Взлёт

      Вот уже вторую неделю мы находимся здесь, в учебном полку, который базируется на аэродроме Великая Круча. Все «планы главного командования» поменялись в самый последний момент (в лучшую сторону, кстати!): вместо изнурительного путешествия на автобусах, поздно вечером 6го апреля сели в поезд, а на следующий день в 5.20 уже были на станции Гребёнка.
      На станции нас уже ждали наши командиры и машины-тягачи.

      Только приехали, разместили свои вещи, разбросали матрасы по коечкам и сразу на построение! Беглое знакомство с отцами-командирами и поехали на аэродром. Все в новеньком с иголочки обмундировании: комбинезоны, лётные демисезонные куртки. Но нам в тот раз не повезло: под конец полил дождь, который метеобоги почему-то назвали моросью. Может, когда сидишь в сухом помещении метеослужбы, осадки и кажутся кому-то «моросью», а на аэродроме под дождём не очень-то! В гарнизон мы вернулись, промокшие до нитки!.. Впрочем, важно не это.
      Познакомились со своими лётчиками-инструкторами. У нашего экипажа – уже не лейтенант Шимко, а лейтенант Трошин Валерий Иванович. Спокойный, как кажется, рассудительный, в меру общительный, выпускник 1970 года – года нашего поступления в училище.
      Что запомнилось? Построение. Комэск зачитывал боевой расчёт: фамилии командиров экипажей, а затем наши, курсантские. Мы выстраивались за инструкторами. Когда Трошин уже стоял в строю, выкрикнули нас. Спешно бросились в формирующийся строй. Я глянул на «Батю». Он потупил взгляд в землю и даже не посмотрел ни на кого из нас. Никакого любопытства. Не знаю, как другим, а мне это было немного неприятно. Всё же хоть какое-то любопытство должно быть. Пусть он изучил наши личные дела до корочек. Но в жизни люди могут быть и другими! А то, что мы меняемся, он сам потом признал. Как-то, посмотрев в мою сторону, он сказал:
       — Вы случайно не начали поправляться за годы курсантской службы?
       — Нет. А что? — полюбопытствовал я.
       — На фотографии в личном деле вы такой худенький!
      Но, в общем, мы остались довольны своим наставником. Как потом узнали, он женат. Женился сразу после училища на девушке, которую, по его словам, знал с самого детства. Это, наверное, большой плюс. У них родился сын – Серёжа.
       — Товарищ лейтенант, то, что вы у нас первый, это ясно. А мы у вас? — задал я несколько нескромный вопрос.
       — Среди курсантов – первые. Ведь в этом полку раньше летали слушатели-экстерники (“чапаевцы”). И летали на МиГ-17. Были и у меня ребята в экипаже. Но, должен заметить, что они летают хуже курсантов. Гораздо хуже. Уровень подготовки не тот… Нет-нет, я не абсолютизирую. Я говорю вообще. Бывают, конечно, и исключения. Вот у меня, например, в экипаже были двое ребят, которые в строю летали просто отлично.
       — Да, и вот ещё что запомните! — в другой раз наставлял он. — Наизусть знайте, где я живу! И что бы ни случилось, что бы вы ни натворили, я об этом должен узнавать в числе первых. Дома ли, перед завтраком [в лётной столовой] ли, днём или ночью – я первый! У меня был один слушатель, младший лейтенант. Догадливый парень. Как-то заловили его в самоходе, так он ко мне в четыре утра прибежал. Помню, долгие звонки в квартиру, так не хотелось вставать… А то, что получается? Я прихожу [на службу], а мне сообщают: «Что же ты!?.» — «А что?» — «Как что! Ты ещё и не знаешь!..» И так далее. Ясно?
       — Ясно!
      Потом несколько дней лазили у самолёта. Проверялись наши знания конструкции и [правил] эксплуатации самолёта Л-29. Привыкали к кабине; закрыв лица шапками, «втёмную» указывали рукой [сигнальные] лампочки, приборы, рычаги управления, переключатели. Рассказывали [по памяти] полёт по кругу² [параметры полёта, распределение внимания, действия].
      Многое на наземной подготовке мы узнали. По-новому, а не так, как учили в УЛО, осматривали самолёт, кабину, парашют перед укладкой в чашку сидения. Впрочем, и это не главное. Основное – научиться летать! [Теперь думаю: разве?] Хочу иметь крылья, уметь летать, быть воздушным бойцом!
      Экипаж подобрался неплохой: Витя Самойченко – его позывной 16й, Саша Передышко (вместо Вити Булыгинова) – 17й, я – 18й, Володя Журавлин – 19й.
      Разумеется, за Журавля сразу взялись. Ведь на его счету в прошлом пьянки, самоволки, исключение из училища, [служба в армии] и восстановление [на нашем курсе: он ведь поступал на год раньше]. Честно говоря, в Харькове я удивился, как могли его принять снова? Оказалось, помог дядя, начальник связи училища. Удивлён был потому, что на Совете училища давал слово, что пить не будет. Дал, а после зачисления и забыл.
      Командир звена капитан Хотеев предупредил:
