Взлёт

      Единственное ограничение – на улицу нас не выпускали ни под каким предлогом!
      А вчера Геша, держась за щеку, вернулся в палату от зубного. И ругает врача почём свет.
      — Ген, что случилось? — участливо интересуюсь.
      — Вот дура! Возилась-возилась, вырвала зуб да не тот! Тот, что болит, так и остался, завтра опять рвать придётся! Ещё один!
      Мы с Жиловым сочувственно помолчали. А потом Андрей, не отрываясь от журнала, заключает:
      — Ты скажи спасибо, что этот врач был у тебя стоматологом, а не окулистом!..
      Через секунду, когда до нас дошло сказанное, мы с Новошиловым от этого начинаем дико ржать!
      В общем, хохм хватало.
      Вот и сегодня глубокой ночью ваш покорный слуга снова чуть не обосс*лся от смеха.
      Я вообще-то сплю очень чутко. Так вот! Слышу, сквозь сон сестричка будит Андрюху Жилова:
      — Больной, проснитесь! Пора принимать лекарство от бессонницы!
      Ну, просто анекдот! Уже от этой фразы мой сон улетучивается, и я начинаю корчиться от смеха.
      А Андрей садится в койке, спросонья ничего не может понять, крутит головой:
      — Где я? Какое, в ж*пу, лекарство?
      — Лекарство в рот, а не в… — пытается образумить Андрея сестра.
      — Подожди! А у меня что, бессонница?— Наконец, он возвращается в явь: — Ка-кая бес-сон-ни-ца!? Идите все в задницу! Я же здесь по-другому поводу лежу!
      От этого я ещё больше начинаю хохотать. И сквозь гогот кричу:
      — Сестра, это не ему! Это Новошилову, его койка в углу! А то мы уже проснулись, а он, сволочь, спит и не знает, что ему надо лечиться от бессонницы!
      Молодая сестричка, сама сонная, поняв, что ошиблась палатами, и, извинившись, упорхает пичкать майора пилюлями, чтобы он опять заснул. А Жилов суёт голову под подушку и оттуда, за то, что разбудили, начинает посылать в её адрес смачные курсантские еб*ки.
      Затем я засыпаю, но через некоторое время был разбужен громким недовольством Андрея. Он выходил покурить и, возвращаясь, в коридоре кричит:
      — Сестра! Разбудила, теперь, едрит твою налево, не могу уснуть! Неси и мне лекарство от бессонницы! — и, входя в палату, добавляет: — Сука!
      Я опять сотрясаюсь вместе с койкой от тихого смеха. Смеюсь-то, конечно, я один, без койки, а она в знак солидарности только трясётся подо мной. Генка (зараза!) не проснулся ни тогда, ни сейчас.

      <•> Больница. Медсестра врачу шепотом:
      — У нас там больной, тот, что новенький, в какую-то пищалку крякает. Может, психиатра позвать?
      — Не надо! Это профессиональный охотник. Он так, наверное, утку просит!

Из анекдотов

<<><•><>>

      <•> После операции больного водворяют в палату. Он слабым голосом произносит:
      — Наконец-то, всё позади!
      — Не радуйтесь преждевременно, — предостерегает его сосед по палате. — После операции у меня в животе оставили скальпель!
      — А у меня перчатки, — говорит другой сосед по палате.
      В это время из коридора слышится голос хирурга:
      — Так! Кто видел мой портфель?

Из анекдотов

      <♦> Медсестра измеряет пульс больному.
      — У вас, больной, сильно учащён пульс.
      — Сестра, то, за что вы держитесь, далеко не рука!

Из анекдотов

<<><•><>>

      <♦> Мужчина сломал себе ногу. Его доставили в больницу. Через месяц врач после осмотра больного удовлетворённо говорит:
      — Могу сказать, что у вас всё в порядке. Главное – кость срослась. Первое время вы, конечно, будете хромать, но это уже мелочи, которые меня не беспокоят! Самое страшное уже позади.
      — Вам-то можно не беспокоиться, ведь хромать будете не вы, а я!

Из анекдотов

<<><•><>>

      <•> В аптеку входит интеллигентного вида парень и что-то шепотом спрашивает у провизора.
      Та возмущена:
      — Какие ещё «защитные средства»?! У нас тут аптека, а не министерство обороны!

