! Вы слышите, — наверное, обращается к тому, третьему, сидящему в кабинете. — На занятиях спрашиваю у Кручинина: на какую глубину закапываются постовые грибки на объектах? Спросите у любого офицера – не ответят! Потому как этого в текстовой части устава нигде нет! А есть в приложении, на рисунках! И Кручинин не должен был знать – на фига оно ему, будущему лётчику-истребителю, нужно! А он глянул на меня с хитрецой, задумался на несколько секунд, посмотрел в окошко, будто оттуда ему кто-то ответ подскажет, а потом и говорит: «По-моему, товарищ майор, постовые грибки не закапываются вообще. Где-то я на рисунках это видел! В дождь или там снег грибок должен выставляться там, где удобно часовому для надёжной охраны и обороны порученного ему поста. А, значит, постовой грибок, скорее всего, должен быть переносным!» Ну, что тут скажешь-сделаешь!
      Пауза.
      — И Губенко на своей шкуре убедился, что Кручинин знает уставы отлично! Помнишь, Ёсипов, как он подловил его на неточности? Я у них на занятиях по сторожевым постам³ тогда присутствовал. Командир взвода рассказывает о сторожевой службе. И вдруг Кручинин ему с места: «Ошибочка, товарищ лейтенант! — и ехи-идненько так, продолжает: — В уставе сказано иначе! В отдельных случаях решением начальника гарнизона или командира части для несения сторожевой службы могут назначаться караулы или посты, которые несут службу без смены до недели включительно»! Губенко аж взвился: «Нет такого в уставе, Кручинин! Караулы и посты, в том числе и сторожевые, назначаются не более чем на сутки!» А наш знаток открывает устав, тут же быстренько нашёл нужное место, демонстративно откинулся на спинку стула, ткнул в страницу пальцем и говорит: «Раздел третий “Организация и несение сторожевой службы”, глава двенадцатая “Общие положения”, статья двести пятьдесят пять!» И весь взвод потянулся к уставам и стал искать двести пятьдесят пятую статью. И пришлось командиру взвода читать устав и, краснея, выкручиваться: «Тут написано не неделя, а семь суток!..» А что тут ещё скажешь? Все и засмеялись. Даже я не смог сдержать улыбки! «Но ведь и не одни сутки, чёрт возьми!» — подумал, наверное, каждый. А Губенко – общевойсковик, не авиация – пехота. Уставы – его хлеб! И пехотное [училище] он закончил лишь год назад! А чуть зарапортовался, Кручинин ему тут же – бац и врезал!.. Это только кажется, что он на занятиях невнимателен, где-то в мечтах витает, по сторонам глазеет, будто за товарищами своими наблюдает: кто там какую шуточку отпустил? Он оч-ч-чень внимательно слушает! Чтобы поймать на несоответствиях. И показать, что вы, мол, офицеры ни хрена не знаете, а я, курсант, знаю!..
      Пауза. А затем Неперенко продолжает:
      — Идёшь к вам на занятия по уставам и думаешь, как бы самому пузыря не пустить! И когда он, охламон, их только читает, уставы эти? Как не придёшь к вам в аудиторию на самоподготовку для проверки личного состава, перед ним или учебник с конспектами лежит, или художественную литературу от меня прячет, думает, я не вижу!
      — Согласен, товарищ майор, уставы он знает отлично…
      — Во-от! А как же, Ёсипов, ты собираешься исключать из училища курсанта, который хорошо учится и который отлично знает воинские уставы?
      — Но, товарищ майор, одно дело знать, а другое – выполнять. У него больше всего дисциплинарных взысканий во взводе.
      — Не надо, не надо здесь этих песен, Ёсипов! Больше – не у него! Ну да ладно! За что взыскания? За что? Давай, посмотрим!
      Заминка. Вероятно, открывают мою дисциплинарную карточку.
      — Вот! «За плохую подготовку к утреннему осмотру». Что там было? Подворотничок, наверное, не подшил? «За пререкание с младшим командиром». «За плохую уборку спального помещения». «За пререкание». Когда это было? Начало первого курса. Понятно! Второй курс. «За халатность при уборке закреплённой территории»… Согласен! Ну, лентяй, этот Кручинин, лентяй – в городе вырос на всём готовом! А папа с мамой не приучили его к труду. Поэтому и отношение у него такое к уборке – и спального помещения, и закреплённой территории!.. И опять: «за пререкание»! Ничего серьёзного! Все взыскания от младших командиров, все уже сняты. Теперь посмотрим по датам. Ну-ка, ну-ка!.. Так и есть! Взыскания «за пререкание» идут в паре с каким-нибудь другим взысканием! Гляди, Ёсипов, одной датой! Вы его наказываете за неподшитый подворотничок, он что-то объясняет, а ему взыскание: «за пререкание»! Вы его взыскиваете за плохую уборку, он опять что-то говорит, а ему – «за пререкание»!