       — Журавлин! Если я услышу хотя бы намёк на запах или узнаю, что вы смылись, у нас будет разговор только на «Вы»: вые*у, высушу³, выгоню!.. Был у меня курсант N. Вёл он себя на вывозной [программе] просто чудно смотреть. Но после самостоятельного полёта стал пить, гулять. Кончил он плохо! Так вот, если вы себе позволите такую же «роскошь» – вылетите из училища в два счёта! Я с вами возиться не собираюсь!..
      И после такого предупреждения вдруг слышу от Журавля:
       — Ничего! Ещё не родился х*й на мою ж*пу⁴. А после самостоятельного [вылета] даже Министр Обороны не исключит!..
      Но всё же он притих. И, видимо, чтобы “навести мосты” задал Хотееву вопрос, очевидно, желая показать, что тоже о нём много слышал:
       — Товарищ капитан, а вы в Песках были?
       — Ну, был. Что дальше?
       — Ничего. Просто там наши ребята летали! — и он начал перечислять длинный ряд имён своих бывших однокурсников.
       — А! Теперь ясно, кто дружки у тебя! Китайцы говорят: скажи мне, кто твой друг и я скажу, кто ты!
       — Нет, я просто! — Вовка не ожидал, что его тираду можно обыграть с другой стороны.
      Вообще он неплохой парень. Но мне не нравится одна его черта: он желает выделиться, «выскочить». Везде пытается произвести впечатление, показав свои знания, и густо краснеет, если говорит невпопад. Например, инструктор спрашивает кого-нибудь из нас, он тут же встрянет, хотя вопрос обращён не к нему. Или разъясняет Трошин какой-нибудь аспект, который и ему известен, то, пока Батя говорит первую часть, Вовка уже досказывает вторую.
      Или вот ещё. На аэродинамике. Сидим экипажем в последнем ряду. Преподаватель объясняет 1й и 2й режимы полёта. Журавель же, как бы для себя, а на самом деле, наверное, для нас, «опережает» подполковника, получается вроде бы даже «подсказывает». Спрашивается, кому это нужно? «Толковые» ответы Вовки преподаватель не слышит. А что касается меня, то я с удовольствием слушал бы кого-нибудь одного.
      Говоришь ему – обижается. Молчишь – болтает ещё больше. И ещё больше мешает.
      А вчера были полёты! Вот оно! Вот главное! К чему стремился всю свою, пока ещё короткую, жизнь!
      …Мы едем в автобусе. У всех сосредоточенные и одухотворённые лики, как у святых. Каждый о чём-то думает. Впрочем, почему «о чём-то»? Ясное дело, думают о предстоящих полётах!
      Мимо вдоль дороги пробегают поля, пыльные деревья, запруда, дома и домики, крытые соломой. Говорят, это селение за встречу германских войск в 1941м году получило из рук Гитлера Железный крест. Сколько же надо было пролить нашей крови, чтобы получить такую награду?!
      Медленно, как бы нехотя, всходило солнце, путаясь лучами в верхушках деревьев за селом. Как медленно тянется время. Когда же аэродром?
      …Вот и приехали. Шумной ватагой вваливаемся в полётный⁵ домик.
      Я и Шурик Передышко бежим получать парашюты. Мы уже знаем, на каком борту летим – № 72.
      Взвалив на плечи тяжеленные неуклюжие сумки с парашютами С-3-С, плетёмся к стоянке. Вот около 70го самолёта стоит кучка людей, из-за предрассветных сумерек не поймёшь, то ли в лётном, то ли в техническом обмундировании. Ч-чёрт, стоят на дороге, и так тяжело, а тут обходить! Обходим их. Только подтащили парашюты к своему 72му Элу, как подбегает техник со стоящей рядом 70ки:
       — Ребята, давайте парашюты! Разведчику [погоды] надо!
      Мы с Шурко переглянулись: не значит ли это, что нам придётся тащить через всю стоянку ещё пару штук? Может, нас хотят разыграть? Ведь были случаи, когда техники, по рассказам старшекурсников, желторотым курсантам отдавали распоряжение сбегать в палатку и принести ведро компрессии…
      Ход моих мыслей прерывает окрик:
       — Какого чёрта стоите! Не ясно, что ли? — И дальше следует всем понятный и доступный каждому набор русских слов.
      По голосу узнаю комэска⁶ капитана Мельникова, Военного лётчика 1го класса, который, как говорят, он получил за три года после выпуска из училища. А это что-нибудь да значит!
      Бормоча что-то в оправдание, мы подбегаем к самолёту. Начинаем вытаскивать из сумок ранцы парашютов.
       — Дай сюда! Не то до вечера будешь копаться!
      Я отхожу в сторону. Капитан сам укладывает в чашку сидения парашют, забирается в кабину и зло бросает технику:
       — Передайте Юсупову⁷: ему выговор от меня! Это за неподготовленный самолёт к разведке погоды! А в следующий раз будет понижение в должности! Сегодня я ещё должен оправдываться перед начальником училища за опоздание с вылетом на 15 минут!..
      Мы с Шурко, молча, наблюдаем за всем со стороны. Вот вызывают АПА⁸. Двигатель запускается. Ещё несколько минут, и самолёт срывается с места. Проходит минута, другая. Разведчик погоды занимает ВПП. Короткий взлёт – и он в воздухе.
      Я с Передышко переглядываюсь: скорее бы и нам!
      Идём к лётному домику. Договариваемся с экипажем 70го, чтобы взяли парашюты для нашего 72го борта.
      …В кабинет врача вхожу бодро. За столом сидит майор медицинской службы Девяткин. Его любимая присказка: «Вечно пьяный, вечно сонный врач авиационный».