Из анекдотов

      …Наша палата из-за обилия на столе учебников и конспектов стала напоминать учебную аудиторию (только схем на стенках не хватает). Утром, днём и немного вечером мы с Новошиловым готовились к экзаменам. Андрей Жилов читал книги, листал журналы, кому-то писал письма. Ему было всё равно, экзамены ему – до фени. Совет училища отчислил его за недисциплинированность, и Андрей спокойно плыл по течению, ожидая решения вышестоящих начальников (в данном случае, командующего Воздушной Армией дважды героя Советского Союза генерала Скоморохова). Ведь Жилов был штурман, а штурманов и так мало, поэтому их отчисляют только по решению командующего ВА. Андрей хотел быть лётчиком, но здоровье не позволило. И он решил: небо без меня может, я без неба не могу. И якобы вёл себя соответственно так, чтобы отчислили. («Если бы я учился по лётному профилю, этого со мной бы не случилось…») Но это лишь с его слов. Что там на самом деле, разобраться трудно – Андрей из первой роты, и я его плохо знаю – не имел удовольствия его лицезреть в повседневной жизни. Он в моё поле зрения хорошо попал лишь сейчас, в лазарете. Но, судя по разговорам курсантов его роты и взвода, Андрей в особом напряжении по отношению к учёбе замечен не был, прилежностью в науках не отличался, и поэтому эта самая учёба давалась ему с трудом.
      Частенько наша подготовка к сессии прерывалась долгими разговорами. Тут же только начни! И тогда – какая подготовка, какая аэродинамика, на фиг нужна эта радиоэлектроника! А в разговорах можно о многом узнать, многое услышать – от крика души до глубокой ненависти и фантазий в духе садизма! Да-да, именно так можно назвать эту сторону разговоров!
      — Андрей, представь, — начинает Новошилов. — 1941 год. Харьков. Наши в городе! ХВВАУЛ эвакуироваться не успел…
      Жилов у себя на коечке, откладывая журнал в сторону, мечтательно закладывает руки за голову:
      — Приказываю построить второй курс! «Ну что, говорю, голубки, довыёб*вались?.. Курсант Новошилов, ко мне!» Ты подбегаешь с рапортом: «Господин штандартенфюрер! Агент Новошилов по вашему приказанию прибыл!» Я: «Молодец, шарфюрер! Награждаю… А, ч-ч-чёрт, в этой дыре, Харькове, даже Железного креста не найдёшь!..»
      Генка заливается от смеха и даже копытами подрыгивает от удовольствия.
      — Снимаю со своей груди: «Носи! Заслужил! За работу под недремлющим оком особого отдела НКВД!» Дальше начинается кутерьма!..
      — Берёмся за Мишу²… — продолжая хохотать, подсказывает Генка.
      — Берёмся за Мишу! «Сволочь, где Липодед?» — «Н-н-не знаю!» — «Чмо болотное, говори! С кем ты ещё работаешь? На англичан? Или на эту американскую плутократию?» Как влепил бы ему «сапогой» в пах! Миша закряхтел. «Ну-ну, Мишутка, это ещё не больно! Иди сюда, скотина! Утю-тю-тю! На тебе, паразит!»
      На всю палату визг, смех. Геша такие фантазии дюже уважает!
      — Представляешь, Ген, вызывают меня на Совет училища. — Андрей смотрит в потолок, будто оттуда выбирает нужные истории. — Я так захожу и небрежно: «Пшли вон отсюда, пузатые!» Они: «Ты как разговариваешь, курсант?!»
      — Тут заходят твои ребятки… — это направляет Генка.
      — Тут заходят мои ребятки. У каждого по автомату. И пошла е*ля с помощью голого х*я³! Как на разборках в Чикаго в 20х годах! Стрельба по всем направлениям! Мозги – на столах и под столами, на стенах и потолке, внутренности – на полу!..
      Жилов садится на койке и чешет левой рукой правую пятку.
      — Да, Геша, не приведи господь, в наши руки попала бы власть!.. — заключает он.
      И оба, регоча, уходят в туалет курить.
       «Мечта идиота! — думаю. — Вот откуда черпает силу фашизм – из человеконенавистничества!»
      И я снова углубляюсь в конспект, где в формулах и на графиках в невообразимом количестве носятся аэродинамические коэффициенты Сх, Су и Сz.
      Недавно Андрей показал мне визитную карточку своего отца: «Жилов Василий Иванович, доцент кафедры технических наук». Дальше шли адреса и телефоны дома и работы. Не в связи с чем-то, просто похвастался визиткой отца. Андрей не скрывал, что рос в хорошем достатке, а, может, и выхвалялся этим. Даже с гордостью поделился тем, что ему однажды на день рождения был подарен мотоцикл. Отец обещал ещё купить и машину.
      Сейчас Андрей, по его словам, «решил» уйти из училища. Первая задача – не попасть в армию без зачёта срока службы курсантом. А там, там папа в любой институт устроит. Что же выйдет из сына-Жилова? Это интересно! Фантазии, мечты, прожекты…
      Жилов любитель рассказывать о своих похождениях, былых или вымышленных – не знаю. Скорее всего, и то, и другое.
      — Геша, — говорит, — ты никогда не бил по голове лежачего с «носака»? Нет? Советую попробовать! Преинтереснейшие ощущения! Помню, один допрыгался. Он нам хамил так, будто у него в кармане была запасная челюсть! Мы его втроём и завалили! Месили его, месили. А потом я так носком ему по виску – н-на!..
      — Идиот! — не выдерживаю я. — Ты же так мог парня убить!
      — Мог, — равнодушно соглашается Андрей, пропуская мимо ушей мой посыл в виде «идиота». — Но не убил же! Хотя… — он, вытянув лицо вверх, поскрёб пятернёй у себя под подбородком. — Теперь жалею! Надо было подержать за вымя и эту сторону жизни!
      — А если бы тебя втроём завалить и лежачего добивать ногами?
      — Не дай бог! Не дай бог! По себе знаю, в таком случае добра от стоящих ждать не приходится!..
      Как-то, оставшись наедине с Новошиловым, я высказал своё мнение о Жилове – жестокий, человеконенавистник и всё такое прочее.
      — Что ты! — воспротивился он. — Я тоже раньше так думал! А поговорил с Андреем один на один и изменил своё мнение!
      Вообще я не вижу в этом ничего невозможного. В лазарете я опять коротко сошёлся с Генкой. Поменял о нём своё суждение, пусть и не коренным образом. Однако… По многим вопросам наши точки зрения опять совпадали. Говорили же мы обо всём! Зашёл разговор и о таких, кто прячется за чужие спины:
      — По-моему, один из таких – Стёпик Липодецкий, — говорит Генка. — Это сачок страшный! И главное, неприметный. Вот ты начнёшь сачковать – сразу все заметят, ибо ты на виду. А он – нет. Как-то в субботу послали нашу группу убирать закреплённую территорию. Шли все вместе. Приходим – по дороге Степан исчез! Мы убрали листья, подмели. Идём назад. Гляжу – пристраивается из кустов! Тихо, незаметно никому ничего…
      — Ты тоже это заметил? А я даже подумал тогда, что ошибся, может, его не было с нами в строю с самого начала? Потом смотрю – уже сдаёт грабли вместе с нашей группой! Я с тобой согласен! Или вот ещё! Помню, в карауле был в одной с ним смене. Наша смена бодрствующая. Смотрю, Степан – мыльк в комнату отдыхающей смены. Причём, без зазрения совести занял место Казачкина, которому действительно по расписанию положено отдыхать! И пришлось скромняге Сашке Казачкину пристраиваться спать за столом на стуле!
      — А Вовка Получкин – это сачок в квадрате! Какой там, в квадрате? В кубе! В четвёртой степени! В шестой! И, главное, если он сачкует – так и должно быть! Но не дай бог, он работает, а кто-то нет – всё! Врезается в сечу, будто у него кусок хлеба изо рта вырвали! Однажды на первом курсе пришли мы с территории: мусор мели, листья выносили, яму лежалой землёй закапывали. У меня даже волдыри на руках вскочили. А Получкин был в числе тех, кого оставили в казарме. Ну, вернулись мы. Я беру полотенце, иду руки мыть. Он орёт во всю Ивановскую, чтобы, значит, коллектив на свою сторону привлечь: «Алё, Новошилов! А ну, давай пахать! Смотри, сколько ещё не помыто!» Я говорю: «Да я же только что с территории!» — «А ты что, в казарме не живёшь? Давай, все вместе быстренько полы вымоем и все отдыхать будем! Нечего сачковать! Сделали там работу, подключайтесь здесь! Больше людей – раньше закончим!» Послал я его! Так он на меня обиделся!
      — Да? — поражаюсь я.
      — Знаешь, что было потом? Через некоторое время ситуация меняется на противоположную: я – в числе группы, что моет казарму, а Получкин послан на уборку территории с остальными. Приходят они. Я, памятуя тот случай, кричу Получкину: «Давай, подключайся! Все моем, так все!» Он мне: «А я только что с территории! Знаешь, сколько там было работы!» — «Так ты же кричал в прошлый раз, что все должны мыть полы, если на территории работу раньше сделали!» Знаешь, что он мне ответил? Сказал: «То ты, а то я!» И даже не улыбнулся, не попытался всё выдать за юмор!
      — Ну, последний эпизод был у меня на глазах! Это я помню! Меня это тоже тогда возмутило! Не в том смысле, что он не бросился мыть полы, а сам его ответ!
      — Вот! Я и говорю: го*нистый этот Получкин, хотя на рожу и симпатичный! Он ещё себя проявит! Попомни моё слово!
      — Может быть, может быть!
      — Ну, ещё Самойченко – это трусишка и тоже не прочь сачкануть.
      — Ну, на счёт трусишки, это ты подзагнул. Трусость проявляется не в этом! Витюля просто ищет душевного спокойствия. Его Ёсипов не будет трогать, и он будет им доволен!
      — Ну, возможно! — нехотя, соглашается Новошилов, — Булыгинов, Изюмов – это сачки из тихих.
      В ответ я, вспомнив, как на первом курсе «ударно» мыл полы в кабинете у Паши Летченко, улыбаюсь:
      — Ну, а вообще, положа лапу на сердце, мы с тобой, как? Если б была возможность, разве не сачканули бы?
      Генка смеётся:
      — Сачканули бы! Но не втихаря же!
      — А как? — ещё больше расплываюсь в улыбке. — Закричали бы во всю глотку: смотрите, мы начинаем сачковать! Что касается Юры Изюмова… Помнишь, то собрание? После губы он публично сожалел, что его тогда не было, а то бы он выступил! Я думаю: ничего бы не выступил! Молчал бы, как все! Равнодушие – вот диагноз этому! Помнишь, как у Франклина: «Не бойся друга – в крайнем случае, он может только предать; не бойся врага – он может только убить! Бойся равнодушных! Только с их молчаливого согласия совершаются на свете все подлости, предательства и убийства!»
      — Валера Писнов. Это лентяй и эгоист по-чёрному! Потому и учится еле-еле. Я не знаю, как он собирается даже по штурманскому профилю выпускаться! Просит на контрольной подсказать ему. А у самого тетрадь на коленях лежит! Я говорю: открой и посмотри в конспекте! Нет, подскажи ему и всё! Отвечаю ему: «Валера, я не знаю этого вопроса. Открой тетрадь и посмотри! Если бы знал, подсказал бы!» Так он тоже обиделся на меня!
      — Ты знаешь! Однажды я в аптеке покупал лекарства для матери. Передо мной стоит парень, лет двадцати, и женщина. Так парень, когда дошла его очередь, начал у фармацевта тщательно выспрашивать, как надо пить это лекарство, сколько раз в день, какой дозой… Женщина говорит, молодой человек, всё же написано во вкладыше, вы же очередь задерживаете! Возьмите и прочтите дома! Так парень на неё окрысился: моя очередь, что хочу, то и спрашиваю. А за мной стоит мужчина и говорит: мол, этот молодой человек из тех, кому родители детские сказки читали, лет до 12-13, а, может, и до 14! Таким лучше выспросить, чем прочесть самому! Вот из тех, наверное, и Писнов! И Белобородько!
      — О Белобородько я вообще молчу! Знаешь, я никому не говорил! Этот тип свистнул у меня готовую лабораторную работу по радиорелейным линиям. Помнишь, я бегал, искал, у всех спрашивал: кто видел мою лабу? Все молчат. Ну, пришлось мне всё по-новой пересчитывать.
      — «Мне»? А я тебе не помогал? Ты что, забыл, что мы тебе её вместе считали?
      — Ну да! А пошёл к Песносу сдавать, вижу, Борода сидит с лабой. Замечаю знакомый почерк, присмотрелся – моя! Он, оказывается, только корочки заменил, даже содрать поленился! Спрашиваю: откуда? Да у меня, говорит, много таких! На столе в аудитории валялись, я и взял! Вот так!
      — Конечно! Все такие дураки – готовят лабы, корпят над расчётами, а потом бросают на столах, чтобы такие сачки, как Борода, брали их себе и шли сдавать, не ударив палец о палец! — возмущаюсь я.
      — Вам надо присмотреться к нему! Не тот это человек, на которого можно положиться в трудную минуту, не тот! Гнида это, помяни моё слово! Сволочь, да ещё и ленивая! Мне-то один чёрт! Всё равно скоро ухожу! А вы… Как Елалетдинова прозевали!..