      — Бу-бу…
      — Как, ну и что? Я тебе тоже сейчас набросать могу! Я говорю, что за это из училища курсантов не исключают, а ты стоишь на своём – я тебе строгача: «за пререкание»! Да начхать Кручинину на ваши, с Сидодченко взыскания! Они уже не работают на исправление – столько вы ему их накидали! Он теперь без них, как без пряника! И героем ходит в глазах своих товарищей-курсантов: вот как я с ними! Надо разгильдяев разъединять, а вы своими необдуманными действиями их объединяете!
      — Кручинин – не офицер, — говорит голос. — Он молод и ещё не знает цену взысканиям!
      — Конечно! А вы рады стараться! Думаете, уважением к вам проникнется, бояться вас будет! Кстати, Кручинин по гороскопу, кто? Не знаешь? Когда он родился?.. А! «Рак»! Самый таинственный знак Зодиака! «Рак» не любит оглядываться на других и не хочет, чтобы ему завидовали. Как и все счастливцы, он обитает в особой реальности, которую случайному прохожему нельзя ни потрогать, ни попробовать, ни повертеть из любопытства в руках. Он ведь живёт в своём внутреннем мире и ни-ко-го туда не допускает! Слышишь? Никого! У него свои критерии поведения, правды, чести, достоинства. И он ориентируется на них и только на них! Плевать ему на то, что вы о нём подумаете! Понял? Плевать! И оценки коллектива ему по большому счёту до лампочки! Вы можете ему за что-то объявить бойкот, а ему хоть бы хны – на поклон к вам не пойдёт! Вы соберётесь человек двадцать его лупить, а он всё равно будет делать по-своему! Потому как изменить своё поведение – значит, изменить самому себе! Зато он никогда никого не предаст, так как сам очень боится быть преданным! Он живёт для тех, кому доверяет, помогает им, и, если он так решил, всегда будет «за», когда остальные повернутся «против». Вы поручите «Раку» что-нибудь, что требует точности, скрупулезности, принципиальности, и тогда он свою энергию будет тратить не на борьбу с вами, а на выполнение порученного! Это же надо знать! Грамотный командир должен использовать всё, что помогает ему в работе с подчинёнными!..
      Используя паузу, в разговор тут же вступает голос:
      — Что касается того, получится из Кручинина хороший офицер или нет, то на это ответит он сам и время. Мы, товарищ Ёсипов, между прочим, для того здесь и находимся, чтобы из вчерашних школьников воспитывать хороших офицеров и настоящих военных лётчиков!
      — Бу-бу-бу… Изюмов… Самойченко… бу-бу-бу… бу-бу-бу…
      — А что Изюмов? — говорит Неперенко. — Это моя вина, что, не разобравшись, арестовал его! Да, моя ошибка! Мы с тобой, Ёсипов поступили… неумно, скажем так! Но я хотел поддержать тебя, как старшину. Если бы я знал, что взвод отреагирует так, то все твои поползновения пресёк бы в зародыше! Кстати, даже Дайло и Мамонов говорят, что ты назначал то построение, с которого всё началось, на 16.30, а не на 16.25! За что ты наказал Самойченко и Изюмова? Они ведь, получается, не опоздали! Пришли вовремя!
      — Я хотел приучить взвод приходить на пять минут до назначенного времени.
      — Ёсипов, да ё* же твою мать!.. — искренне изумился Неперенко и, видимо, хлопнул ладонью о стол. — Извини!.. Да приучай и воспитывай, как хочешь, убеждай, нотации свои нудные читай! Но людей-то ни за что, ни про что зачем наказывать?! Зачем?! Я тоже могу приказать личному составу построиться в 20.30, а придти в 20.00. И за опоздание наказать всю роту! И тем самым, выполнить «план» по взысканиям на все четыре года! У нас что, мало, так сказать, «естественных» нарушений?.. А если я тебя сейчас, под настроение, возьму и накажу? А просто так! Ни за что, потому что мне хочется…