      ••>> [Не подумайте ничего плохого: сонным он был всегда, а вот выпившим я его не видел ни разу! Хотя, справедливости ради, следует сказать, что врачи потом встречались мне всякие разные. Был и такой, что трясущейся с перепою рукой с трудом попадал фонендоскопом мне на локтевой изгиб…] <<••

      Девяткин приглашает сесть к столу. Подаю с закатанным рукавом левую руку. Он меряет давление, пульс.
       — Ну и трусишка вы! — весело говорит майор, как бы приглашая не бояться его в будущем.
       — А что? — удивляюсь я и замечаю, как рука доктора выводит в журнале: «давление – 135/70, пульс – 84».
       — А что, пульс ненормальный? — придуриваюсь, заранее зная ответ.
       — Сколько обычно?
       — 78! — вру я, слегка краснея, ибо моя норма – 68.
       — Тогда, норма! — хитро улыбается майор, как мне кажется, поняв мою уловку.
      Но всё равно, волнение на душе как рукой снимает.
      На улице меня подзывает к себе замполит аэ ст. лейтенант Капланов совсем необычным способом:
       — Юрий Игоревич!
       — Вы меня?
       — У нас, по-моему, один вы Юрий Игоревич.
       Отходим в сторону. Расспрашивает о семье, об учёбе. Отвечаю.
       — Да, так вот. Вы подали заявление в партию, — говорит он. — Для вас первое партийное поручение: будете моим неофициальным заместителем. Как у штурмана есть штурманец, так и вы будете моим помощником.
      «Замполитец», — чуть не вырвалось у меня насмешливое.
      Что ж, отказываться не в моих правилах. Соглашаюсь. Пока в мою задачу входит следить за боевыми листками, привозить и отвозить их со старта.
      И вдруг Капланов предлагает:
       — Дайте мне ваши [новые] ларингофоны, а вы возьмите мои [старые]…
      Я поражён. Мне становится за него стыдно. Чувствую, что слегка краснею. Как можно спокойнее, чтобы не нагрубить, отвечаю:
       — У меня ещё нет. Не выдали. У инструктора пока…
      От такой безоглядной лжи мне кажется, что внутренне мне становится ещё больше неловко, ибо в кармане через одежду рукой нащупываю аккуратно запечатанные в пакетик ларинги.
      Капланов вроде ничего не замечает, что обнадёживает. В нашем разговоре наступает пауза. Немая сцена, как у Гоголя в «Ревизоре».
      Тут замечаю шагающего в стороне Батю, взбадриваюсь – есть повод уйти от этого неприятного человека.
       — Мой инструктор! Я пойду! — Говорю, стараясь не смотреть на Капланова.
       — Зачем? — слышу вслед настороженный вопрос.
      Оборачиваюсь:
       — Надо узнать номер машины!
      И вновь становится неловко от лжи. Ведь номер 72го борта я знаю из плановой таблицы, да и парашюты уже таскали.
      И, хотя замполит всего этого не знает, чувствую себя не в своей тарелке от этой, пусть и невинной, лжи.
      Иду навстречу инструктору.
      «Батя, милый Валерий Иванович, спасибо, что выручил. Но дело не в этом; научи, дорогой, меня летать! Пусть ты молод, но всё же прошу тебя: подари частицу своего опыта!»
      Заметив меня, Трошин тоже улыбается. Вижу его ровные зубы, широкую улыбку, до боли спокойные глаза.
      …Но вот возвращается с разведки комэск. Лицо сосредоточенное и злое. Эскадрилья выстраивается. Слышны голоса курсантов из строя:
       — Конец полётам! Видишь, какой Мельников злой.
       — Не каркай!
       — Сильный ветер боковой…
       — Да замолчите вы, чёртовы куклы, дайте послушать!.. — это своё неудовольствие выплеснул Петро Галага.
      Но страхи все напрасны. Полёты не отбили. После предполётных указаний расходимся к самолётам.
      У своего Эла знакомимся с техником 72го борта. Саша Кириллов. Служит срочную только полгода. Наш сверстник. Сквозь слой пыли видно его красивое лицо с приветливой улыбкой, которую он, как кажется, дарит всему миру.
      Витюля готовится. Он летит первый. Всё же 16й! Столпившись вокруг, даём ему ЦУ⁹ на полёт, отвечаем на его вопросы. Сашко Кириллов, техник нашего Эла, последний раз оббегает самолёт. И через несколько минут самолёт поднимается в воздух, унося на борту нашего товарища и учителя.
      У нас есть время – 45 минут. Техник Саша идёт завтракать. Я, Шурко и Вовка – в лётный домик испить газированной воды из сепаратора.
      По пути натыкаемся на капитана Хотеева, нашего КЗ¹⁰.
       — Ну, бездельники! Почему не в «квадрате»¹¹? — с напускной строгостью вопрошает он.
      Хотеев – гроза курсантов и небес. Порою добрая, временами злая. Если что не понятно, объясняя, выложится весь. И делает это с удовольствием. Но, не дай бог, засечёт в проявлении недисциплинированности, незнании элементарного или безделии – загоняет!
       — Товарищ капитан, идём на тренажный самолёт! — нашёлся кто-то из нас.
       — С каких это пор Эл стал трёхместным? — гаркнул он.
      Но замечаю, что глаза его потеплели. И не поймёшь, то ли любит он всё же нас, чертей, курсантов, то ли ненавидит.
      — Два человека на тренаж, третий за мной!
      Да, Хотеева не проведёшь! С Птицей (в смысле, с Журавлиным) плетёмся к тренажному самолёту. Вскоре появляется сияющий Шурко:
       — От Хотеева ушёл, от Хотеева ушёл! — приплясывает он.
      Когда все трое вдоволь насиделись в кабине и вспомнили все предстоящие в полёте действия, вновь направляемся на стоянку 72го. 