      Дело в том, что Генка собрался уходить из училища. Штурманом ему быть расхотелось. Вот папа в Киеве и проворачивает ему перевод в КВВИАУ⁴. На мой взгляд, напрасно. Штурманом наведения быть интереснее, чем инженером-прибористом!
      — Ты знаешь! А мне иногда кажется, что Борода пришёл в училище, чтобы армию отслужить здесь, а не в строевой части солдатом. Ведь здесь куда легче, чем через день – на ремень! Кто-то ему посоветовал, ну он и…
      — Не исключено, может быть, может быть! — соглашаюсь я с ним. — Кто-то подсказал и… А по нелётной легче всего списаться, с зачётом срока службы в училище! Питание неплохое, служба относительно не тяжёлая, учись, да и только!..
      — Вот-вот! Потому что, смотри, учится еле-еле, вернее, не учится вообще, сдаёт всё с третьего-четвёртого раза. Измором берёт преподавателей… Видно, тянул он лямку в своём вечернем, а тут армия подошла! Ну и соответственно! А, может, совсем и не учился он, а справку добыл, чтобы поступить в училище без экзаменов! Ведь ни одного вступительного экзамена с такими познаниями он бы не сдал! Ни одного!
      — Я тоже что-то я сомневаюсь, чтобы Борода с такими «багажом» математики и физики мог сдать в гражданском ВУЗе хоть один экзамен! Такие преподаватели, как Завара его быстро вычислили бы! Он тут не успевает с самоподготовками и преподавателями на консультациях, а тут на вечернем! И целый первый курс! Что-то здесь не так!..
      Мы переходим в туалетную комнату, где Новошилов закуривает.
      — А с другой стороны, — продолжаю я, — Куда ему на гражданке? Если по глупости не захочет уйти, получит диплом о высшем образовании и будет при деле. В анкетах будет числиться: «высшее образование». Кто там поинтересуется, есть ли у него какие-нибудь знания и как он учился? Полетает два-три года, спишется и пристроится где-нибудь в штабе, поближе к начальству…
      — А что? Вполне возможно! Чёрт его знает, может, действительно он уходить не собирается? — подумав, соглашается Генка. — Тогда в кого-то, может, и выслужится, пресмыкаясь перед командирами! Он вообще всех, кто рядом с ним, ни во что не ставит! Мы для него плебеи! Представляешь, что тогда он сам о себе думает!
      — Да. И на Подлипенцева обижается! Может, потому что у Бороды философия что-то не пошла? У него вообще не идёт ничего, что требует систематизации знаний!
      — А чего он на Подлипенцева обижается?
      — Ген, я не знаю! Как-то при мне за глаза он назвал его скотиной! Хотя кто-кто, а Подлипенцев – человек интеллигентный и совершенно на скота не похож! Просто, наверное, эта сколопендра считает Подлипенцева умнее себя! И тот Белобородько быстро раскусил! А таких Борода на дух не переваривает!
      — Борода ещё кого-то считает умнее себя? Удивительно! С его-то самомнением, амбициями и шуточками в духе пошлого польского юмора! — сквозь зубы сплёвывает Новошилов.
      Помолчали. Затем Генка продолжает.
      — А Игорь Домкратов! Мелочь пузатая! Это такая гнида! Открыто подсирает другим и изображает всё шуткой!
      Настало время мне снова удивляться. Что там ещё случилось? Домкратов? В общем-то, на него это похоже! Но чтобы гадить в открытую? Обычно Хитрый Домкрат (как его называют во взводе) старается быть незаметным. В коллективе не возникает. Но если есть возможность, подоср*т обязательно! А так, сопит себе в две дырки. Ни «за», ни «против»! Пока вожжа под хвост не попадёт. Тогда власть свою, если её имеет, хотя бы маленькую, стремится продемонстрировать, видя в этом превосходство!
      Генка начал рассказывать:
      — На практических занятиях по аэродинамике я подзалетел и схлопотал «неуд». А препод забыл поставить оценку в журнал. Ну, стоим мы в перерыве, подполковник отвечает на наши вопросы. А Домкрат ехидненько так, смотрит на меня и вдруг говорит: «Товарищ подполковник! А вы двойку Новошилову не поставили!» И смеётся, гнида.
      — Ты шутишь! — поднял я брови. — Так и сказал? Да ещё в твоём присутствии?
      — Какой, «шутишь»? Так и сказанул! И я стою здесь же! Препод: «А! Да-да!» Открывает журнал и выводит мне «двояк»! Даже Сидор, стоявший рядом, возмутился – он всё же замкомвзвода и тоже как-то отвечает за нашу успеваемость! Сидор на Домкрата шепотом: «Ты чо, дурной, что ли?» — «А что, уже и пошутить нельзя!» — делает удивлённую физиономию Домкрат, и, заливаясь деланным смехом, довольный собой, выходит из аудитории.
      — Ничего себе, юмор!
      — Говорю тебе! Слушай дальше! Через пару недель на практических занятиях по ТРД Домкратову ставят за ответ «неуд». Тут звонок. Конец пары. Наш Игорёк подбегает к подполковнику и начинает его засыпать вопросами, вроде как ТРД он здорово интересуется! Но на самом деле зубы ему заговаривает, чтобы тот забыл поставить «гуся» в журнал, иначе синим пламенем горит Домкратовское увольнение в субботу. И ему это почти удаётся! Я стою, слушаю. Хотел плюнуть и уйти, а потом думаю: «Чего я должен молчать? Пусть побудет в моей шкуре и узнает, каково это!» Затем, тоже с улыбочкой, говорю: «Товарищ подполковник! Вы Домкратову оценку в журнал не поставили!» Тот: «Точно! Чуть не забыл!» Открывает журнал и заносит полученный Домкратом «парус». Так этот шибздик на меня так обиделся! Аж лицом потемнел! Тут моментально вопросы по ТРД у него закончились и интерес к предмету пропал! А мне шипит: «Хорошо, хорошо! Я тебе, Новошилов, этого никогда не прощу! Ты у меня запомнишь!» Как будто бы он это же никому, в том числе, мне, не делал! Маленький, а мстительный какой, г*мнистый! А главное, ему так «шутить» с другими можно, это «юмор», а другим в отношении него точно так же – ни в коем случае! Ты что! Запомнит, укусит, а при случае и загрызёт!
      — Не понимаю, убей бог – прости меня за столь беспартийное выражение! Зачем Домкратову это было нужно? Где ты ему дорогу перешёл?
      — Да нигде наши пути не пересекались!
      Генка гасит окурок и бросает издали в урну. Мы выходим из туалета и идём в палату.