      — Ваше право. Вы – офицер, мой командир роты. Имеете право. Я всё стерплю, жаловаться не побегу…
      — Ёсипов, ты что, дурак?.. Извини!.. Но ведь не все же курсанты такие… такие… — ротный долго подбирал замену слову «дураки», но так и не подобрал, обошёлся без него: — такие, как ты! Люди принимают наказание, если оно заслужено! А ты искусственно проступки создаёшь! Думаешь, если ты сейчас покажешь свою покладистость по отношению ко мне, то я разрешу тебе и дальше глумиться над здравым смыслом? Запрещаю! Категорически запрещаю чинить произвол в роте!.. А вам, товарищ сержант, за искривление дисциплинарной практики объявляю… Что же тебе объявить?.. Тебя что, тоже арестовать, что ли?.. Это было бы справедливо! Так они только радоваться будут! Подумают, что это они своим собранием заставили меня сделать это!.. Ладно, объявляю строгий выговор!
      — Есть, строгий выговор, товарищ майор…
      — Ещё раз повторится, пеняй на себя, будем говорить по-другому! Может, вообще поставим вопрос…
      Командир роты снова помолчал. Было слышно, как он громко барабанит пальцами по столу. Я заметил: есть, есть у него привычка такая, когда размышляет. Потом продолжил:
      — Я консультировался на кафедре марксизма-ленинизма. Рассказал о вашем собрании. Преподаватели кафедры – а они опытные политработники – категорически возражают насчёт каких-либо санкций против комсомольцев! Мне даже не надо было никого из них вызывать на «беседу»! И, между прочим, они очень высокого мнения об уровне подготовки Кручинина по общественным дисциплинам! Да у нас некоторые старшие офицеры по политучёбе, заикаясь, отвечают на вопросы о международном положении в мире. А Кручинин два экзамена по истории КПСС на первом курсе сдал на «отлично» и досрочно, а не со своим отделением, когда легче сдавать. Сейчас на втором курсе на всех семинарах по диалектическому материализму активен, быстро схватывает суть вопроса, тут же формулирует ответ. Что это, такой простой предмет – диамат? А он его, как семечки, в пределах курса! Маркса с Энгельсом цитирует, Гоголя…
      — Товарищ майор, Гоголя?..
      — Да не Гоголя, а этого… Как его?.. Бабеля!.. Нет, Бебеля! Тьфу ты, чёрт! Гегеля! Совсем тут с вами скоро свихнёшься!
      Я одной рукой хватаюсь за живот, а другой зажимаю рот, чтобы не расхохотаться во весь голос.
      — Развелось тут евреев! И каждый норовит от себя что-то написать, чтобы его читали!
      — Гегель – не еврей! — проговорил голос.
      — Да один хрен! Так я говорю: Маркса с Гегелем в своих ответах цитирует. Потому что читает много! Это не мои слова, это преподаватели так говорят! И они, вместе с начальником кафедры полковником Айлапетовым, на его стороне. А к Айлапетову прислушивается начальник политотдела ХВВАУЛ. А мнение начПО небезразлично начальнику училища! Смекаешь?
      Стоя за дверью, я расправил плечи, чувствуя, что сегодня лягу спать с ангельскими крылышками за плечами! Я был благодарен офицерам кафедры марксизма-ленинизма, ставших на нашу защиту. И подумал о том, что надо обязательно заниматься ещё лучше и так, чтобы не ударить лицом в грязь, чтобы оправдать данные мне оценки и не подвести преподавателей!
      — Товарищ майор… Кручинин… бу-бу-бу… перед строем… бу-бу-бу… Совет… бу-бу-бу…
      — Да не буду я его запугивать вызовом на Совет училища! Он же не тупица! Знаешь, чем всё это может кончиться? Скандалом, вот чем! Я Кручинина поставлю перед строем, а он мне ответит: «Ну и вызывайте на Совет училища!» И что, мне «для престижу» тянуть его на Совет? Его вызовут, а он там разведёт руками и скажет: «Товарищ генерал, товарищи офицеры! Я не понимаю, чего от меня хотят! Недавно партия и правительство приняли постановление об усилении критики и самокритики. Мы, комсомольцы, на своём собрании вскрыли, что сержант Ёсипов ходит в самовольные отлучки, опаздывает из увольнения, возвращается на курс в сиську пьяным, отмечает поповские праздники, а исключать из училища меня?! Почему здесь, рядом со мной, нет старшины [роты] Ёсипова?» И он будет тысячу раз прав! Тысячу раз, ты понял? И все уставятся на меня, как на дурака: кого ты представил на Совет училища?.. Ты тогда в самоволке был? Тот случай, что Мамонов с Кручининым на собрании высветили?