••>> Капитан Хотеев <<••

      Всё же КЗ у нас довольно строг, и не в меру придирчив. В первый же день от него на курсантов звена сразу посыпались взыскания, как из рога изобилия. Причём, меньше пяти нарядов на работу или службу Хотеев не признаёт! Только по максимуму! В день знакомства досталось и мне: я умудрился отхватить от него 20 нарядов!
      …Это было как раз 6го апреля. Мы тогда первый раз приехали на аэродром, стояли в строю и командир звена показывал расположение пилотажных зон относительно точки и где проходят трассы. А небо всё хмурилось. Все посматривали на низкую свинцовую облачность над нами. Ко мне чуть наклонился Сэм (Витя Самойченко) и тихо проговорил:
      — Как бы нас не накрыло дождём!
      — Мгм! — тоже тихо промычал я, оглянувшись назад.
      Наш диалог услышал и мой оборот заметил Хотеев:
      — Это чья там ж*па ко мне спиной повернулась? Фамилии обоих? — показал он на нас.
      — Курсант Самойченко!
      — Курсант Кручинин!
      — Обоим – по пять нарядов!
      — За что? — округлил я глаза.
      — Взыскание обоим – за разговоры в строю! А тебе, Кручинин, ещё пять нарядов! За пререкания!
      Краем глаза вижу, как ухмыльнулся командир отделения Петро Галага, как Ёсипов не только расплылся в усмешке, но и достал свой кондуит и записывает взыскания, наложенное КЗ. Такое его радует!
      А Хотеев продолжает:
      — Курсант на земле должен быть кротким, как овечка, мягким, как пластилин! Всех нарушителей воинской дисциплины и тех, кто не научится подчиняться – всех спишу к ёб*ной матери! И особенно этого, который смотрит на меня злыми глазами! — взгляд и кивок в мою сторону. — Поймёте – хорошо! Нет – п*здуйте на гражданку, там подчиняться не надо! Всем всё ясно?.. 
      — Так точно… — вразнобой не очень громко ответили мы.
      — Не слышу! Меня здесь поняли?
      — Так точно, товарищ капитан! — орут все, кроме меня. Я ответил не очень громко – настроение этот гад мне, таки, испортил!
      — Кручинин, ясно? У вас с голосом что, или у меня со слухом плохо?
      Глаза колючие, злые.
      — Ясно, товарищ капитан! — пришлось крикнуть и мне.
      — Не вижу кротости во взгляде, Кручинин! Будете так относиться к службе и замечаниям моим и инструктора – лётчиком-истребителем вам не быть! Попадёте в мой «чёрный список» на списание под номером два! Под первым – Журавлин!.. Журавлин, ясно?
      — Ясно, товарищ капитан! — выкрикнул Вовка.
      — Кручинин, понятно?
      — Понятно, товарищ капитан! — почти кричу я и стараюсь вообще не смотреть на КЗ.
      «Вот зверьё! — думал я.
      — В звене дисциплина должна быть крепкая! Инструктор, командир звена, командир эскадрильи, я уже не говорю про командира полка, говорят – все работают на приём, никаких разговоров и смеху*чек быть не должно, тем паче в строю!..
      Как я писал в начале, дождь нас всё же намочил. Но полученные мной десять нарядов в один присест он ведь не смыл! А от Хотеева взыскания на звено сыпались как снег зимой – за опоздание в строй (Сане Передышко, Белобородько, потом Юре Гонтаренко, Журавлю и Сане Пахомову), за разговоры в строю (Юрану Делябину, Витюле Самойченко и Юре Изюмову), за расстёгнутый подворотничок на занятиях (Степану Липодецкому, мне, Валере Возюеву, Шурко Передышко, Вовке Журавлину, и Вовке Получкину), за плохое знание матчасти (Белобородько, Сулину, Белобородько, Мамонову и опять Белобородько), за беспорядок в тумбочках (Делябину, Возюеву, Белобородько, Журавлину и Получкину), за плохо заправленные койки (Самойченко, Журавлину, Липодецкому, Пахомову, Белобородько, Изюмову)…
      Это я ещё не всех и не всё перечислил! Но всем и каждому по пять нарядов за каждое злодеяние! И куды бедному крестьянину податься?..
      Ёсипов старается, всё заносит себе в записную книжку, чтобы не забыть заставить всё отработать!