      — Он дружит с Саней Бахромовым, я – с тобой, Галагой, Ласетным и Сержем Ровенским! У нас с Хитрым Домкратом нет ни общих противоречий, ни, как ты говоришь, перпендикулярных отношений! Да и параллельных тоже! Обычные товарищеские отношения курсантов из одного подразделения!
      — Тогда в чём же здесь дело? Зачем так подставлять тебя? Нет, но должна же быть какая-то причина!
      — Мне кажется, он это делает, чтобы просто кому-то подгадить! Из вредности! Ты обрати внимание: если кому-то ставят «неуд» за ответ, он за своим столом цветёт и пахнет! Поэтому вряд ли эти «шуточки» – дело случая! Если я не ошибся, он обязательно ещё кому-нибудь подсерет! Не так, так по-другому! Обязательно! Помяни моё слово!
      — Ну, вообще-то, не мной подмечено: «У всех коротышек уязвлённое самолюбие»⁵. Но чтобы так? Ни с того, ни с сего! Даже как-то не верится, что курсант – курсанту так может подоср*ть!
      — Слышишь, Юр! А как Домкрат выбился в начальники караулов сторожевого поста при УЛО? И Борода вдруг тоже в списке начальников караулов оказался! С его-то знаниями устава!
      — Тогда тебя у нас ещё не было. На первом курсе сержанты очень быстро смекнули, что им придётся слишком много ходить начальниками караула этого сторожевого поста. И они слёзно просили Пашу Летченко, разрешить начальниками ходить самым подготовленным курсантам. Ёсипов на построении и спрашивает: «Кто хочет ходить начальниками караула в УЛО?» Ну, эти двое самыми первыми руки и подняли, будто боялись опоздать. Ёсипов их записал, ему было всё равно.
      — А руки они первыми подняли, потому как маленькая, но власть! А эта двоица, судя по всему, власть обожает!
      — Не то слово, Геша! Я тебе сейчас расскажу! Однажды в конце первого курса в УЛО в два часа ночи была моя смена стоять с карабином на посту. «Ну, — думаю, — посижу!» Двери заперты! Дежурный по УЛО у себя храпит. Все рядышком, в поле зрения друг у друга – не вырежут! Тем более, спать я не собирался! Присаживаюсь с краю на топчан в караульной комнате, в двух шагах от поста, а Домкрат, бывший в тот день у меня начальником караула, как взовьётся: «Только сядь! Я сейчас дежурного по УЛО разбужу! И тебе попадёт! Если вообще не снимут с караула! Возможно, даже на губу загремишь! А на губу ведь тебе не хо-о-очется, Кручинин!» И лыбится своей хитрющей улыбочкой. Доволен, что власть удалось проявить!
      — Правда? Так и заявил? — округлил глаза и распахнул рот от удивления Генка.
      — Один к одному!
      Я помолчал, припоминая детали. Потом отхожу от окна, где стоял, прислонившись задницей к радиатору, и укладываюсь на свою коечку. Моя батарея парового отопления – ничуть не холоднее! Закладываю руки за голову, и продолжаю свой рассказ:
      — Подивился я тогда дури этого Домкратова! Ведь он же не в состоянии просчитать события на несколько ходов вперёд – к чему это всё приведёт! «“Ах, вот ты какой, северный олень!”⁶  — думаю. — Хорошо! По уставу, так по уставу! Посмотрим, выдержишь ли ты?» Я ж его знаю, как облупленного! Домкрата же ночью намного не хватит! И точно! К четырём утра эта гнида был уже квёлый, и его стало морить в сон. Он встаёт из-за начальствующего стола, даёт нам ценное указание, чтобы разбудили его в семь часов, и мостится прикемарить до утра на топчане, как это он всегда делает, рядом с отдыхающим Саней Казачкиным. Хотя, как ты знаешь, по инструкции начальнику караула сторожевого поста УЛО положено отдыхать только в дневное время – с 9.00 до 13.00! Не тут-то было! Я подхожу и говорю ему: «Только уляжься! Как только уснёшь, я не стану будить дежурного по УЛО, а сейчас же позвоню дежурному по училищу! И тебе попадёт! Если вообще не снимут с караула!»
      Я помолчал. Генка таращит на меня свои глазища, его мясистые губы приоткрыты в улыбке и от удивления:
      — А дальше? Давай, рассказывай, не тяни кота за хвост!
      — А дальше Домкрат выставил на меня свои зенки, как контуженая каракатица. Потом до него доходит, и он благосклонно выдавливает из себя: «Хорошо! Можешь посидеть!» — и продолжает укладываться, считая инцидент исчерпанным. «Спасибо, отец родной! Разрешил, уважил! — говорю. — Нет, товарищ начальник караула! Мне твоё разрешение не нужно! Устав, есть устав! Садиться мне, караульному, стоящему на посту, действительно не положено! Тут ты был прав! А через десять минут я сменюсь и усядусь на стул, уже на законном основании как бодрствующая смена. Ещё через два часа лягу отдыхать, как смена отдыхающая. И я не хочу топчан делить с кем-то ещё! А ты, попробуй, только усни!» Он мне: «Кручинин, не надо меня пугать!» А сам не ложится, и глазёнки у него бегают. «Пугать, — возражаю, — это говорить и не сделать. А я сделаю! Ты меня знаешь! И тогда у нас на курсе это будет твой последний караул, где ты был начальником! Ещё и на губу загремишь! А на губу ведь тебе не хо-о-очется, Домкратов!» В общем, как говорится, «Всё по справедливости: за что боролись, то и лижем!»
      — И ты бы это сделал? — спрашивает меня Генка, смеясь и ещё более распахивая свои серые глаза.
      — Не знаю! Ну, дежурному по училищу звонить я, может, и не стал бы – всё-таки пятно на курс! – а дежурного по УЛО, возможно, и побеспокоил бы. Вот такое я дерьмо! Как говаривал Пётр I, «задумано было широко, жалеть было некого!»
      Геша продолжает смеяться:
      — Ну, ты даёшь! — помолчал, взвешивая услышанное. — Ну и правильно бы ты сделал! А он что?
      — А что он? Домкратов аж позеленел от злости! Слова свои узнал, значит! Тут же он начальник, а его так приземляют! Пришлось ему снова водворяться за стол и бороться со сном до самых 9.00. А ровно в 13 часов, минута в минуту я его разбудил. С тех пор он старается со мной в караул по УЛО не ходить! На других свою власть пытается демонстрировать…
      Геннадий громко смеётся, видимо, представляя всю мизансцену. Моё повествование только дополнило краски к такому феномену, как Игорь Домкратов. Двуличность, двойной подход к себе и другим у этого парня были налицо! Причём, он считает, что правила должны быть для всех одинаковы, а исключения – разные. Ему можно, другим – ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за какие деньги!