      — Первый курс… бу-бу-бу… срочно… бу-бу-бу…
      — Вот! А он не ходит!.. Из увольнения тогда опоздал? На полчаса или насколько?
      — Бу-бу-бу, бу-бу… троллейбус… бу-бу-бу…
      — Что, час троллейбуса не было? Это же не трамвай, Ёсипов, где один стал, и все за ним стали!.. Ладно! Вернулся в расположение нетрезвым? Это правду он говорил?
      — Да об этом никто не знает!..
      — Да об этом знает весь ваш взвод, весь курс! Только я, командир роты, как дурак, узнаю обо всём последним! Но это, наверное, особенность нашей Красной Армии – начальник узнаёт обо всём позже всех!.. Ты почему мне обо всём этом не доложил? Знал, что такое собрание во взводе собираются провести?
      — Мне Дайло сказал, что у них ничего не выйдет…
      «Ну ты гляди! Какая же сволочь, этот Дайло! — мелькнуло у меня. — Вот же криводушный гад! Вот же двуличная скотина!»
      — …и я думал, это так, болтают…
      — «Болтают»? А они не «болтают»! Взяли и чуть не всунули тебе строгача с занесением! Скажи спасибо, что во взводе не все такие, как эти Кручинин и Новошилов, Щербаков и Мамонов (тот, что Виктор)! Что есть такие, как Дайло, Мамонов из 204го отделения, Белуга, Елалетдинов, Получкин, Халамов, Галага! А так шёл бы сейчас на политотдел, который утверждает все серьёзные взыскания на правах райкома партии! Полагаешь, я помогу, выдерну тебя оттуда? Меня там не будет – я у вас на первом курсе не был. А политотдел – это тебе не что-либо как!.. Они как «Раки»! У них свои критерии – кого и как наказывать, кого и когда миловать! Из соответствующего политотдела офицеры с большими звёздами на погонах и в больших должностях, бывает, взмыленными выползают! А там знаешь, как спрашивают? Не какие у тебя отношения с Кручининым и другими, а почему ходишь в самовольные отлучки? Отчего опаздываешь из увольнения и возвращаешься на курс в нетрезвом виде? Почему нарушил устав и не доложил на другой день о случившемся своему командиру? Отчего не являешься примером для подчинённых? Знаешь ли свои обязанности по уставу? Расскажи на память! А как вы, товарищ сержант, можете служить, не зная один к одному своих обязанностей по уставу?.. Вот, как спрашивают на политотделе! И там не станут слушать твоих глупых оправданий, типа: я такой принципиальный, а со мной счёты сводят – как нам ты здесь втираешь! И общими фразами не отделаешься: «было нужно», «троллейбус», «забыл», «больше не буду»! А взыскание, что тебе собрание наложило, скорее всего, утвердят! Потому, как всё, за что тебя пороли, было! И будешь ходить с этим взысканием целый год! А потом твои же комсомольцы будут тебе его снимать! Или думаешь, я им прикажу: «Снимите со старшины Ёсипова выговор, он заслуживает!» А они возьмут и не проголосуют! Что ты будешь тогда делать?
      — Кто в тот день был дежурным по училищу, когда вы опоздали и явились на курс в нетрезвом виде? — интересуется кто-то третий.
      — Бу-бу-бу…
      — Да это тебя после этого на Совет училища вызовут и лычки посрывают, к чёртовой матери!..— в сердцах восклицает Неперенко.
      — А подполковника Макатова уволят из армии!..
      — Бу-бу-бу…
      — А за то! — подхватывает командир роты. — Что поутру не доложил о случившемся генералу! Получается, скрыл происшествие! Доверия ему больше нет! А Кручинину на Совете училища скажут: «Молодец! Иди и продолжай также, умница ты наш!» И на прощание его расцелуют в ж*пу: чмок-чмок!
      Я за дверью просто корчусь от смеха. Ой, девоньки, сейчас обоссусь я, «умница»!
      — Но, товарищ майор, я же обещал, что буду готовить его документы на Совет, — канючит Ёсипов.
      — А часом расстрелять, ты никого не обещал? Жаль, сейчас бы шлёпнули!
      И я уже еле сдерживаюсь от хохота! Даже кулак закусил, чтобы не рассмеяться в голос.
      — И на будущее запомните, товарищ Ёсипов! Готовить документы на Совет училища – это не уровень младших командиров!