      В общем, ваш покорный слуга пятнадцать нарядов заполучил – показалось мало! Заработал ещё!
      В тот же день перед ужином, злой как ужаленная рысь, заскакиваю в нашу Ленкомнату – прессу полистать. За столами сидят Петро Галага, Витька Мамонов и ещё кто-то справа в углу, у самой доски – газеткой прикрылся, читает, значит!
      — Ты чего злой такой? — интересуется Галага. — Как с хрена сорвался!
      И на меня глядит, своих чёрных молдавских глаз от моих не отводит, усмехается.
      — Да будешь злым и без хрена! — отвечаю, выбирая подшивку. — Пятнадцать нарядов ни за х*р собачий впаяла эта сссссучка!
      Пётр лыбится ещё больше:
      — Ну-ну, продолжай!
      И я продолжаю:
      — Он рад стараться, раздаёт взыскания налево и направо! Они ему ничего не стоят! А тут пахать, не перепахать! Я понимаю, что эмоции проходят, но ведь то, что они натворили, остаётся! Этот… — хотел сказать «гад»…
      Тут замечаю, что Слон с широко открытыми от ужаса глазами смотрит мимо меня. Я поворачиваю голову направо-назад и вижу того, который в углу, у доски. У него газетка медленно так опускается и поверх неё смотрит… наш свирепый… то есть, я хотел сказать, любимый командир звена, всеми уважаемый капитан Хотеев!
      Галага цветёт от удовольствия, для него это – юмор! Будет рассказывать всем, все будут хохотать! А каково мне, ему, конечно, по х*ю!
      Я захлопал ресницами, проглотил неизвестно откуда образовавшийся в горле ком.
      — Пять нарядов вне очереди, Кручинин! — проговорил лениво Хотеев и встряхнул газеткой. — За что, знаешь?
      — Ээээ… Да!
      — За плохую осмотрительность! Лётчик-истребитель должен вести круговую осмотрительность на земле и в воздухе каждую минуту, каждую секунду! Бери пример с птичек! Вон, воробей! Клюнул навоз на дороге, пять раз осмотрелся, только потом снова клюнул! Понял?
      — Так точно! — тяну я и презрительно посмотрел на Петра, который спровоцировал меня на те высказывания и не подал никакого сигнала.
      — Не понял! Что ты там мямлишь, как бабка, торгующая семечками? Курсант, понял или нет?
      — Так точно! — гаркнул я.
      — Трудно тебе придётся в звене! Ты – скандален, Кручинин!..
      И тут уже стало как-то всё равно! «Да пошёл ты!»
      — Никак нет, товарищ капитан! — И от этих слов редкие брови Равиля прыгнули вверх. — Я не скандален, я просто умею отстаивать свою точку зрения!..
      — …Видно, что эгоистичен!
      Я жру строгое начальство глазами, но перестал его бояться:
      — Не могу согласиться, товарищ капитан! Я не эгоист – я умею жить для себя!..
      — …К тому же, дерзок!..
      А! Теперь уже всё равно!
      — Это не так, товарищ капитан! Я не дерзок, а просто не лезу за словом в карман!..
      Украдкой замечаю, Что Петро Галага закусил свою нижнюю губу и посматривает на меня чуть исподлобья – осуждает, значит.
      — …Ответный взгляд на сделанное замечание злой, а, значит, ты не покладист, высокомерен!..
      — Не согласен, товарищ капитан! Я не высокомерен, просто не считаю нужным улыбаться всем и смотреть на всех подряд любящим взглядом, особенно когда наказывают за пустяк!..
      — Вот я и говорю: трудно придётся тебе в учебном полку!
      — Думаю, я эту проблему решать буду вместе с вами, товарищ капитан!
      — Пораскинь мозгами над тем, что я тебе сейчас сказал! Если не дурак, то поймёшь!
      — Разрешите идти?
      — Иди! — наш командир звена кивнул в сторону двери, и снова прикрылся газеткой в ожидании новой жертвы.
      Выхожу из казармы в прострации.
      В курилке сидят Вовка Журавлин, Витя Самойченко, Саня Паландин, Витя Иванков и Игорь Домкратов.
      — Что, ещё пять нарядов отхватил? — криво усмехается Журавель и пыхнул дымком от сигаретки.