      И Генка заключает:
      — Вот это да! Во, товарищей во взводе имеем!
      — Нет, это некоторые товарищи по взводу иногда пытаются иметь нас!..
      Потом я продолжаю:
      — Слушай, Ген, зачем ты с Петром Галагой квасишь? Ведь он тебя рано или поздно подставит! Сам попадётся и ты вместе с ним! Смотри, он уже с Журавлиным скорешевался! Будто не знает, что тот принят на наш курс условно и практически на грани отчисления! Первая же пьянка – и он пулей вылетит из ХВВАУЛ! Галага-то выкрутится, а Вовка ведь загудит! А он – неплохой парень! Вот и тебя Галага подставит!
      — Не подставит!.. Кстати, Петро тебя ненавидит, — лыбится Генка. — И боится. Вернее, боится и поэтому ненавидит! Он всегда говорит: не вздумай Кручинину сказать, что мы выпивали! Всегда!
      — Не знаю, уместно ли будет здесь высказывание Бернарда Шоу о том, что «ненависть – это месть труса за испытанный страх». Возможно, здесь это будет слишком. А чего ему меня опасаться?
      — А я тебе скажу! Во-первых, ему не нравится, что подполковник Котлов у тебя спрашивает о том, как дела в отделении – вроде как командир не он, а ты…
      — А я здесь причём? Что, я к Котлову набиваюсь на доклады?
      — Петро считает, что если бы тебя не было, Котлов бы спрашивал у него, понял? А во-вторых… Знаешь, за что он тебя ещё, кроме того, что Котлов с тобой говорит, а не с ним, и за то, что ты с ним не пьёшь, терпеть-не переваривает?
      — Наверное, за Ёсипова!
      — Так ты знаешь? — снова таращит на меня глаза Новошилов.
      — Ну, Геша! Надо быть крупным идиотом, чтобы не заметить, что Петро хочет использовать меня для нападок на Ёсипова! Чтобы я грыз Ёську по команде Галаги: «Фас!» Как только мы с Ёсиповым на ножах – автоматически улучшаются отношения с Галагой. Причём, без всяких усилий с моей стороны. Стоит отношениям с Ёсиповым потеплеть, Петро на меня начинает кидаться, как зверь, и тоже без всяких причин!
      — Он боится, что ты с Ёсиповым споёшься и тогда ему пизд*ц!
      — Да ни с кем я против кого-то ни спеваться, ни спиваться не собираюсь! Можешь ему так и передать! Пусть спит спокойно! Мне нужны вполне нормальные отношения, без этих глупых придирок! Уставные взаимоотношения с командиром отделения меня вполне устроят!
      — Но Сидор меня удивляет! — продолжает Генка. — Чего он добивается? Неужели на втором курсе он хочет нас всех заставить ходить строем, как по ниточке? Быть может, он просто перед Лёликом⁷ выслуживается?
      — Чёрт его знает!
      — Казалось бы наоборот, сказал бы: «Ребята, когда никого из начальства рядом нет, я вас трогать не буду, но когда офицеры курса присутствуют, то тут уж покажите, на что вы способны!»
      — Не знаю, Ген. А с другой стороны, чего ему перед курсантами заискивать? Что ему, с нами детей крестить? Да и что, мы здорово уважали бы такого командира, который перед нами лебезит? Другое дело без всех этих разговоров, без офицеров рядом не особо нажимать на строевизацию! Это было бы по-человечески! Его бы тогда больше уважали!
      — Вам надо что-то делать!
      — Нам? А вам?
      — Я ухожу, вы остаётесь… Смотри, Сидор все экзамены по шпорам сдаёт! А потом выходит перед строем и начинает упрекать взвод: что за х*йня, вы, мол, на «четвёрку» сдать не можете! А сам же ни бум-бум! К тому же он ещё и враль!
      — Враль?
      — Ты помнишь, как у него на экзамене по термеху шпору отобрали и «двояк» влепили? Так вот, встречается мне в тот день подполковник Котлов и говорит: «Плохо теоретическую механику сдаёте!» — «Да, — соглашаюсь я. — И Сидодченко получил двойку!» — «Но ведь Сидодченко писал шпаргалку Писнову! — говорит Котлов. — На том и попался!» — «Как Писнову?» — удивляюсь я. — «Он мне так сказал, — продолжает Котлов. — А Ирина Андреевна не вовремя к нему подошла!»
       «Ну, дела! Дыши веселей! — думаю. — Да Сидор никогда никому в жизни на экзаменах не подсказывал! Не такие у него знания! Да и рисковать не стал бы из-за какого-то Писнова! А тут целую шпору кому-то вдруг пишет, чуть ли не на глазах преподавателя!»
      Подхожу к Валере Писнову, спрашиваю. Он на меня вот такие шары пялит: «Да кто мне, когда помогал на экза­менах?» Я решил во что бы то ни стало выяснить правду. Иду к Должиной. У них там, на кафедре совещание какое-то было, что ли. Извиняюсь и прошу на минуту Ирину Андреевну…
      — Ну ни хрена себе! На кафедре идёт совещание, а ты вызываешь в коридор преподавателя! Ты что, начальник училища?
      Моё возмущённое удивление Генка пропускает мимо ушей:
      — …Должина выходит в коридор. Спрашиваю: хорошо ли она помнит шпаргалку Сидодченко? «Да, хорошо!» — «Она была по его билету?» — «А по чьему же ещё? Если бы по чужому билету, я бы “неуд” ему не поставила!»
      — Понял? Вот так! — заключает Генка.
      — Вероятно, Сидодченко было неловко признаться Котлову, что попался на шпоре! Готовил шпаргалку – значит, ни хрена не знает! А так – попался, выручая товарища! Почти герой! И знаток! Вот и солгал, прикрылся!
      — Ты что, его защищаешь?
      — Да не защищаю! Просто пытаюсь понять, почему он соврал Котлову… А, вообще-то, на счёт шпор это ты верно подметил. Сидор и зачёт по РЭОС сдавал по шпорам. Даже секретные темы из секретных тетрадей выписывал! А за это знаешь… Говорят, офицеров из академий выгоняют только за попытку вынести секретную тетрадь из аудитории! А это тем более!..
      — Чего же ты раньше мне не сказал? Мне терять нечего! Всё равно ухожу!
      — И чтобы ты сделал? — поднимаю я бровь.
      — Будет комсомольское собрание, я выступлю! Как ты!..
      — А кто подтвердит?
      — Комсомолец Кручинин!
      — Нет уж, дудки! Вообще, Гена, я не считаю это принципиальностью, если выступают в ситуации, когда «нечего терять»! Ты выступи, когда терять есть что! Вот это по-честному, по-партийному!..
      Я задумался.