      — И обещать это в присутствии других курсантов, по сути, свидетелей! Ты что, Ёсипов! Тем более, после того, как тебя пороли на собрании за твоё собственное поведение!
      — Постарайтесь, товарищ Ёсипов понять…
      В это время замечаю, что от дневального вышагивает дежурный по курсу младший сержант Брандт и всматривается в сторону этого коридорчика, где в темноте предательски белеет моё нижнее бельё. Если Брандт заметит, что я топчусь под дверью кабинета начальника курса, то поймёт, что подслушиваю, и станет орать, как лошадь.
      И чего ему, кренделю, не сидится в Ленкомнате! Паразит, не дал дослушать! Впрочем, и так всё ясно!
      «Интересно, интересно! — думаю я, идя в спальное помещение. — А Чайник – совсем не Чайник, а, оказывается, умный мужик! Смотри, как он всё расставил по своим местам! Вот только Изюмову кинул арест, не разобравшись!..»
      Я подхожу к своей койке и укладываюсь под одеяло с намерением не заснуть.
      Минут через пять появляется Ёсипов. У него вид такой, будто его только-только с креста сняли. Даже в свете аварийного плафона это хорошо видно.
      Зыркнув в мою сторону («Ага, — думаю я, — именно так человек будет смотреть в мою сторону, когда разговор был обо мне!»), он начинает вяло раздеваться.
      Вскоре в коридоре появляются майор Неперенко и… подполковник Котлов, наш «классный» руководитель. Вот, кто был в кабинете, этот третий! Как я его просмотрел, когда он на курсе появился?
      Офицеры ушли, Ёсипов улёгся.
      Я крутанул в постели пару горизонтальных «бочек». И дождался, пока Брандт профланирует обратно, в сторону дневального. Встаю и бужу Генку Новошилова, прошептав, что по нашему делу есть новости.
      Он поднимается со следами от подушки на лице, потом, прикрывая ночную эрекцию выпуском нижней рубашки из кальсон, долго роется у себя в карманах брюк, отыскивая сигареты и спички. Затем надевает чужие тапочки. (Стервец! Свои куда-то задевал, а теперь разносит свой грибок по взводу! Наверное, и меня так заразили – еле вывел!) И мы идём в умывальник.
      Геша закуривает, а я, уклоняясь от клубов дыма и имитируя голоса, в ролях, передаю услышанное под дверью, утаив, однако, зодиакальную чепуху Неперенко и скрыв тот факт, что я, оказывается, лентяй. А кто такой лентяй? Это человек, которому нравится просто жить! У Гоголя, кстати (комроты ведь говорил, что я Гоголя цитирую!), есть такое высказывание: «Есть у русского человека враг, непримиримый, опасный враг, не будь которого, он был бы исполином. Враг этот – лень».
      Есть у меня такой враг, есть!
      И ещё об одном я не рассказал Генке – что Ёсипова за Изюмова и Самойченко чуть не арестовали и что он получил строгий выговор от командира роты! Новошилов обязательно поделится этой новостью с Галагой, тот расскажет Павличко. Павличко – Сидодченко, Сидор – ещё одному сержанту, Вове Мусиевичу. Последний покачает головой, поцокает языком и посетует по этому поводу с Халамовым. А бывший моряк ЧФ², чтобы прогнуться, подойдёт посочувствовать к самому Ёсипову! Я уж не говорю про то, что об этом («по секрету») вскоре будет знать взвод, потом рота, затем вся казарма. А главное – каждый будет в курсе, что источником информации о наказании Ёсипова является подслушавший всё некий курсант, фамилия которого начинается на букву «Кручинин»!
      Как говаривал Бенджамин Франклин, «Трое могут сохранить секрет, если двое из них мертвы»!
      Поэтому Генке об этом лучше не знать!
       — Это хорошие новости! — выслушав меня до конца, лыбится Геша, пуская дым сигареты в потолок. — Я теперь тоже буду на семинарах по диамату активничать! Смотри, как это помогает! И по уставу тоже – никогда бы не подумал, что в глазах командиров это может иметь какое-то значение!
      — А знаешь, Ген, по большому счёту знания устава мне уже однажды помогли!
      — Как? Когда?