      — Мгм! Галага, гнида, даже взглядом не предупредил, что он там сидит! Рад, видно, что кто-то в г*мно вляпался!
      — За плохую осмотрительность впаял?
      — А… а ты почём знаешь?
      — Я тоже перед тобой влип! Ты как его за глаза обозвал?
      — Сучкой!
      — Тебе повезло! — тяжело вздыхает Журавель. — Я его п*дором окрестил! Сказал, что никто меня не перевоспитает и даже этот…
      В курилке все сдержанно заржали. Настроение у меня медленно стало подниматься. Прямо скажем: на фоне Журавля я в глазах кэзэ выгляжу вежливым и воспитанным! Даже очень!
      — В общем, мы, Юрик, считай у него в «чёрном» списке!
      — А ты рад, что не один?
      Я осмотрелся вокруг и дал выход чувствам среди тех, кто меня должен понять:
      — Нет, ну, мужики! Взысканий он уже в звене набросал столько, что мы их, наверное, до выпускного курса не отработаем и не отслужим! А ведь это лишь первый день! А что же будет дальше? Ему что – кинул и в ус не дует! А нам пахать и пахать!
      — Никто пахать не будет! И никуда их не записывают! — проговорил лениво Сэм и потянулся.
      — Да! «Не записывают»! А Ёська! Уже весть блокнот, наверное, изрисовал!
      — Я тебе говорю! Хотеев после построения отозвал Ёсипова в сторону и спросил: что он всё пишет в блокнот? А тот решил прогнуться, благодарность заработать: «Да ваши взыскания фиксирую, товарищ капитан! Чтобы нарушители всё отработали! У нас это чётко поставлено! Я такие вещи не спускаю!» Кэзэ: «Никто и нигде работать не будет! И никуда эти взыскания не заноси! Это для внутреннего употребления! Для острастки! Ты меня понял, старшина?» У Ёсипова настрой тут же упал ниже плинтуса, он посерел лицом, как земляные работы в его любимом стройбате. Поначалу он вроде почувствовал себя снова царьком, что над нами опять заимел власть, как на первом курсе сразу после поступления. А Хотеев его раз, и приземлил!..
      Если так, тогда легче! Ты смотри, какой га… Не гад, а хороший человек, этот капитан Хотеев!
      Хотя всё равно неприятно!
      Пишу это всё, а мысли о нашем кэзэ сейчас не покидают меня. Вспомнился чей-то рассказ из инструкторов, как Равиль попал в немилость к полкачу¹³, будучи курсантом.
      Было это на собрании, где, кроме всего прочего, разбирали – нашли место! – вопрос: в чём ходить курсантам. Равиль не выдержал и хихикнул. Командир заметил это. И всё бы обошлось пустяком, если б в ту минуту до того не дошла беспочвенность всех споров. С этого времени жизнь курсанта Хотеева резко осложнилась.
      «Его пороли, вот и он нас порет!» — решаю я.
      Вспомнились уже наши истории с участием кэзэ.
      На наземной подготовке Хотеев задавал вопросы по самолёту, двигателю и оборудованию. Заходит и в наш экипаж. И к инструктору:
       — Что знают? Ничего?
       — Да кое-что знают!
       — А то спросил у хрена-Сулина, зачем на самолёте АРК¹⁴, а он мне отвечает: «Чтобы запрашивать прибой!» Кстати, через что запрашивают прибой¹⁵?
      Его колющий взгляд останавливается на мне. Мгновенно вспоминаю, как на экзамене на вопрос, как связаться с руководителем полётами при отказе радиосвязи, первокурсник бодро ответствует: «Через маркерный приёмник¹⁶!».
       — Прибой, товарищ капитан, запрашивают не через АРК и не через МРП, а через радиостанцию РТЛ-11, — весело рапортую командиру звена.
       — Умные! А любители музыки среди вас есть?
       — Чтобы отнести рояль на пятый этаж? — сразу скис я.
       — Гм! Чёрт! Ты их, Трошин, гоняй побольше. А то спрашиваю в третьем экипаже курсанта: сколько спал сегодня? Отвечает: «Восемь часов!». У меня и глаза на лоб полезли. Мы, будучи курсантами, не позволяли себе такой роскоши. Спали по два часа…
       — …И то по праздникам, — добавляет, смеясь, Батя.
       — Да-да, — кивает Равиль и, оставшись доволен, что поднял у нас настроение, направляется в другой экипаж.