      — Говоришь, терять тебе нечего? А мне есть что! Ты нагадил и уехал, а мне оставаться. А впереди полёты! Слава богу, я прозрел после того собрания с Ёсиповым! Хочешь, чтобы я оказался в глубокой ж*пе? Ты же знаешь, все будут молчать! А мне что, дураку, больше всех надо?
      — Вот видишь, какой ты!
      — Извини, уж какой есть! После того собрания я предупредил всех перед строем: из меня Жанны Д’Арк не выйдет! Ты тоже это слышал! Не хочу гореть на костре за других! И быть «народным заступником», когда никто за тобой и шагу не ступит, не хочу! Нет уж, увольте! Моё сознание далеко ниже революционеров 17х годов! Да и чего они, эти революционеры, в конечном итоге добились, пролив моря крови – и своей, и чужой? Безмерной власти красному диктатору Сталину? Власти, которая не снилась никакому императору, против которого они так самоотверженно боролись! — Меня, как прорвало. — А для себя, те, кто выжил в Гражданскую, чего добились? Пули в затылок в Лубянских подвалах в 1937-38 годах? Почитай «Стенографический отчёт ХХІІ съезда КПСС»! Почитай, почитай! Я только что его закончил! Похлеще какого-нибудь детектива будет!
      Мы помолчали.
      — Паша Летченко, помнишь, приводил слова Бисмарка: «Только дураки учатся на своих ошибках»! Не хочу быть дураком! — продолжил я. — Хватит! Поменяемся ролями! Пусть все побудут в моей шкуре! А я за всех сыграю роль равнодушного! Понаблюдаю за схваткой со стороны! Прикроюсь вашей любимой фразой: «Мне что, больше всех надо?» Да пусть Сидор пишет шпоры из секретки! Что с того? А мы поднимать бурю в стакане воды! Ах, какие мы принципиальные! Кстати! Чего мы хотим добиться, что изменить? Чтобы не было разглашения военной тайны? Так для этого есть Секретный отдел и особисты. Пусть работают! Это их хлеб! Он же не в ЦРУ шпоры свои секретные потом передаёт, а уничтожает! Да и потом, на экзаменах каждый выкручивается, как может! Мы что, с тобой всегда при сдаче по-честному поступаем? Никогда не писали шпор?
      — Но мы же не из секретных тетрадей! И не выступаем потом перед строем, что, мол, плохо вы сдаёте, а мы сдаём хорошо!
      — Ну, это так! Согласен! Зато стоим сейчас, сплетничаем, других обсуждаем.
      — Почему это, мы сплетничаем?
      — Потому, что за спинами других! Это и есть сплетни. Тоже мне, интриги мадридского двора! А у нас что, нет своих недостатков? Если же ты при своём выступлении позовёшь меня в свидетели, как тогда Слон на том собрании на счёт самоволок Ёсипова, без согласования со мной, я встану и скажу, что мне о шпаргалках Сидодченко из секретных тетрадей ничего не известно! Вот так вот, Гена!
      — Что ж, мне придётся извиниться перед Сидором!..
      — А это уж как вам будет угодно! — сидиотничал я. — Только не надо меня ставить перед фактом: я выступил, а ты никуда не денешься, подтвердишь! Не стану я ничего подтверждать! Не стану! Хватит!
      — Господи! А ведь эта сидодченская сволочь пила со мной! Со мной и Галагой! И не раз! А недавно взял и заложил командиру взвода!
      — Что-что?
      — В субботу иду с чувихой по Восточному. Он навстречу – из увольнения возвращается в училище. Я сделал вид, что его не заметил. А в понедельник эта гадина вызывает меня к Лёлику и спрашивает с издёвочкой: «Где вы были, товарищ курсант, в субботу вечером после ужина?» — «Та нигде! В кино со всеми в клуб ходил!» Он, самодовольно так: «В самоходе я вас видел!» У! Чмо болотное! Ненавижу! Вот, видишь, в лазарете скрываюсь! Жду уставных 10 суток, чтобы прошли, после чего наказывать уже нельзя будет! До чего я опустился!
      — Поэтому тебе и захотелось выступить на комсомольском собрании с «разоблачениями»? Отомстить хочешь?
      — Да, хочу! — честно признался Генка и смеётся.
      — Да ведь это непорядочно, Геша! — на полном серьёзе возражаю я.
      — А закладывать товарища за самоход порядочно? — он помолчал. — Ну и что? Зато отомстил! Пусть знает! Как ты там говоришь – «не всё коту в ж*пу масленица!» — смеётся. — Ладно, проехали! А как там Юран Делябин? Что ему за самоволку и употребление [спиртных напитков]?
      — Когда ты смылся в лазарет, прошло комсомольское собрание. Эта скотина Дайло предложил объявить Юрану строгача с занесением в учётную карточку. Сперва все возмущались и были против. Я выступил, раскритиковал Юрана, выдал ему по первое число, но предложил ему в качестве меры взыскания замечание с последним предупреждением. Меня поддержали. К этому всё и шло. Пока Мамонов из 204го к/о, кретина кусок, не встал и не вякнул: «Вот мы здесь говорим о комсомольской сознательности. А хотелось бы послушать, что скажут друзья Делябина по этому поводу!» И друзья дрогнули! И не малым числом! Как же, их задели! Ёлки зелёные, попались на простейший полицейский трюк! Хоть бы молчали, если защитить друга не могут! Сказали бы: «Я слова не просил!» Кто их заставит выступать? Нет, Щербакову невмоготу: «Ну, чтобы не говорили плохо о друзьях, пусть будет комсомольцу Делябину строгий выговор с занесением!..»
      — Ты серьёзно? — прерывает мой рассказ Геша.
      — Ты что, меня за идиота держишь?
      — Евгений? Щербаков? Вот уж никогда бы не подумал! Да я после этого с Женькой и разговаривать не буду! Эта же стерва с ним пила! Разница лишь в том, что это было не в самоволке и не в этот раз, а в увольнении! Если Щербаков такой уж принципиальный, то почему с ним пил, отчего же не сказал Юрану: «Что ты предлагаешь мне с тобой пить? Ты что?! Стыдись! Мы же – курсанты лётного училища, будущие офицеры! И употреблять нам не положено!» А самоволка… Почему не остановил товарища, не одёрнул: «Как тебе не стыдно, Юран! Ты же комсомолец! Зачем идёшь в самоход, бессовестный такой?!» Чего он так не сказал?
      — Чего ты ко мне привязался? — вспыхиваю я. Взяло зло, что Генка не дал мне договорить, на полуфразе оборвал. Как же! Другим слова сказать не даю, а тут мне не дают договорить! — Откуда я знаю?!
      Новошилов замолкает и смотрит на меня удивлённо. Успокоившись тем обстоятельством, что собеседник умолкает, продолжаю рассказ:
      — Слушай дальше! Щербакова поддержал Рубан. Чего, кстати, я вообще не ожидал!..
      — Володя? Рубан? Не может быть!