      — А на первом курсе! Признаюсь, я ведь не первый раз подслушивал под дверью того кабинета! Год назад опять-таки после отбоя иду из умывальника. Смотрю – Вова Ласетный у двери стоит, ушки туда навострил. (Его перед этим послали шинели заправлять.) Я Вовку решил подколоть: «Подслушиваешь, гад? Быстренько колись, сволочь, на какую разведку работаешь? — и скороговоркой: — Сюрте-Женераль, ДСТ, Ми-6, Моссад, Шин-Бэт, Кан-Шэн, Си-Ай-Эй, РУМО, СИСДЕ, СИСМИ, БНД?»⁴ А он приложил палец к губам, жестом к себе подзывает и шипит: «Тихо ты! Тут и о тебе говорят!» Ну, если так, тогда, ты, Вовик,– не шпион, а разведчик, слушай, и мне послушать не грех! А там Летченко совещание по дисциплине с сержантами проводит. И Сидодченко, стервец, на меня целую цистерну перед начальником курса выкатил. Старая песня – музыка Ёсипова, слова Сидодченко: недисциплинирован, пререкается и рефреном прочие сержантские прелести. А Паша Летченко послушал-послушал да и говорит: «Нет, товарищ Сидодченко! Курсант, который отлично знает уставы, не может быть нарушителем воинской дисциплины!»
      — Серьёзно? — смеётся Генка.
      — Спроси у Вовки Ласетного!
      — Ты смотри! Слышишь, а уставы ты просто садишься и читаешь? Или как?
      — Да ты что, офонарел! Что я, пехота?
      — А как же? Как у тебя так получается? Я же вижу, как ты отвечаешь! Все видят!..
      — Понимаешь, Ген, когда на курсе молодого бойца с нами изучали обязанности солдата, размещение военнослужащих в казарме и прочую чепуху, мне это было неинтересно! Я запомнил основные положения и на занятиях стал читать то, чего не знал. Караул. Пост. Кто выставляет? Как? Кем? С чем? «В ружьё!», «Стой, кто идёт?» «Стой, стрелять буду!» Это же интересно! А где интерес, там память хорошо работает. Когда вы стали это изучать, я уже всё это знал! И уже заканчивал читать Дисциплинарный устав. Ну а Летченко после нескольких моих ответов, на фоне ваших: «Не могу знать, вашвысокородь!», это и приметил!
      — Так просто? Заливаешь?
      — Чего я тебе буду заливать?
      — А с постовым грибком тогда как? Я тоже помню этот эпизод!
      — А там ещё проще! Когда командир роты на занятиях мне задал тот вопрос – на какую глубину вкапываются постовые грибки? – однозначного ответа я тогда ещё не знал. Но приметил прищуренный взгляд майора: он хотел показать, что я по уставам ни черта не знаю! И мне захотелось выкрутиться! Я стал вспоминать: где стояли грибки на постах, когда мы на первом курсе по воскресеньям подменяли в карауле роту охраны. И вспомнил – были грибки! На один и тот же пост через месяц-полтора заступаешь, а грибок стоит в другом месте. Им что, на объектах делать нечего – закапывать и раскапывать? Это раз! Однажды было ветрено и дождило. Я в первую смену принимал пост у бойца, и он мне сказал, что если ветер изменит направление, то грибок можно перенести по другую сторону здания. Это два! Тогда меня это удивило. После смены я полез в устав, но в тексте про постовые грибки ничего не говорилось. Нашёл информацию лишь на рисунке, в приложениях. Но там были проставлены все размеры грибка, а насколько он закапывается цифры не стояло. Это три! Хотел, было, после караула у Губенко уточнить – он же пехота! Да вовремя остановился: а вдруг он не знает! Подумает, что прикалываюсь, знания свои показать хочу, его унизить! А после того занятия, на котором я сглупил и подловил его на неточности по сторожевым постам в присутствии ротного, он и так, когда меня видит, кривится, будто ему ногой по яйцам врезали! К тому же, на другой день после смены [из караула] Губенко за что-то стал меня пороть! Чего же я к нему пойду со своими неясностями? Ещё подумает, что перед ним хвостиком виляю, заискиваю, сдаюсь!.. И ещё! Караулы училища не раз проверяли офицеры из «верхних» штабов. И что, никто не заметил «нарушение», если бы оно было, и не заставил всё привести в соответствие с уставом? Нонсенс! Четыре! Всё это быстро прокрутилось у меня в голове. Плюс ко всему я видел хитрющую улыбочку Неперенко… Вот и решил, что вопрос командира роты носит, скорее всего, провокационный характер и постовые грибки не должны закапываться! А для удобства охраны имеют место быть переносными. Я так комроты и стал осторожно и многословно говорить! Чтобы по его виду проверить мои умозаключения. Гляжу – он от моего ответа начинает цвести и пахнуть. Значит, угадал, значит, всё верно! Поэтому ответ свой завершил с нотками уверенности! Именно это ему и запомнилось!