      <<•>> Встречаясь со мной, соседи говорят нечто среднее между «добрый вечер» и «совсем ох*ел!»

NN

<<><•><>>

      <<•>> Началась безуспешная охота на ангелов. Для ангелов открылась горькая правда, погибали люди от своих мыслей, направленных на борьбу против них. Но и ангелы погибали, они оказались зеркальным отражением людей. Умирал человек – умирал ангел. И они ничего не могли сделать, чтобы исправить это положение.

Иван АТМОРКОВ, «Зеркальное отражение»

<<><•><>>

      <<•>> Внизу, где тьма и хаос. Внизу призраки пожирают падаль. Внизу. Внизу. Внизу. Где сильно и вечно кричат «Эврика!»

ЮЛИН, «Уступы упадка»

<<><•><>>

      <<•>> Любой фельдфебель может быть учителем, но не любой учитель может стать фельдфебелем.

Адольф ГИТЛЕР

<<><•><>>

      <<•>> Кто злословит у меня за спиной, на тех смотрит моя ж*па.

Предвыборный лозунг лидера Партии квебекцев Андре БУАКЛЕРА¹⁸

<<><•><>>

      <<•>> Он увидел мир глазами ребёнка, мир наполненный спокойствием, где нет ни зла, ни добра. Как этот мир рухнул и каким-то неведомым образом слился с миром людей. Как люди в недоумении смотрят на беженцев из зазеркалья. Как ангелы непонимающе смотрели на неизвестный им мир. И вроде бы всё было хорошо, ангелы не мешали жить людям, им не нужна была Земля, они жили в небе и только там ощущали себя свободными.

Иван АТМОРКОВ, «Зеркальное отражение»

<<><•><>>

      <<•>> Розовые очки не только украшают мир, но и портят зрение.

МЕЙДЗИН (Алексей ГУСАРОВ)

<<><•><>>

      <<•>> Я снова мысленно пожелал ему счастливого пути, и Ангел взмыл в небеса. Туда, где нет места злу и ненависти. Туда, откуда их никто не сможет прогнать, ведь они – часть его.

Алексей МИХАЛЬКО, «Ангел»

<<><•><>>

      <<•>> Открыв глаза, Стэн увидел спиной к нему сидящего на камне ангела и наблюдающего начало заката. Его белоснежные крылья то раскрывались, готовясь к взлёту, то снова складывались. Ангел руками обнимал подогнутые колени и тяжело над чем-то вздыхал, ни на что не обращая внимания.

Иван АТМОРКОВ, «Зеркальное отражение»

<<><•><>>

      <<•>> Ограничение. Свершение. Горе ограничено. Оно не может быть стойким.

Китайская классическая «Книга перемен»

<<><•><>>

      <<•>> Что не болит – не жизнь; что не проходит – не счастье.