      — Может! Вернее, так оно и было!
      — Ну, Рубан, ну, скворец!
      — А тёлка-Белуга встал и ляпнул, что, мол, у нас во взводе все алкаши, все если не пьют, то употребляют. И всё примерно в таком духе! Тут уж, Геша, я не выдержал! Снова встаю и начинаю: «А тогда судьи кто? Если всё так, как говорит комсомолец Белуга, то какое вы имеете моральное право судить Делябина? Получается, что большинство из сидящих здесь делает то же! Разница лишь в том, что комсомолец Делябин попался, а вы судите его! А завтра что? Вы попадётесь! И также будете стоять перед комсомольской организацией! Я считаю, что осуждать комсомольца Делябина имеет право и может лишь тот, кто не имеет подобного греха за душой!» Моё выступление последствий не имело. И при голосовании большинство поддержало предложение Дайло. И Щербаков за него голосовал, и Рубан. Против были: я, Млыщенко, наш добряк Казачкин, Ерёменко, Котиевский, Коля Козлитов. Потом к нам присоединились Ласетный, Шурик Передышко и ещё пара человек. Даже Вова-тракторист, свет-наш сержант Мусиевич и тот проголосовал против строгача! Таким образом, Юран схлопотал строгий выговор с занесением! После собрания, когда Лёлик ещё не ушёл, я при нём и при всём честном народе подошёл к этому козлу-Мамонову и говорю: «Что-то я не видел твоей принципиальности по отношению к Ёсипову! А на Делябина можно тебе налетать – он же не старшина и от него твои увольнения не зависят!» — «А чего я такого сказал?» — «А то, что тебе, видите ли, друзей Юрана захотелось послушать! Подошёл бы перед собранием или после и выяснил то, что ты хотел! А тебе надо было при командире взвода засветиться: смотрите и запомните! Ах, какой я принципиальный, ах, какой требовательный! Что же ты, сволочь, свою требовательность по отношению к Ёсипову не проявлял? Он же тоже употреблял! И не так, как Юран, а “до положения риз”! Или ему можно, а Делябину нельзя?..»
      — А Мамонов, что?
      — Да ничего! Стоит, как обоср*нный! Глазами лупает на меня, мускулами под гимнастёркой играет. Раздумывал, наверное: в морду мне дать тут же, не отходя от кассы, или чуть позже, а сейчас всё пропустить мимо ушей? А Лелик рядом, весь в слух превратился, в своём блокноте вроде как что-то отыскивает да никак отыскать не может.
      Я помолчал.
      — Ты, Ген, пойми, я не за Делябина заступаюсь! Он часто начал уже закладывать за воротник и по закону больших чисел должен был рано или поздно попасться! Я этой «принципиальности» наших комсомольцев не понимаю! «Ах, чтобы не думали, что я плохой комсомолец, на тебе, Юран, друг мой ситцевый, строгий с занесением! Хотя я с тобой когда-то и пил! Но ведь об этом никто не знает! Поэтому и ты не вздумай об этом сейчас ляпнуть!» Или: «Если ты старшина, то ладно, спустим всё в унитаз! А если ты – Делябин, Казачкин или Голубев, то получи по полной программе!»
      — А что, Казачкин и Голубев тоже квасят? — удивился Генка.
      — Да не квасят они, это я так, для примера их привёл. Потому как не выпендриваются эти двое, тихие, спокойные и незаметные! Вот так Юрану и влепили строгача, да ещё с занесением в учётку!
      — А толпа куда смотрела?
      — Ха! Вот именно, «толпа»! Это ты хорошо подметил! Я смотрю, у нас во взводе не коллектив, а именно толпа одиночек! Ты бы был, и тебе бы влепили!
      — Не-е-ет! Я бы защищался до конца…
      — …до конца века! — быстро добавляю я. — Все спешили по телику развлекашку смотреть, понял? Вспоминаю какой-то фильм, про первые революционные годы. Там комсомольцы на своё собрание в цирке собрались. И вот сторож цирка (его превосходно играет актёр Грибов!) спрашивает у двух комсомольцев за кулисами: «А вы за что выступаете?» — «Да за правду, отец!» — отвечают ему молодые люди. Тогда сторож говорит этим двум комсомольским активистам: «У нас в цирке тоже был один клоун! Всё говорил мне, что, мол, Петрович, в жизни всегда можно добиться правды! Если хватит этой жизни!» — «Ну и как, — спрашивают комсомольцы, — добился правды?» — «Нет! Помер!»
      Мы посмеялись.
      — Слушай, а чего ты боишься? — говорю Генке. — Ну, влепят тебе взыскание. Ты же всё равно уходишь!..
      — Я хочу ещё зимой в каникулярный отпуск съездить, мил человек!
      — А-а! Ну да!
      — Фома⁸ вчера вызывал уже. Прямо из лазарета. Предложил перейти в Киевское… Он ведь знает, что не хочу оставаться на штурмана. С отцом при мне говорил по телефону. Я заскочил на курс. Лёлик удивился: ведь Киевское и Жуковка – лучшие ВВУЗы страны! Серушин тут же заметил: «Новошилов, за полтора года вы уже меняете третье училище!» А мне как-то безразлично стало! Сначала стыдно было, а теперь как-то и на его ехидную фразу чихнуть захотелось! А Лёлик мне и говорит, мол, выходите из лазарета скорее, я вас жду, и месяц неувольнения ждёт за тот мой самоход! Ничего, всё равно не докажет!
      — А ему и доказывать не надо! Объявил и всё! Только мне непонятно, почему он не влепил тебе взыскание, когда ты на курс забежал? Ты же был в форме. Имел право!
      — Чёрт его знает!

<<><•><•><•><>>

      …На седьмом дне его пребывания в санчасти Генку выписали, как он ни тужился, как ни старался выглядеть больным. Не помог и разговор с врачом. В общем, «изгнание из рая» состоялось!
      — Всё равно вырвусь домой! Даже если станут оставлять при училище на каникулах! — пообещал он.
      Вечером Генка снова посетил лазарет и принёс с собой ворох новостей.
      Елалетдинову пришло письмо. Толпа стала на свет смотреть, пытаясь что-то прочесть. Кое-кто предложил вскрыть письмо и, если там не окажется ничего интересного, выбросить его.
      — Это уж слишком! — возмутился я. — Никакого юридического и морального права вы не имели так поступать!
      — А я ничего не говорю. Просто рассказываю.
      — Я тоже. Просто комментирую.
      — Письмо написал брат. Пишет, что он сейчас может помочь деньгами Булату, если ему надо. Он сейчас получает на работе 135 рублей…
      — Значит…

    — Значит, он оклеветал брата и воровал для себя, а не для кого-то. И никто его не заставлял! Вот сука!..