      — Ловко! Методом дедукции…
      — Ну, не знаю, дедукции или индукции, но в тот день я понял, что надо бороться до конца, даже если есть лишь один шанс из тысячи! И даже если и того шанса не видно! Всё равно бороться! Тогда не проиграешь!⁵
      — Но, едрит твою налево, какой шанс в отношении Ёсипова мы упустили! Идиоты! Проголосовать, как следует, не смогли! Ты представляешь, он бы у нас целый год, как обоср*нный ходил!
      — И летал бы над нами, как тот крокодил из армейского анекдота, «низенько-низенько»!
      Довольные, дружно смеёмся.
      — Так что, не ссы, Каштанка, с Трезором на границе! — хлопаю я Генку по плечу. — Никто нас не тронет. Мы им не скворцы! И правильно понимаем политику партии и правительства!
      Мы громко регочем. Этого смеха достаточно, чтобы перед нами в грозном виде возникла фигура дежурного по курсу младшего сержанта Брандта.
      Надо сказать, что Брандт – не еврей, а из немцев Поволжья. Ему бы «шмайсер» в руки и каску на глаза – и будет то, что надо: оккупант с плакатов Кукрыниксов времён битвы за Москву 1941 года!
      Брандт, нахмурившись, грозно рыкнул на нас:
      — А вы, что здесь делаете? Скоренько поссали и быстренько спать!
      В казарме все курсачи знают: Брандт любит покомандовать, власть свою показать. И делает это с завидной регулярностью, по всякому поводу и без оного. Для таких сержантов ведь главное не военная служба и уставной порядок, а демонстрация своего всесилия и могущества.
      Кроме того, этот парень весьма непорядочен: элементарно обещает и тут же забывает о своих обещаниях, редко когда их выполняет – только когда это выгодно ему! Зато легко и просто придумывает несуществующие положения Устава, но требует их выполнения, будто они наличествуют на деле! К примеру, Брандт – единственный из всех сержантов-дежурных по курсу требовал, чтобы в течение 30-40 минут после отбоя и за 30-40 минут до подъёма все курсанты лежали в постелях и не смели подниматься, даже в туалет. Если кто пытался сходить по нужде в сортир в это «мёртвое» время, Брандт орал на всю казарму, заставляя нас, первокурсников, ложиться обратно.
      Ну, и представьте: сладко-спящая юношескими снами казарма, до подъёма 30 минут, кто-то решил по-тихому сбегать в туалет, а дежурный по курсу младший сержант Брандт тут уже на стрёме, только этого и ждёт! И громовым голосом на всю казарму:
      — А ну быстро улёгся обратно!! По уставу запрещено подниматься за 30-40 минут до подъёма!! Ты не понял?! Я сказал! Быстро лёг в постель!!.
      Виновный в «нарушении» понуро плетётся к своей коечке. Все остальные после этого ора, конечно, разбужены. Да и настроение уже с утра обоср*но! А Брандту хоть бы хны – ему главное власть свою употребить и продемонстрировать!
      Ну а если мне невмоготу? Если человеку по малой нужде припекло или у него расстройство желудка? Что, в постели нужду оправлять?
      Я прочёл все уставы от корки до корки. И нигде не обнаружил этого положения! Подошёл к Брандту с Уставом внутренней службы, прошу его показать, где именно это написано.
      — Читай устав, товарищ курсант! — последовал ответ с надменной улыбочкой. Он даже меня великодушно похлопал по плечу.
      Подтекст здесь таков: сие положение, конечно же, в уставе есть, ты, дурак, его не смог найти, но где это написано, я тебе показывать не буду!
      Говорю вам, Брандт – очень, очень вредный фольксдойч!
      А посему чего с ним спорить? Сейчас опять раскричится! Ведь с курсантами он, чуть что не так, – орёт как голодный бизон.
      Генка гасит окурок о подоконник и щелчком отправляет его в урну. Разумеется, не попал! И мы идём в спальное помещение, каждый к своей коечке. А я почему-то жду окрика сзади (обязательно по-немецки!):
      — Flugschulleren, halt! Hande hoch! Zuruck! Heben Zigarettenstummel auf!⁶
      Но ожидаемого одёргивания не последовало: наверное, немец Брандт забыл, как всё это будет на немецком языке!