Иво ИНДРИЧ

<<><•><><•><>>

      …Проходят долгие два часа. К стоянке подруливает Батя и высаживает уже Шурика Передышко. Теперь моя очередь. Докладываю о готовности к полёту и лезу в кабину. Слышу, сзади Батя отчитывает Шурко за то, что не подошёл с рапортом после полёта: «Разрешите получить замечание?».
      «Надо и мне не забыть! — думаю. — Хотя, какие, к чёрту замечания в первом вывозном полёте?!.»
      Валерий Иванович снимает мокрый от пота шлемофон и идёт на лёгкий завтрак. Я замечаю, что тоже не успел поесть.
       — Сиди, готовься! Потом поешь! — бросает инструктор на ходу.
      Сижу, готовлюсь. Продумываю все свои [предстоящие в полёте] действия, стараюсь вспомнить мельчайшие подробности. Время от времени техник Саша прикрывает меня остеклением фонаря кабины, чтобы пыль не попала на меня (и в кабину) от выруливающих рядом самолётов. И эта заботливость приятна.
      Появляется лейтенант:
       — Запрашивай запуск!
      Проверяю напряжение бортсети, включаю УКВ радиостанцию.
      После запуска двигателя порулили. У меня это – первое руление. Поэтому рулим вместе с инструктором. Самолёт всё время уводит в правую сторону. Я даю левую ногу и зажимаю тормоза. Самолёт вильнул влево, но много!
      — Подожди, Кручинин, не так! Если нужно подвернуть, даёшь ногу в ту или иную сторону и – пшик-пшик тормозами, пшик-пшик. До нужного направления. И опять рулишь. Понял?
      Тут, наверное, для людей не связанных с авиацией, следует пояснить систему управления самолётом на земле при рулении.
      Дело в том, что у истребителей¹⁹ носовое колесо не управляется из кабины (в отличие от транспортных самолётов и бомбардировщиков). А как рулить? А вот как! Если лётчик зажимает тормоза при нейтральных педалях, то тормозятся оба колеса, самолёт останавливается (или замедляет скорость). Если нажать, допустим, левую педаль руля направления («дать левую ногу») и снова нажать на гашетку тормозов, то левое колесо затормозится, а правое нет (или растормозится, если оно было заторможено до этого), и самолёт станет разворачиваться влево. То же самое вправо! В общем, как на танке!
      …И вот я в воздухе! С изумлением, радостью, восхищением смотрю на удаляющуюся землю. Ведь я впервые вижу это из кабины реактивного самолёта. Мне хочется петь и кричать:
       — Люди! Как хорошо!.. Облака, снимите шляпу – я лечу!!!
      Но мои ликования прерывает спокойный голос по СПУ²⁰:
       — Убираем шасси… — Я нажимаю кнопку на приборной доске под красным предохранительным колпачком с силуэтом самолёта без шасси. На табло гаснут зелёные лампочки выпущенного положения шасси. Потом загораются красные: сначала правая, потом левая и, наконец, передняя. Стойки убраны!
      На высоте 100 метров убираем закрылки.
      После набора высоты 1500 метров уходим на ознакомление с районом полётов и просмотр всех пилотажных зон. Под нами проплывает Шрамковка. Вытаскиваю из кармана полётную карту. Сравниваю. Чёрт возьми! Под нами карта, живая, контурная, раскрашенная в летние цвета, карта! Контурная, ибо без названий!..
      На виражах впервые ощущаю перегрузку. Небольшую, но всё-таки! Лёгким свинцом наливаются руки, ноги. Слегка тяжелеют веки. Настроение повышает состояние почти невесомости, когда стрелка акселерометра²¹ проходит единицу и движется к нулевой отметке.
      Управляет самолётом Батя, показывая мне характерные ориентиры. Так мы перелетали из одной зоны в другую. Вот наша река Удай, что протекает за гарнизоном, и в которой мы будем, думаю, часто купаться. Вот трасса Киев – Харьков. Смотрите-смотрите: а вот та самая станция Гребёнка, на которую вышли рано утром из поезда… Просто замечательно!
      …После третьей зоны мне стало плохо. Как раз этого от себя я и не ждал. Меня ведь никогда не укачивало! В госпитале, у матушки на работе, мальчишкой часами раскачивался на качелях Хилова²² – и ничего!
      Подтягиваю плотнее кислородную маску, открываю аварийную подачу кислорода. Но становится ещё хуже. Закрываю. Включил обдув от скоростного напора. И сделал сие во время: ещё немного и пришлось бы пачкать кабину. Хорошо, что облёт зон был на высотах менее 2000 м (выше патрубок обдува не работает!)
      А тем временем Батя показывает ориентиры:
       — Вот центр зоны. Видишь деревню и на северной окраине кладбище?
      «Господи! Ещё и кладбище!» — мелькает у меня.
       — Мгм! — выдавливаю из себя, борясь с уходящей тошнотой.
       — Теперь доложи, что идём на привод²³, — слышу я в наушниках ласковый, поистине отеческий голос. — Знаешь, как докладывать?
      Я киваю, понимая, что в зеркале мой кивок инструктор увидит.
       — 18й, пятую [зону] освободил. Иду на привод, 1500!
       — 18му на привод! Займите 1200! — командует руководитель зоны посадки.
      Скоростной напор сделал своё дело, и мне стало легче. Мы шли на посадку. Я снова с интересом рассматривал земные ориентиры.
      Зашли в круг полётов и снизились до 500 метров. Выпустили шасси, потом закрылки. После четвёртого разворота я увидел перед собой нашу грунтовую полосу. Проблымал маркер дальнего привода… Потом ближнего… Подошли к полосе и сели.
      Разумеется, сажал самолёт инструктор из задней кабины, а я только мягко держался за ручку управления, стараясь понять что и как…
      Ни черта, конечно, не понял, как уже бежали по полосе.
      Вместе с инструктором заруливаем на стоянку.
      После приземления и моего рапорта, я честно рассказал командиру экипажа, что в полёте почувствовал себя плохо.
       — Ничего, — утешил меня Батя. — Всё будет в порядке! Это с непривычки. Влетаешься!..
      Вечером я узнал, что пятеро наших в полёте не выдержали и показали техникам, чем перед вылетом кормят курсантов.
      «Хорошо, что Батя не позволил мне съесть стартовый завтрак перед полётом! — подумалось мне. — Иначе и мой “стартовик” с кофе, кружком колбасы и варёными яйцами лежал бы на приборной доске…»

      <<•>> — Первый! Я не ожидал, что вы сверху свалитесь, как снег на голову! Меня солнце ослепило!
      — А надо ожидать! Смотри в оба, щенок, если хочешь научиться летать! А снегом пока и не пахнет!

Из англ. худ. к/ф-ма «Битва за Британию»

<<><•><>>

      <<•>> — Будь человеком!
      — Я, скорее, похож на галку перелётную!

Из англ. худ. к/ф-ма «Битва за Британию»

<<><•><>>

      <<•>> — Я же сказал, что ты – скотина!
      — Почему бы вам от меня не отвязаться?

Из америк. худ. к/ф-ма «Мост через Ремаген»

<<><•><>>

      <<•>> — Ноги, крылья… Главное – хвост!

Из мультфильма «Крылья, ноги и хвосты»