 

      <•> Не слишком трудно быть ангелом, если ты – бесполое существо.

Лешек КУМОР

<<•><•><•>>

      <•> Не хочу огорчать людей, но я хочу говорить то, что думаю. Потому что то, что происходит у меня в голове, куда интереснее того, что происходит в мире за её пределами.

<<•><•><•>>

      <•> — В моём доме есть множество комнат. Для приёма гостей я использую лишь несколько. В остальные комнаты доступ кому бы то ни было запрещён.

Из амер. худ. сериала «Близкие друзья»

<<•><•><•>>

      <•> Скромность – самый лёгкий путь в неизвестность.

Из записных книжек курсанта

<<•><•><•>>

      <•> В жизни можно рассчитывать только на самих себя. И то не всегда.

<<•><•><•>>

      <•> Нет вещи, которая могла бы возникнуть и расти одна.

ЛУКРЕЦИЙ

<<•><•><•>>

      <•> Цель обучения подростка состоит в том, чтобы сделать его спосо6ным развиваться дальше без помощи учителя.

Элберт ХАББАРД

<<•><•><•>>

      <•> Человек ошибается, когда думает, что может обойтись без других. Если он думает, что другие не смогут обойтись без него, он ошибается ещё больше.

Едкое наблюдение

<<•><•><•>>

      <•> Кто ищет, тому назначено блуждать.

Иоганн ГЁТЕ

<<•><•><•>>

      <•> Совесть у большинства людей – не более, как боязнь мнения других.

И. ТЭЙЛОР

<<•><•><•>>